Максим Паршин — заместитель министра цифрового развития, ответственный за IT-ландшафт и разработку. С ним беседовал Илья Копелевич.
Скажем банально, но правду: год был очень турбулентный, начался уходом целого ряда вендоров и переходом российских компаний, бизнеса, госструктур на импортозамещение. Оно полное или неполное в такой бизнес-деятельности и будет ли оно полным?
Максим Паршин: В разных секторах движение идет с разной скоростью, но оно будет полным. Россия — одна из немногих стран, где по основным секторам, направлениям есть один или несколько аналогов импортного софта. То есть степень зрелости этих продуктов может быть разная, но по всем направлениям есть заделы. Где-то есть уже коробочные решения — не хуже, а иногда в ряде случаев лучше, чем продукты глобальных вендоров. В чем-то отстают наши продукты, но все это есть, и сейчас ускоренными темпами это движение идет.
В министерствах и ведомствах уже перешли на исключительно отечественный софт?
Максим Паршин: Да. У нас еще в марте президент подписал 166-й указ, в соответствии с которым на государственных объектах критической информационной инфраструктуры с 1 января 2025 года будет запрещено использовать любой неотечественный софт. И все органы власти, все госкомпании, те, которые владеют объектами КИИ [критической информационной инфраструктуры], уже сейчас утверждают графики полного перехода на российское. 31 декабря 2024 года — это дедлайн, нельзя будет не то что покупать, покупать уже сейчас нельзя, нельзя будет использовать импортное ПО, даже купленное. Это действительно неизбежность. Указ был подписан в марте, но готовился некоторое время до начала СВО и соответствующих санкций и массового ухода глобальных вендоров, то есть и так было очевидно, что нет другого пути, кроме как развивать и внедрять российское программное обеспечение.
Каков сейчас выбор ОС для десктопов?
Максим Паршин: У нас парадоксальная ситуация сложилась, их в реестре ПО порядка 50 операционных систем. Это ситуация не то что странная, а уникальная. Понятно, что тех, которые активно используются, две-три, может быть, четыре. Есть разные классы: десктоповые, для мобильных устройств, серверные. И в каждой категории две-три, которые наиболее сейчас востребованы рынком, то есть пользователи уже проголосовали своим рублем за то или иное решение. И сейчас в рамках той работы, которая в последние полгода велась, мы и построили, с одной стороны, рейтинг востребованности операционных систем и сформулировали к ним требования. Это не значит, что мы будем исключать из реестра продукты, которые этим требованиям не соответствуют. Реестр — это просто индикатор того, что это российский продукт или не российский. Но мы будем давать дополнительные преференции тем решениям, которые соответствуют этим требованиям. Сейчас соответствующий проект постановления находится на публичном обсуждении, идут очень жаркие дискуссии о том, какие требования там должны быть, какие избыточны, мы найдем баланс.
А документ, изготовленный в другой ОС, будет читаться, открываться?
Максим Паршин: Сейчас обсуждаются требования, что любой прикладной софт должен быть совместим как минимум с одной операционной системой, которая соответствует этим повышенным требованиям. Их будет немного, но мы так настраиваем эти требования, чтобы их было какое-то разумное количество. Одна — плохо, 50 — тоже, наверное, не очень хорошо, должен быть какой-то баланс, когда, с одной стороны, сохраняется конкуренция на рынке и за счет этого повышается их качество, очевидно. Ситуации разные, но мы стремимся к тому, чтобы в каждом сегменте было как минимум два-три сильных игрока и сильных продукта.
От бытовых впечатлений, которые только начинают формироваться, перейдем на уровень чуть повыше. Если говорить о рынке IT в России, каковы его результаты за год? При таком спросе, при таком открывшемся просторе должны были бы цифры вырасти. Сколько российские IT-компании на российский рынок продали продукта, если можно это подсчитать на данный момент?
Максим Паршин: Есть цифры за девять месяцев этого года. Выручка IT-компаний составила порядка 1,4 трлн рублей. Если в динамике, то с 2019 года цифра более чем удвоилась. Мы видим положительную динамику и по сравнению с предыдущими девятью месяцами предыдущего, 2021 года: не будет падения, будет рост по году.
Какова была роль государства в этом увеличении, в этом росте?
Максим Паршин: У многих, как говорится, мечты сбываются, и мы видим по отдельным продуктам, компаниям рост на сотни процентов продаж. Конечно, это не везде, кто-то успевает масштабироваться под этот дополнительный спрос, который возник, кому-то это сложнее, но если говорить в целом, то условия для российской IT-отрасли достаточно благоприятные или весьма благоприятные. Это связано не только и не столько с уходом конкурентов, а с тем, что вектор на осознанное и бесповоротное импортозамещение или даже импортоопережение неизбежен. Компании, как крупный, так и средний и малый бизнес, действительно понимают, что трансформироваться нужно, без цифровой трансформации выжить на рынке невозможно и цифровая трансформация может и будет происходить только на основе отечественных решений. Мне кажется, на рынке такое понимание произошло, возникло за последний год, и дальше уже тенденции будут только нарастать.
Если так выросла выручка, производство продукта и спрос далеко еще не удовлетворен, самый сложный вопрос — это количество кадров. У нас разная миграция происходила, эти специалисты востребованны. Какая ситуация с кадрами?
Максим Паршин: Нам и не хватало, и не хватает. Мы против каких-то репрессивных мер по отношению к тем, кто по каким-то причинам уехал. Очень много спекуляций на эту тему. Как правило, оценки числа тех, кто уехал, завышены в разы. Понятно, что мы все знаем примеры, когда отдельные специалисты или целые команды переезжали, но это я бы не назвал какой-то катастрофичной или очень серьезной тенденцией, кроме того, сейчас активно возвращаются те, кто раньше на эмоциях уехал. Кого-то специально ограничивать в дистанционной работе не стоит, хотя по отдельным направлениям дистанционная работа, например связанная с обслуживанием, развитием государственных информационных систем, объектов критической информационной инфраструктуры, часто просто невозможна по ряду причин, в том числе связанных с безопасностью. Здесь понятно.
Я и в частном секторе знаю людей, которым сложно поддерживать безопасность внутреннего контура, работая удаленно через сети общего доступа. Тут никакой политики нет, но это каждый сам решает исходя из конкретных обстоятельств. Нужны ли нам такие общие меры, на ваш взгляд?
Максим Паршин: Каких-то системных мер, думаю, что мы не будем предлагать. Тут работодатели будут решать сами. Насколько для каждой из компаний такая форма работы возможна, приемлема, выгодна. И безопасна, да. Далеко не все можно сделать усилиями дистанционных сотрудников, которые находятся не в офисе.
Вы сказали, что кадров и не хватало. Если мы в целом оценим ситуацию в отрасли с точки зрения потребности в кадрах и их наличия и перспективы, что государство может сделать для того, чтобы этих кадров стало больше?
Максим Паршин: Здесь многое делается в части подготовки кадров для цифровой экономики. Речь идет как о подготовке айтишников, в частности программистов и не только их, так и о подготовке тех, кто пользуется продуктами или плодами цифровизации либо обеспечивает цифровую трансформацию у себя на предприятии. В этой связи министерство реализует два федеральных проекта, в рамках которых есть несколько программ, начиная от школьников с восьмого класса, это программа «Код будущего», где школьники обучаются перспективным языкам программирования. Больше 120 тысяч школьников в этом году, программа только в этом году запущена, уже сейчас записались, прошли тестирование, и проходят сейчас активно обучение 124 тысячи человек.
Сколько всего айтишников, работающих в стране? Я понимаю, что это очень сложно посчитать, потому что «Сбер», где работает огромное количество IT-специалистов, не попал в IT-компании, потому что основной доход получает не от этой деятельности.
Максим Паршин: Сейчас в аккредитованных IT-компаниях именно айтишников порядка 740 тысяч.
Ну это тоже определенная условность, потому что большая часть айтишников, наверное, не работает в аккредитованных компаниях?
Максим Паршин: Аккредитованные компании — это те, кто занимается разработкой и внедрением решений.
«Сбер» ведь тоже этим занимается, и ВТБ, и Альфа-банк — все разрабатывают, но не являются IT-компаниями.
Максим Паршин: Да, у них тысячи, а иногда и десятки тысяч программистов.
И внедряют, но не на рынок, а для себя.
Максим Паршин: Да. Банки сейчас не являются аккредитованными компаниями в части IT. Это, опять же, дискуссия, как нам определять нашу IT-индустрию. Мы для себя сфокусировались на том, что это аккредитованные IT-компании, и там цифра, которую я назвал, порядка 740 тысяч человек там активно трудятся. Да, понятно, что программистов, разработчиков, продуктовиков намного больше, которые работают внутри практически каждой крупной и необязательно крупной компании, работают над собственными продуктами, над цифровой трансформацией этих компаний. Частично эти компании отделяются как отдельный, самостоятельный бизнес, и в данном случае мы их аккредитуем, даже если у них основной клиент — материнская компания. В данном случае такое возможно, но часто мы видим, что компания, которая была создана в качестве IT-аутсорсинга, начинает работать в том числе на рынок, мы это всячески приветствуем. Мы стараемся создавать условия, чтобы не в интересах только одной материнской компании разрабатывать продукт, а чтобы они дальше работали на рынке, монетизировались, продавались. И мы видим ряд очень приятных примеров для нас.
IT-отрасль нуждается в финансовой поддержке со стороны государства, я имею в виду именно разработку, что касается софта?
Максим Паршин: Это очень правильный вопрос. Вообще, этот год был непростым, этот год был годом крупных государственных инвестиций в IT. Очевидно, что следующий год будет другой. То есть, наверное, по каким-то сегментам другого варианта, кроме как государственного финансирования, нет, но это скорее близко к исключению, нежели к общему правилу.
Государство является очень крупным заказчиком, это мы не берем в расчет.
Максим Паршин: Да, это само собой. То есть, например, наши крупнейшие госкомпании в соответствии с их стратегиями цифровой трансформации проинвестируют в ближайшие три года в российский софт более 600 млрд рублей. Эта цифра напрямую вытекает из утвержденных ими стратегий цифровой трансформации. Это инвестиции госкомпаний, просто один из источников инвестиций. Но мы все-таки понимаем, сейчас уже стало очевидно, что инвестиционная привлекательность IT-отрасли весьма высока, на рынке деньги есть, поэтому мы в следующем году переключаемся с прямых невозвратных госинвестиций в виде, например, грантов. Будем развивать и программы льготного кредитования, а еще развиваем новую форму взаимодействия с IT-компаниями-разработчиками, которые готовы подписать с правительством специальное соглашение — рынок в обмен на инвестиции. То есть они готовы изыскать у себя либо найти на рынке средства для разработки продукта под требования индустриальных заказчиков. Мы здесь сбалансируем эти требования, с одной стороны, чтобы они были реалистичны, с другой стороны, чтобы они были амбициозны, и возможности разработчика. И компания подписывается перед правительством в том, что этот продукт с такой-то функциональностью тогда-то появится, с одной стороны, с другой стороны, правительство здесь может предложить те или иные преференции, например возможность закупать без торгов, если речь идет о госсекторе. У нас уже несколько десятков крупнейших IT-разработчиков с большим интересом, это уже в практическую плоскость перешло, то есть мы сейчас уже обсуждаем детали этих соглашений и прорабатываем именно с заказчиками те требования, которым должен продукт соответствовать. В нашем понимании это намного более перспективная форма инвестиций в софт. То есть компания получает статус системно значимой, а под этот статус и под обязательства со стороны правительства на рынке достаточно легко найти финансирование.
Есть такие слова — ЦКР, ИЦК — серьезные программы с участием государства, о которых в действительности почти ничего невозможно прочитать. Можете что-то рассказать, что в них кроется?
Максим Паршин: ИЦК — индустриальный центр компетенций по внедрению российских решений. Всего таких индустриальных центров компетенций 32. Эту работу запустил непосредственно председатель правительства Михаил Владимирович Мишустин в июне этого года на ЦИПР [«Цифровая индустрия промышленной России»]. И вот прошло полгода, за эти полгода была проведена действительно очень большая работа в рамках этих 32 центров компетенций, и в результате были поддержаны серьезные проекты, в том числе предполагающие государственное инвестирование в эти продукты, в их внедрение у индустриальных заказчиков. В индустриальный центр компетенций входят только и исключительно заказчики, там нет разработчиков, нет экспертов, нет науки. И здесь была дискуссия, мы сказали: «Нет, давайте все-таки индустриальный центр компетенций, они формулируют то, что им надо, то, что нужно для развития их бизнеса в условиях того, что импортный софт, к которому они, возможно, привыкли, сейчас либо уже недоступен, либо будет недоступен». Основная роль здесь у заказчиков, рынок разработки должен предложить продукт. И нужно сказать, что всего поддержано за счет прямого грантового финансирования проектов на 23 млрд рублей.
Это большая сумма. Несмотря на то, что общая выручка, как вы сказали, почти 1,5 трлн рублей.
Максим Паршин: Это достаточно большая сумма, действительно, но главное даже не это, а то, что проектов, которые предполагают возвратное финансирование в виде льготного кредита или за собственные средства, там на 135 млрд рублей. То есть в несколько раз больше, чем грантового финансирования. Поэтому да, гранты на данном этапе, наверное, были необходимы, но в дальнейшем мы переходим уже к модели небюджетного инвестирования в развитие этих продуктов.
Ну вот вы сказали, что госкомпании в этом году 600 млрд рублей инвестировали на три года. А негосударственный сектор как-то участвует?
Максим Паршин: Я бы сказал, что из этих 135 млрд рублей негрантового финансирования большая часть — это негосударственные компании, а ИЦК, ЦКР — наоборот, государственные.
А ЦКР, кстати, что такое? С ИЦК мы разобрались.
Максим Паршин: ЦКР — центр компетенций по разработке общесистемного и прикладного программного обеспечения.
Это уже разработчики?
Максим Паршин: Да, там в большей степени разработчики, смешанный состав, это те продукты, которые не имеют совсем узкоспециализированной направленности, то, что мы уже обсуждали: операционные системы, офисные пакеты, средства виртуализации. То, что требуется большинству компаний вне зависимости от их специализации и специфики. Там больше разработчики готовы подписывать соглашения с правительством, готовы развивать свой продукт по требованию заказчиков в обмен на то, что им будет обеспечен гарантированный спрос на их продукт.
ИЦК — потенциальные заказчики, ЦКР — потенциальные разработчики. А почему их не сажают в одну комнату?
Максим Паршин: Так и сажают в итоге. В итоге президиум правительственной комиссии по цифровому развитию утвердил все эти проекты, и ИЦК и ЦКР вошли в дорожные карты, которые тоже на прошлой неделе были утверждены президиумом правкомиссии. Эта работа шла непублично, но несколько сотен человек были плотно туда вовлечены. Это заведомо не было какой-то тайной, просто это широко не обсуждалось с общественностью, но никого не ограничивали в том смысле, что если какая-то компания хотела включиться в работу ИЦК или ЦКР, то, пожалуйста, вообще не было каких-либо ограничений, за исключением того, что тебе нужно будет плотно работать, инвестировать в это свое прежде всего время, и силы, и усилия.
Просто посидеть понаблюдать, как я понимаю, можно будет за маркетплейсом отечественного ПО. Как этот проект развивается? Он под эгидой непосредственно Минцифры создается или им тоже кто-то оперирует со стороны?
Максим Паршин: Нет, это делает сейчас непосредственно Минцифры. Понятно, что у нас есть подрядчики, не чиновники сидят и модерируют контент, а мы являемся оператором проекта, это государственный ресурс, он равноудален от всех или, наоборот, если хотите, равно близок ко всем. Там сейчас порядка 1400 продуктов, около 800 правообладателей-разработчиков. То есть любая компания, чей продукт есть в реестре российского ПО, может заполнить, если хочет, конечно, соответствующее маркетинговое описание, потому что реестр российского ПО практически ничего не говорит о том, что это за продукт, какой у него функционал, какой успех на рынке он имеет. Поэтому это некая надстройка маркетинговая над реестром российского ПО.
И люди должны еще об этом узнать.
Максим Паршин: Ну и ресурс должен раскрутиться, конечно. Все продукты разные, но каждый день число продуктов, которые описаны, увеличивается, поэтому мы создали такой ресурс, владельцем которого не является какой-то участник рынка, мы за то, чтобы как можно большее число продуктов было на этой витрине представлено.
