Вертухай понял, что говорить с Сирым бесполезно и нужно уходить. Причем уходить надо было в чем есть. В лагерь его все равно больше не пустили бы. Наверное это была последняя разумная мысль, если мысли вообще могут быть неразумными, то есть не от разума.
Изгнанник почувствовал холод, руки сами застегнули бушлат на все пуговицы и завязали шнурки шапки. Так тепло сохранялось лучше. Рукавиц, теплых, меховых, не было, может выпали из-за голенищ сапогов. А может Вертухай и забыл их взять с собой. Так рукавицы и остались лежать на поваленном стволе дерева, где бывший бригадир присел отдохнуть.
Правую руку изгнанник засунул под бушлат, левую положил в карман. В кармане было сыро, в него попал снег и растаял. Мокрая рука все равно мерзла, правда меньше. Идти так было неудобно, ноги проваливались в снег, скользили на неровностях. Вертухай несколько раз падал, как куль, не успев вытащить руки.
Один раз, споткнувшись о камень, невидимый под снегом, упал вперед, уткнувшись лицом в снег. С трудом встал, и, не смахнув снег с лица, пошел дальше. Снег таял, стекал за шиворот холодными струйками, но это было уже неважно. Руки сами нашли более удобное положение, спрятались в рукава и грелись внутри одна о другую. След Сыча уходил вверх по гряде, и ноги сами старались держаться этих припорошенных ненадежных отметин.
В голове властвовали эмоции, злость захлестывала все другие. А другие, были ли они? Обида, конечно обида на всех, прежде всего на Сирого, впрочем как и злость. Кого еще можно было обвинять в беде, такой нежданной, пришедшей из ниоткуда, разрушившей благополучную жизнь в лагере! Как ледяным порывом дунуло от Сирого, даже не ветром, ураганом! И все разом закончилось. Теперь надо было идти и идти... Только куда?
Гряда поднималась выше, лес остался внизу. Ветер, тоже холодный ветер, остудил разгоряченное лицо, стало немного легче. Вертухай остановился. Злость не пропала, только уменьшилась, притаилась в темном уголке души. Зато оттуда скользкой змеей вылезла обида и обвила растревоженное сердце. И вдруг эта обида, да пожалуй и злость обратились не на лагерь, и даже не на Сирого, а на Сыча! Он был виноват в пришедшей беде!
Такая резкая перемена, а может и новый порыв ветра, привели к тому, что левая нога дрогнула и поехала по каменной осыпи. Вертухай, кувыркаясь, полетел вниз по откосу! Только снег остановил его и скрыл почти полностью. Лишь два сапога торчали из сугроба, не двигаясь.
_____________________________
- Запропал наш Сирко. - Дед Митрофан принес со двора охапку дров и положил у печки. - Звал его, звал, все бестолку. Каша в миске так и не тронута, замерзла. Что скажешь, внучка?
- Нет его, - прошептала Маша, глядя в окно, выходящее на снежное поле, и замерзшую речку за ним.
- Ты что такое говоришь! - Митрофан даже оторопел. - Как это нет?! Ну пропадал он по осени, вернулся же.
- Не вижу я его. - Маша не пошевелилась. В окно ли она смотрела, а может еще куда.
- Ну, - Митрофан аж выдохнул, - так бы и сказала. А то - нет его. Ты что думаешь, так все насквозь и видишь? Нет, неисповедимы пути земные и неземные... - Митрофан сделал паузу, но Маша не ответила. Тогда дед подложил в печку полешков и продолжил. - Пойдем-ка завтра, поищем. Да и по тайге давно не ходили. Я дома засиделся. Дойдем до сломанной елки...
- Одна пойду! - Маша наконец повернулась и посмотрела на деда.
Дед, хотя и привык к странностям Маши, но в этот раз не смог выдержать ее взгляда, в котором можно было просто-напросто пропасть. Митрофан прищурился и даже отвернулся.
- А мне-то что, дома сидеть?! - Ответил недовольный дед и присел на низкую лавку у печки, прислонившись к теплым кирпичам спиной.
- Спину погрей, и дело тебе будет. - Маша продолжала говорить в своей обычной манере.
- Вылечила бы поясницу, сколько мучаюсь. - Продолжал ворчать Митрофан, но любопытство взяло верх. - Что за дело?
- Полезай на печку, вот тебе и дело.
- Слушаюсь, - дед по приставной лестнице кряхтя влез на печку. Маша не приказывала и не советовала, просто говорила. А что сказала, надо было делать. Иначе могло повернуться на сторону не беды, так лиха.
- Одеяло держи, - Маша взяла одеяло с кровати Митрофана и подала деду.
- Так тут жарко!
- Закройся и спи.
Вот и весь разговор. Митрофан не успел закутаться одеялом, как глаза закрылись, и он пропал не во сне, не в темноте ночи, было еще день, а погрузился в белую и мягкую перину, в которой не было ни верха, ни низа. Ничего не было...
Проснулся Митрофан утром, правда было рано, поэтому рассвет еще не наступил. Дед хотел окликнуть Машу, но не стал, все равно бестолку. Не было ее уже дома. Пустота чувствовалась просто - Маша заполняла собой все пространство, не оставляя свободного места.
- Вот так всегда! - Громко сказал Митрофан, бойко спустился с печки и только тут понял, что поясница не болит! - Ну Маша, ну девка! Вылечила ведь.
Митрофан занялся обычными делами, пусть было еще темно. Прежде всего пошел кормить скотину, заждались животины. Потом затопил печку, поставил чайник и чугунок с начищенной с вечера картошкой. Принес еще дров в запас и пошел чистить двор, тропинки между постройками. Ночью шел снег. Закончив, привычно схватился за поясницу и чертыхнулся, - Тьфу ты, не болит ведь! Ну, Маша!
Забрезжило утро. Тут и картошка сварилась. Крышка на чайнике, сдвинутом на край плиты, прыгала, не хотела угомониться. Митрофан аккуратно взял чугунок рукавицами, слил воду, прикрыв его крышкой и сел завтракать. Положил несколько картофелин в миску, полил подсолнечным маслом, посолил и размял ложкой, - Уродилась в этом году картошка, рассыпчатая.
Травяной чай был конечно не чай, так, одно название. Но из заготовленного летом зверобоя тоже получался замечательный напиток. Митрофан пил его из алюминиевой кружки, долго дул, но все равно обжигался. От кружки поднимался пар, скрадывая снежное поле за окно.
Сначала дед подумал, что черная точка на оконном стекле, вроде как сонная муха. Но нет, стекло было чистым. Тогда Митрофан поставил кружку и протер глаза, точка все равно не исчезла. И дед понял, точка не в глазу, не на стекле, а на снежном поле, и она шевелилась!
- Человек! - Понял Митрофан. Накинул телогрейку, шапку, сунул ноги в валенки и выбежал за ворота.
Действительно, по снежному полю от реки двигался человек. Он не шел, даже не полз, а барахтался из последних сил! Снега в этом месте было выше пояса. Дед сбегал за широкими лыжами и пошел навстречу.
- Эй! - Окликнул человека дед, добравшись до него.
Но человек никак не реагировал и продолжал барахтаться на животе почти на месте. Тогда дед снял лыжи, спрыгнул в снежную яму и перевернул человека на спину. Видимо почувствовав прикосновение, тот сначала дернулся, пытаясь сопротивляться, но потом обреченно замер. Его голые руки были такими же, как снег. Щеки на лице почернели.
Пустые глаза с расширенными зрачками не смотрели, а были просто направлены в небо. В них не отражалось ни небо, ни одной мысли. Это были глаза безумца!
