Врач не должен пускать больного в свое сердце — этому учат со студенческой скамьи, и учат правильно. Будь корректен, профессионален и всегда держи дистанцию с пациентом и его родственниками — вот простая формула, которая поможет избежать проблем в дальнейшем.
Только в реабилитации это не работает.
Я долго думала, почему так происходит?
Есть больные, истории которых не задевают глубинных струн моей души — типичные случаи, где срабатывают самые простые алгоритмы помощи, где не нужно глубокой вовлеченности доктора. «Работает — не трогай».
Еще есть пациенты, которые оказываются у нас в отделении «не по адресу», когда им ничем не помочь в силу разных причин — чаще всего сам больной не понимает, что мы не волшебники и не оденем его в чудесный экзоскелет, на котором он, ранее обездвиженный, а теперь счастливый, отправится домой. Я сходу научилась видеть, когда пациент не покажет прогресса в реабилитации, потому что ничего не будет делать, в открытую ли отказываясь от любых занятий или тихим саботажем. Впрочем, и к этой группе больных я очень внимательна, хотя не пускаю их в свое сердце: из десятка «неперспективных» обязательно найдется один, зачисленный в эту группу по ошибке. Вовремя замеченный и вытащенный, такой пациент восстановится, если ему помочь, надо только скорректировать депрессию или тревогу, устранить иные причины, что заставили врачей причислить его к группе бесперспективных, а иногда просто по-человечески поговорить.
Другое дело — тяжелые пациенты, с которыми мы работаем в реанимации. Открою профессиональную тайну: у этих пациентов никогда нельзя с уверенностью дать прогноз хоть на ближайшие несколько дней. Слишком много опасностей поджидает их: инфекция, тромбоз, вероятность повторного инсульта, возможный инфаркт, а иногда и пролежни, которые заставляют ткани буквально расползаться на глазах, как ни обрабатывай и не поворачивай больного, какие укладки ни используй.
Каждый раз, заходя в реанимационный зал к новому больному, мы не знаем, жить суждено нашему пациенту или умереть.
Многие умрут — да, так бывает, что у человека есть реабилитационный потенциал, но просто не судьба, организму не хватает ресурса выкарабкаться.
Реанимация — место, в котором особенно остро осознаешь уязвимость человеческой жизни. Смотришь на пациента, привычно оцениваешь факторы наибольшего риска — тут у нас пневмония главный враг, а у этого — тромбы в ногах, и тут же обдумываешь план его выживания: антибиотики, антикоагулянты, уложить получше, чтоб пролежень вот этот плохой заживал поскорей… И только потом думаешь о плане реабилитации, о том, как дать пациенту шанс выбраться отсюда не только без потерь, но и с приобретениями — восстановленными навыками, которые унесла болезнь. Где-то на этом этапе пациент занимает прочное место в душе врача-реабилитолога и ничем его оттуда не вышибешь, уж поверьте.
Так уж устроен человек — если его заботам вверено беспомощное существо, и от него зависят шансы на выживание, включается азарт и желание справиться с этой сложной задачей. Решение задачи «выжить и восстановиться» не имеет готовых алгоритмов решения. Для каждого пациента они индивидуальны. А это значит, врач тратит на пациента время, силы, то есть вкладывается — а если принимаешь в чем-то живое участие, вовлекаешься, то, разумеется, формируется привязанность.
Вот и ответ, почему в реабилитации не работает правило «держи дистанцию». Не у каждого пациента можно добиться результата формальным участием и стандартными мерами. Мы на время становимся «родителями» тяжелым пациентам, и весь курс реабилитации пытаемся «вырастить» их до определенной границы, которую сами себе и намечаем.
О том, как это происходит, я расскажу в следующей статье на конкретном примере.
