В печати открыто писали о конце Пушкина. В 1836 году Белинский, критик из молодых, ему тогда 25, (всего-то в 1834 году появившийся со своей первой публикацией под названием «Литературные мечтания») — торопится объявить в «Телескопе», что на место автора «Онегина» пришёл в литературу Гоголь. А спустя год в «Молве», журнале мод и новостей, издаваемом при «Телескопе», он ещё громче заявит о «закате таланта» Пушкина.
Прекрасное отношение к Денису Давыдову как человеку нисколько не помешало Пушкину дать более чем острый отзыв о нём как о поэте:
«Военные уверены, что он отличный писатель, а писатели про него думают, что он отличный генерал».
Нередко доставалось от Пушкина Фёдору Глинке. Его именем начинается пушкинское «Собрание насекомых:
Вот Глинка — божия коровка,
Вот Каченовский — злой паук,
Вот и Свиньин — российский жук,
Вот Олин — чёрная мурашка,
Вот Раич — мелкая букашка.
Плетнёву Пушкин писал:
«Бедный Глинка работает, как батрак, а проку всё нет. Кажется мне, он с горя рехнулся».
Вяземскому в 1825 году он посылает эпиграмму на Глинку:
Наш друг Фита, Кутекин в эполетах,
Бормочет нам растянутый псалом:
Поэт Фита, не становись Ферто´м!
Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!
Совершенно отрицательно относился Пушкин к Кукольнику, находил, что у него жар не поэзии, а лихорадки, не считал его способным написать хорошую трагедию и даже барона Розена считал талантливее. В письме к жене весной 1834 года он, описывая съезд на один большой бал, сообщает:
«…передо мною весь город проехал в каретах, кроме поэта Кукольника, который проехал в каком-то старом фургоне, с каким-то оборванным мальчиком на запятках, что было истинно поэтическое явление».
В январе 1836 года А. В. Никитенко сделал запись в дневнике:
«Однажды у Плетнёва зашла речь о Кукольнике. Пушкин, по обыкновению грызя ногти или яблоко, — не помню, — сказал: «А что, ведь у Кукольника есть хорошие стихи? Говорят, что у него есть и мысли». Это было сказано тоном двойного аристократа: аристократа природы и положения в свете».
Кукольник в день смерти Пушкина записал в своём дневнике:
«Пушкин умер… Мне бы следовало радоваться, — он был злейший мой враг: сколько обид, сколько незаслуженных оскорблений он мне нанёс — и за что? Я никогда не подавал ему ни малейшего повода. Я, напротив, избегал его, как избегаю вообще аристократии: а он непрестанно меня преследовал…»
А. В. Никитенко познакомился с Пушкиным ещё студентом, в 1827 году, у Анны Петровны Керн, в которую Никитенко был влюблён. Позже они не раз встречались у Плетнёва. Их добрые отношения навсегда расстроились, когда, став цензором, Никитенко по указанию министра Уварова вычеркнул несколько стихов в поэме Пушкина «Анджело». Это очень рассердило Пушкина, и он в письмах к друзьям то называл его ослёнком, то находил, что он глупее даже Бирукова, цензора, прославившегося своей глупостью. Никитенко стал избегать Пушкина, и когда его намеревались в 1836 году назначить цензором основанного Пушкиным журнала «Современник», то отказался.
Вторая волна неприятия Пушкина в его окружении, если первой счесть реакцию на «Стансы» («В надежде славы и добра...» и «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю...»), поднялась в связи с польскими событиями. Вяземский возмущался:
«Пушкин в стихах «Клеветникам России» кажет европейцам шиш из кармана. Он знает, что они не прочтут стихов его, следовательно, и отвечать не будут на «вопросы», на которые отвечать было бы очень легко, даже самому Пушкину. За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движениях народов к постепенному усовершенствованию нравственному и политическому».
Сегодня по этому поводу можно услышать, мол, следует учесть, что матерью Вяземского была ирландка, урождённая О'Рейли (естественно, католичка)*, а сам он служил в Варшаве у Константина, хорошо знал польский язык, и польский дух был ему свойствен. Кстати, именно он в своё время свёл Пушкина с Мицкевичем. Но не следует забывать и то, что во время второго польского восстания (спустя четверть века после гибели Пушкина), на склоне лет, умудрённый опытом Вяземский признал его правоту по отношению к полякам.
* Хотя справедливости ради надо уточнить, что потомок русских удельных князей Рюрикова рода Вяземский был наполовину ирландцем и на четверть шведом.
Люди, называемые впоследствии близкими Александру Сергеевичу, зачастую при его жизни не предполагали у него силы духа и ума. Вяземский писал через несколько дней после его кончины:
«Смерть обнаружила в характере Пушкина всё, что было в нём доброго и прекрасного. Она надлежащим образом осветила всю его жизнь. Всё, что было в ней беспорядочного, бурного, болезненного, особенно в первые годы его молодости, было данью человеческой слабости, обстоятельствам, людям, обществу. Пушкин был не понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями. Признаюсь и прошу в том прощения у его памяти, я не считал его до такой степени способным ко всему…»
Аристократ, владелец крупного состояния, поэт, движущей силой которого стали не боль, страсть, а раздражение, остроумный литературный критик, Пётр Андреевич Вяземский высоко ценил себя и рассчитывал на внимание к себе властей и общества. Умная ироничность и злая памфлетность стихов Вяземского «пригодились» Пушкину в «Евгении Онегине» и в «Осени». Там встречается немало реминисценций из Вяземского. Впрочем, позже, в середине 20-х годов, уже Вяземский не считал зазорным экспериментировать в духе «онегинских» штудий.
Отстранение от службы, невостребованность, поднадзорность князя в молодости аукнулись в нём скептическим, желчным взглядом на порядки, царящие в русском государстве. Да, Вяземский в 1825 году не примкнул к недовольным, но остался, по выражению С. Н. Дурылина, «декабристом без декабря».
Однако положение человека, находящегося не на службе, было по тем временам в глазах окружающих странным и даже подозрительным. Вяземский просился на службу и, наконец, в 1830 году он получил назначение чиновником особых поручений при министерстве финансов. Гибель Пушкина повлияла на него так сильно, что князь вынужден был взять отпуск для поправления здоровья и два года он лечился за границей. Кстати, ещё в 1831 году став камергером, Вяземский после убийства Пушкина десять лет демонстративно не посещал дворцовые приёмы. Не мог простить.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—120) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 83. «Между царём Земли русской и царём русской поэзии…»
Эссе 84. Мог ли Николай I называть Пушкина «великим поэтом»?
Эссе 85. Шеф жандармов постоянно словно в ожидании момента
