Настя Серазетдинова, известный педагог, филолог, выросла на Чукотке и мечтала быть переводчицей. Но судьба распорядилась иначе, она стала учителем словесности. Настя училась у потрясающих педагогов, например, у Сергея Волкова и Надежды Шапиро, работала в Павловской гимназии, Новой школе, школе Олимп-плюс, а сейчас программным директором в школе Reggiostudio. Настя сделала проект и ТГ-канал Бебунг для развития читательской грамотности, а также проект Hungry Teachers — методический ресурс для учителей. Достаточно сказать, что её цитировал Саша Мурашев в своём бестселлере «Другая школа». Для меня Настя — миссионер бережной образовательной среды. Именно об этом мы с ней поговорили. В статье использованы фотографии бережной среды школы Reggiostudio.
В школы, где ты работаешь, часто приводят детей после травмирующих сред. Расскажи об этом.
Школа с бережной средой, действительно, часто становится своеобразным реабилитационным центром. Даже сейчас в Reggiostudion проходят адаптацию несколько детей после травматичного опыта в предыдущих школах. У каждого этот процесс занимает разное время. Расскажу две яркие истории.
Это было в Олимп-плюс. Мальчик перешёл из другой школы к нам в седьмой класс и учителя отмечали, что он всё медленно делает. У нас есть инструменты исследования ребёнка, исследования урока, по которым педагоги наблюдают. Я учу педагогов не только давать ответы, но много спрашивать, задавать вопросы. Это целый комплекс действий: мы ходим на уроки, разговариваем с ребёнком, с родителями, изучаем весь путь обучения ребёнка до нас. Важно получить полную картинку, анамнез.
В какой-то момент в ходе очередного общения с мальчиком мы услышали: «Я в этой школе 13 дней». Это маркер того, что уровень стресса очень большой, ребёнок считал дни. Когда мы начали общаться с ребёнком, кстати, он признался, что с ним впервые учителя разговаривают не из позиции, что он какой-то ущербный, а с желанием помочь. Из разговора с родителями узнали, что он долго собирался в школу, то есть оттягивает этот момент. Часто уходил домой раньше. Стало понятно, что само по себе нахождение в школе являлось стрессом из-за предыдущего опыта. Мы включили адресную программу адаптации, работали с групповой динамикой всего класса, обращались к ребёнку чаще, предлагали ему выбор разноуровневых заданий, давали ему больше времени на задания, договорились не спрашивать, если он не хотел отвечать сам. Важно, что мы делали это всей педагогической командой. Невозможно адаптировать ребёнка, работая только с одним учителем, каждый ребёнок — это часть процесса, в которой задействовано много людей. Как врачи собираются на консилиум по сложным случаям, так мы собираемся всей командой по конкретным детям.
Как только мы сняли стресс, потихоньку ребёнок начал проявлять свою истинную скорость. Сколько это заняло по времени? Около трёх месяцев занял процесс исследования, но мы тут же применяли выводы, к которым приходили. В целом адаптация заняла около года. Ребёнок в небезопасной атмосфере не учится, и после травматичного опыта нужно много времени, чтобы процессы обучения снова запустились. Даже перейдя в бережную среду, он какое-то время в зависимости от градуса групповой динамики в новом коллективе, пытается бороться со страхом, ему не до учёбы.
Другая история про совсем маленького мальчика, который пришёл к нам в первый класс тоже с травматичным предыдущим опытом. Кто-то из семьи перегрузил его обучением ещё до школы, плюс в анамнезе развод, разделение с братом. У него было тяжелейшее отторжение обучения, хотя у семилеток ведь учебная деятельность ведущая. У него была прекрасная мелкая моторика, он потрясающе мыслил, считал в уме. Но как только мы просили его войти в класс, начиналась истерика. Он кричал, дрался, собирался домой. Мы сначала думали, что есть органическое нарушение. Выяснилось, что нет. Мы, как всегда, с командой начали вырабатывать стратегию адаптации. Договорились о том, что наша цель — донести, что в нашей школе безопасно. Перестали его погружать в уроки. Он приходил, мы с ним разговаривали: «Что ты сегодня будешь делать?» Он мог ответить: «Я загляну на урок, потом хотел бы пойти в третий класс». Он сам планировал свой день. Наше исследование ребёнка показало, что ему тяжело в свободных рамках, но довольно безопасно в правилах.
Мы начали с ним договариваться. Например, когда он кусался и дрался, мы валидировали его эмоции, но при этом обозначали правила: «Ты сейчас злишься, мы видим это. Но ты не можешь меня бить, я не разрешаю. Кусаться нельзя. Но ты можешь злиться. Что мы будем бить? Подушку? Давай будем бить мат».
Ещё он любил уходить в детский сад, монтировал там вагончики, собирал разбитые машины, складывал игрушки для малышей. Сказывалась тесная связь с разлучённым братом. Мы встроили это в правила: «Смотри, друг, если ты хочешь пойти в детский сад, тебе нужно договориться, сказать об этом нам, прийти туда и спросить, можно ли туда зайти». Он начал это делать. А мы со своей стороны настроили готовность педагогов к тому, что к ним может прийти этот ребёнок, и что это важно для его адаптации. Какое-то время он путешествовал. Большой победой был день, когда он примерно через месяц (хотя нам казалось, что прошла вечность) целый день провёл в классе в первый раз. Мы радовались всей школой.
Что такое бережное отношение к ребёнку?
Бережное отношение — это не только работа с ребёнком, это в первую очередь работа с педагогом. Первостепенно то, что мы говорим, наша речь, слова, как мы их произносим. На втором месте, как педагог двигается и чувствует себя в пространстве. Бережное отношение — это, во-первых, диалог с самим собой, во-вторых, с ребёнком. Нельзя быть не бережным к себе, но бережным к остальным. Так не работает.
Бережное отношение берёт начало из гуманистической педагогики (один из идеологов Шалва Амонашвилли), в зарубежном аналоге это называется термином child-centered learning (дето-центрированное обучение). В этой парадигме учитель всё время думает о последствиях каждого своего слова и действия.
Что делать, если ребёнок ничего не хочет?
Разговаривать с ребёнком. Основа гуманистической педагогики — постоянное исследование ребёнка. И не только ребёнка, человека в целом. Человек есть мера всех вещей. Здорово, когда мы смотрим на ребёнка, как на человека. Это значит, что мы думаем, почему он так реагирует, почему кричит: «Я вас всех ненавижу, вашу математику видал в гробу».
Важно валидировать состояние ребёнка. Валидация — это разрешение эмоциям случаться. Не бывает эмоций плохих и хороших. Мы доносим до ребёнка: «Я вижу, что ты сейчас не хочешь. Правильно я понимаю, что ты сейчас не готов?» Он, скорее всего, соглашается: «Да, правильно». Мы не насилуем детей, обучение в отторжении не имеет смысла. Мы ему сообщаем: «Хорошо, дальше у нас совершенно точно в любом случае будет проходить процесс обучения, потому что мы в школе, а в школе учатся, тут такие правила. В кино смотрят кино, на стадионе играют в футбол, а здесь учатся. Ты сейчас можешь сесть на ковёр или просто положить голову на руки. Мы всегда тебе рады, если ты к нам подключишься, когда сможешь».
Почему ребёнок ничего не хочет?
Обычно с такой позицией приходит ребёнок из других сред, как правило, из травматичных. В те школы, в которых я работаю и формирую культуру бережного отношения, приходят после травли, после кричащих учителей, порой из семей с внутренними противоречиями. Ребёнок по своей природе не может ничего не хотеть. Он где-то раньше понял, что может вот так себя проявлять, и на него могут соответствующе реагировать. Мы таким детям даём посыл, что видим, что он не хочет, но другие хотят, мы не будем останавливаться, при этом мы не убираем его стул, он остаётся в круге (в бережных средах дети часто учатся в круге), он всегда может присоединиться. У ребенка обычно пропадает смысл бороться. Педагог, если он, действительно занимается педагогикой, всегда близок к возрастной психологии. Он понимает, что протест ребёнка — это его сообщение о потребности во внимании, в любви, в том, чтобы от него отстали, надо исследовать, что это за потребность.
Что значит любить ребёнка?
Довольно часто мы слышим от авторов гуманистического подхода о том, что важно любить ребёнка, и немногие педагоги это понимают: «Моя задача не любить, а учить». Но кажется, что под «любить» имеется в виду «принимать».
А если в классе 30 детей?
У учителя (как и у родителя, у которого детей гораздо меньше 30-ти) всегда есть два пути. Первый путь — идти к показателям, ЕГЭ, олимпиадам, заставляя, насилуя, унижая, наказывая. Второй — формировать осознанность, понимание последствий каждого действия. В массовой школе первое, кажется, сделать легче, но ведь я тоже закончила обычную массовую школу на Чукотке. С нами всегда разговаривали. Мы все в педвузе читали Виктора Франкла. Обстоятельства вокруг тебя могут складываться по-разному, не обязательно в этих обстоятельствах быть варваром. Если у учителя сидит в классе 30 и больше учеников, куча отчётов и бюрократии, это не оправдывает выбор пути злости и бесконечного наказания. Хорошая школа (неважно государственная, частная, маленькая, большая), это та, которая между наказанием и последствиями выбирает последствия. Ведь что такое наказание? Это причинение боли на боль, оно не формирует нужного нам поведения. Речь не идёт о том, что нужно на сто процентов включиться, стать спасателем данного конкретного ребёнка. Но мы всегда имеем возможность объяснить последствия: «Смотри, если ты сейчас не напишешь, тебе придётся приходить ко мне снова, у меня на это нет много времени, мы можем встретиться только на консультации в четверг в 17.00, уверен ли ты, что сможешь именно в этот день?»
Как растопить сердце ребёнка, пришедшего из травмирующей среды?
У меня есть классная история про лаосского мужчину, рассказанная моим другом. На Лаосе один довольно крупный мужчина из России искал жильё в аренду, нашёл арендодателя и сильно на него в процессе переговоров кричал, ругался, обзывал его. Мой друг, став свидетелем этой сцены, подошёл к лаосцу и сочувственно сказал: «Мне так жаль, что это произошло. Он вёл себя ужасно. Ты такой маленький, а он такой огромный, и он так тебя унижал». Лаосец отреагировал неожиданно: «Почему ты считаешь, что меня надо жалеть? Если он кричит на меня так, то что у него внутри?» Мы это стараемся показывать детям. Когда приходит ребёнок, травмированный ранее взрослыми, мы показываем, что взрослые бывают другими.
Не станет ли бережная среда «тепличкой», будет ли ребёнок готов к «реальной жизни» после такой школы?
Задача хорошей школы научить ребёнка сказать: «Нет» в том числе взрослому. Мы прицельно учим говорить: «Со мной так нельзя, дорогой взрослый». Именно поэтому нам важно, чтобы ребёнок умел говорить, что он не хочет что-то делать, что на него нельзя кричать, учим уходить от насилия. Также мы учим детей обращаться за помощью. Мы делаем это, в том числе не бросаясь каждую секунду помогать. Часто ведь как бывает? Ребёнок взял ножницы, чтобы что-то вырезать, учительница или мама тут же начинает вырезать его руками, чтобы всё было быстрее. Мы так не делаем. Но мы всегда находимся рядом и повторяем: «Если тебе понадобится помощь, ты всегда можешь попросить». Это происходит примерно так, как на этом известном видео. Поэтому бережная среда — это никакая не тепличная среда, это место, которое учит ценить и отстаивать свои границы.
В бережной среде формируется здоровая психика. Дальше жизнь может складываться по-разному, но первое, что сделает человек со здоровой психикой, попав в систему насилия — уйдёт из этой среды, из токсичных отношений, от тирана-работодателя и т. д.
Часто слышу от учителей вопрос: «Что делать с неадекватными родителями»?
Разговаривать. И если вы поговорили три, пять раз, а диалог не сложился, то говорить в шестой, седьмой и десятый. Надо понимать, что родитель тоже приходит со своим предыдущим травматичным опытом, чаще всего он боится. В страхе у родителя, как и у любого человека, есть три базовых реакции: бей, беги, замри. Это проявляется в разных моделях поведения: «Сейчас я вам тут всем задам!», «Я ухожу, забираю своего ребёнка!» или «Меня нет!» В традиционной системе боли и несправедливости что обычно говорят родителю? Что его ребёнок не учится, ничего не хочет, всех бьёт и так далее. Для родителя это означает, что он плохой родитель, ему надо показать, что мы так не думаем.
Мы со своими родителями так не разговариваем. Мы не оцениваем, мы показываем факты, говорим, что ребёнок делает то и не делает то, спрашиваем: «Что ты, родитель, думаешь об этом?» Если родитель соглашается, у нас появляется возможность диалога. Если же он уходит в отрицание, повторяет, что ребёнок не может так делать, он самый замечательный, мы не спорим с последним утверждением, мы присоединяемся: «Да, ты прав, он делает вот такие потрясающие вещи, вот так себя проявляет, но факт остаётся фактом. Вчера и сегодня он бил детей. Давай вместе подумаем, как ему помочь». Мы показываем родителю, что видим ребёнка со всех сторон, не только с плохой. Когда родитель понимает, что его ребёнка видят, что это не разговор про обвинения, а про стремление помочь, он всё равно в итоге начинает разговаривать. Ещё мы часто используем в разговоре с родителями фразу «пока не...». «Пока ваш ребёнок не ходит на занятия...», «Пока ваш ребёнок дерётся...», мы оставляем шанс на изменения.
В школе с бережной средой у учителя есть границы. Невозможно учить детей ценить свои границы, самим при этом не ценя свои. У нас есть, например, правило, что к учителю нельзя просто так прийти перед началом первого урока, он должен настроиться на детей с утра. Чтобы поговорить с учителем, надо договориться о встрече, не сваливаться как снег на голову. Если родитель кричит, учитель может сказать: «Мне сейчас с вами очень трудно. Давайте мы прервёмся, попьём воды, и дальше, если вы и я будем готовы говорить, продолжим».
Расскажи в двух словах про систему Reggio, в которой ты работаешь сейчас
Эта система пришла из Италии. Первый детский сад был создан в провицнии Реджио Эмилия Лорисом Малагуцци, который, как и весь педагогический мир, опирался на труды Выготского. Основной постулат Малагуцци — дать ребёнку свободу выбора, потому что каждый ребёнок — это ценность, целая вселенная. Реджио — это исследовательская система, в которой ребёнок много чего делает сам, осуществляя свой выбор. У нас есть обязательные занятия, а есть по выбору. Дети выбирают еду, материалы для творчества. У нас нет классических игрушек из магазина, но есть много материалов в доступе, дети могут подойти, взять, что-то сделать, потом положить на место.
Это открытая система. У нас двери не закрываются на ключ. Всё открыто. Это система постоянного наблюдения, исследования и документирования проявлений ребёнка. При этом мы работаем в рамках российского ФГОС, включая в него практики Реджио. Например, первый урок начинается с утреннего круга. Это круг рефлексии, сонастройки, выбора очерёдности предметов. Есть фиксированные предметы, которые нельзя менять местами, а есть те, что менять можно через договорённости.
Мы учим договариваться в коллективе с детского сада. Так как в основе Реджио исследовательский подход, мы учим детей навыку исследования, как важнейшему в современном мире. Один день в неделю полностью посвящён этому. Дети учатся задавать исследовательский вопрос, формировать гипотезу, искать доказательства. Есть урок «Общее дело», когда дети обязательно что-то делают вместе, например, пекут печенье. Есть урок «У меня есть я», где мы прокачиваем социально-эмоциональные навыки.
Как ты находишь педагогов для бережных сред?
Я беру людей, которые умеют разговаривать, у которых, скорее всего, есть опыт личной психотерапии. По сути, мы берём здоровых взрослых и тестируем их на входе провокационными вопросами. Например, я могу спросить: «Что ты будешь делать, если ребёнок скажет, что ты самый ужасный учитель в мире». Если учитель ответит: «Я спрошу: «Что прямо самый-самый ужасный? А как ты понял, что я такой ужасный», скорее всего, я его возьму. Могу просить: «А что ты будешь делать, если один ребёнок в классе скажет: «Я хочу учиться». Ведь всех всегда спрашивают, что делать с теми, кто не хочет, с хулиганами. А тут ребёнок, который хочет. Классно, если учитель реагирует живо: «А с этим надо что-то делать?» или признаётся, что он не знает и пойдёт советоваться с коллегами. Я уже научилась отсекать на уровне резюме, тех, кто нам не подходит. Например, если в резюме канцеляризмы, слова типа «обучающиеся», это плохой знак. Мне важно увидеть в учителе жизнь.
Я еще раз перечислю проекты и каналы Насти, которыми очень советую пользоваться учителям и родителям:
Проект Бебунг
ТГ канал На стороне детства
Проект Hungry teachers
