Светлой памяти племянника Дмитрия, посвящается
Рассказ написан на основе реальных событий того времени.
Попал как кур в ощип. Попал по собственному недомыслию. «Светило» два года «пиджаком» в забытой богом и командованием В/Ч, почитай, в шаговой доступности от родной теплой квартиры, и горячих, мамулиных пирожков. Прежде чем наказать, бог отнимает разум.
Когда рука председателя медицинской комиссии зависла над заключением, готовая проставить в нем категорию годности «Б», Дмитрий взмолился: «Товарищ полковник! Не надо! Богом прошу! В милицию после армии пойду! «А» - позарез нужна!» Рука полковника медслужбы застыла в воздухе. Он удивленно поднял брови, посмотрел на «чебурахнутого» призывника. Перевел взгляд на психолога. Тот недоуменно пожал плечами, и отвел взгляд. Председатель вздохнул. «Желание клиента для нас – закон». И в документе появилась жирная буква «А».
Осатаневший от бесчисленных просителей: пап и мам, нервно и застенчиво теребящих в руках конвертики, и телефонных звонков «сверху», военком, с ног до головы осмотрел прыткого призывника, поёрзал в кресле, и сказал: - Ну, молодцом! Такие образованные там очень нужны!
- Где это – там, товарищ майор? – спросил Дмитрий.
- Где же ещё, в Чечне. Разумеется!
Грязь, грязь, грязь. Вездесущая грязь, проникающая даже в душу, вползающая серой жижей в солдатские сны. Кавказская, не отскребаемая глинистая почва, цепляется к подошвам берцев и сапог. Раннее серое, унылое утро. Промозглая сырость пробирает до самых костей. Дима, зябко поёжился, накинул бушлат и вышел из палатки. Хотелось есть. В последнее время, у него начались какие- то голодные приступы и сильная тяга к табаку. Жадно затянувшись сигаретой, Дмитрий посмотрел на небо. Его не было. Всюду клубился вязкий, серый туман. Там, в казавшейся теперь сказочной, радужной мирной жизни, он не курил. Разве что ради мальчишеской бравады, и желания быть в глазах девчонок этаким неотразимым «мачо». Сквозь плотный туман послышался натужный гул моторов, и как привидения, из него стали выползать грязно-зеленые, изрядно потрепанные коробки БМП 2. «По наши души».
«Чего же я их так ненавижу?? Ненавижу тех, кто развязал эту бессмысленную бойню в двухстах километрах от моего дома! На своей территории. Ради чьих интересов я здесь? Холод, грязь, пальцы на ногах разъело. Грибок свое дело делает. И по росе не походишь, как летом. Вчера насекомых в бушлате увидел. Надо бы прожарить, да вот, опять куда-то перебрасывают. «Дембель», и где же ты затерялся? До тебя как в песне: «дойти нелегко, а до смерти четыре шага». Эх, мамуля, как же я любил твою заботу! Какое-то отупение «накатило». Одна мысль – помыться и пожрать. Пацаны бравируют, хорохорятся, а в глазах: или тоска, или пустота. Страшно становится. Совсем еще мальчишки. И каждая минута их жизни может стать последней. Не понимают? Или в этих, по сути, детях, скрыто непомерное мужество? Господи, дай мне силы и терпения! Только бы не чокнуться, и не сорваться. Одно вчерашнее оцепление площади чего стоит. За солдатскими спинами ораторствует очередной чиновничий пустобрех, а на тебя прет толпа разъяренных горянок с детьми, и что-то кричат на своем языке. Если не одумаются – сомнут, и… страшно подумать. Стрелять никому и в голову не приходит. А вдруг, чьи-то натянутые, как струны нервы не выдержат, и он нажмет на спуск? Во истину сказано, сороковые - роковые, а девяностые – криминально - погостные. Сначала «на погост» ушла страна, выпустив «джиннов» войны на бывших своих территориях, а теперь и свои территории возжелали стать бывшими».
Покурив Митя, вернулся в палатку. За ним следом вошел Игнат, молоденький лейтенант, прибывший вместе с Дмитрием в часть сразу же после училища, знавший о войне, как и все здесь находящиеся, только по фильмам, книгам, да воспоминаниям ветеранов. Игнат глухо выругался. От него шел запах алкоголя. - Зуб болит, жить не даёт сволочь. Водку на него с ватой кладу, отпускает слегка, да не надолго. Всю жизнь боюсь зубодеров. А наш коновал, пассатижами вырвет и не почешется. Говорит, пока нет у него новокаина, а спирта на вас, оглоедов, не напасешься. Налей одному, у всего батальона зубы засвербят. Мить, дай сигаретку. - Он глубоко затянулся.
- Как эта грязища достала! Уделался весь. Бежал, поскользнулся на дрисне этой и упал задницей в самую жижу. Игнату вдруг самому стало смешно, и он, как-то неестественно рассмеялся. Глядя на него расхохотался и Дмитрий. Кто-то от дальней койки произнес:- «У взводного с Димоном чердак поехал. Ржут как не в себе. Отдохнуть бы дали!»
Смех также резко прекратился, как и начался. «Похоже на истерику» - подумал Дмитрий. Солдаты молча переглядывались. Тишина. И серьёзный голос Игната: - Снова нами дыры латать будут. Чехи прорвались, более пятисот абреков. Там и пуштуны, и «духи» и арабы. Идут на Грозный. Приказ – остановить и разгромить, мать их туда сюда! Чем и кем? Их, сволочей, почти по десятку на брата. Устоять бы! Устоим, мужики?
- Не писай, командир, устоим. Ещё и «подкинем» им пилюлей, – деловито произнес кто-то из «дедов». – Лишь бы молодняк не подвел. А нам не впервой.
- Ну, тогда подъем! Салаги! Бронежилеты не забываем! Давай, ребята, шевелимся. Ждем ротного. «Кареты» поданы.
Серое небо, затянутое черными тучами, вдруг разразилось мелким осенним дождем, постепенно набирающим силу, и от этого на душе становилось еще хуже. Бушлаты промокли, и стали тяжелыми. Бээмпэшки трясло и подбрасывало. Дима стучал зубами от холода. Его знобило, а перед глазами плавали радужные круги. Сидеть на броне было трудно.
- Брат, закурить есть? – спросил сидящий рядом боец. Дмитрий с трудом повернул голову, и с удивлением посмотрел на товарища. Затем протянул ему бесформенную бумажку, наполненную рыжей, табачной кашей. Солдат кивнул головой, поняв, что сморозил глупость. И снова замолчал.
Колонна сбавила скорость, и свернула на разбитый проселок, залитый огромными, грязными лужами. Миновав последнюю огромную лужу, въехала на пустырь, некогда бывший аулом, хрустя битым кирпичом и шифером разрушенных домов. Там, в единственном, наполовину уцелевшем доме, разместилось еще одно подразделение соседнего с ними полка, посланное разделить с ними участь. Дмитрий учуял восхитительный запах гречневой каши с «тушняком», идущий от полевой кухни. «Как хочется есть! И нет ни единой сигареты, чтобы хоть как-то приглушить голод.
- Игнат, а нам завтрак опять «по уставу» не положен? - спросил Дмитрий у лейтенанта.
-Нас здесь покормят. Скажу тебе по секрету, наш начпрод и прапор- начсклада, бесследно исчезли. Как в воду канули. Когда вскрыли склад, там кроме нескольких протухших туш, прогорклой муки и мешков с цвелой перловкой, ничего не было. «Скрысятничали всё, и продали, может, «чехам» или гражданским.
К Диме подошел солдатик из соседнего полка. – Ты чего такой бледный, братан? Как с креста сняли. Курить будешь?
- Как тут у вас? - поинтересовался Дмитрий, прикуривая сигарету.
- Фигово. То снайперы, уже двоих «приговорили», то с гранатомета шмаляют. Местные паскуды. Днем – мирные жители, а чуть смеркнется, и начинают хренью заниматься. Я пошел вечером по нужде, а он, козел, из «зеленки» чпок! Смотрю, на двери сортира вверху, дырочка образовалась. Я, значит, в грязь мордой ляпнулся, и затих. Только голову приподниму, а он, сволочь, опять – чпок! У самого носа пули кладет. Развлекается так. Весело ему. Без малого пол часа в грязи и проволялся, пока ребята его не засекли, да с бэтээра из пушечки его и накрыли. Их тут, как тараканов на кухне. Сейчас пока тишина. Они «мирным трудом» заняты. Через часок начнут. То оттуда трассерами шмальнут, то оттуда. То минку в слепую запустят. Наверняка не бьют. Боятся, что разозлимся. Словили тут одного, за грудки потрясли. Лопочет – это не мы! Это всё бандиты! И чего ты ему сделаешь? Грохнуть? Так под трибунал и улетишь. Заковыристо выматерившись, солдат продолжил:- Ты по нужде воон той ложбинкой ходи, в овражек. Там не видно. Только поосторожней ступай. Свои там столько «наминировали», ляпнешься, отмываться нечем. Баньки у нас нет. И с водичкой туговато.
- А тебе не страшно?
- Страшно. Да только привык я уже. Мне б до весны продержаться, а там, гори оно всё синим пламенем. Дембель! Хватит под пулями землю пузом гладить. Мать видно Бога обо мне молит. А мне, и написать ей нечего. Что я напишу, что товарищей в цинк укладываю, что грязный и голодный? Врать не хочу. Лучше так пусть будет. Если, что сообщат,- философски заметил он. – А мать с батей, конечно, жалко. Солдат еще долго изливал душу. Видно хотелось ему выговориться, а тут вдруг, попался благодарный слушатель.
Дмитрию, вдруг, почему - то стало не по себе. Сильно знобило. Сердце того и гляди выпрыгнет из груди. В ушах какая - то подозрительная, звенящая тишина, которая стала сильно напрягать. Дима стоял и прислушивался. Как в замедленном кино, словно из тумана, вышли из палатки ребята, раскачиваясь как миражи. «Что это со мной?» - только и успел подумать он, и как тряпичная кукла рухнул в грязь. К нему кто-то подбежал. Он слышал, что они кричали: «Фельдшера сюда!» Что срочно нужен горячий чай. Что никто не стрелял, а боец упал. Потом снова обрывки фраз. Кто-то сказал: «Ребята! Да он горячий, как печка!» Его положили на брезент и понесли в палатку.
Очнулся Дмитрий в госпитале. Очень хотелось пить. Губы пересохли и взялись коркой.
- Очнулся боец?- спросила санитарка.
-Пить, - произнес Дмитрий.
- Сейчас позову сестричку
Страна встречала Новый год, когда Дмитрий отправился в свою часть. Он уже знал – основной удар пришелся на его роту. Погибли все, оставив на поле боя добрую половину нападавших. Последним погиб молоденький лейтенант Игнат, подорвавший себя и окруживших его врагов гранатой.
Кто знает, если бы не воспаление легких, остался бы он жить в той страшной мясорубке?
