Как человек утверждает свою самостоятельность поступком? Должен ли этот поступок быть серьёзным? Или же он может вовсе оказаться глупым?
Сегодня публикуем рассказ Эриха фон Неффа «Написано кровью» — о том, как юный герой решает следовать идеалам любимого героя и любимого деда, и о том, как иногда самый глупый поступок позволяет человеку утвердиться в своей независимости.
Тем вечером, по своему обыкновению, мой дед читал Монтеня. Одетый в нательную сорочку, с надвинутым на лоб зелёным козырьком газетного редактора, Уолт сидел в кресле с раскуренной трубкой в одной руке и книгой — в другой. Я только что вернулся с прогулки по маршруту «Край света» в парке Золотые Ворота и поднялся наверх, чтобы принять душ и переодеться. Затем я спустился в кухню и, заглянув в ледник, обнаружил, что бабушка оставила для меня половину окорока, кувшин простокваши и свежеиспечённый яблочный пирог. Она постоянно готовила мне столько еды, словно я был вечно голодным фермерским мальчуганом с Дикого Запада. Поскольку я вырос на такой еде, то и думал, что по возвращении домой весьма неплохо угоститься пирожками, кукурузным хлебом с чёрной патокой, простоквашей, куском ветчины или любой другой пищи, что поможет нарастить мяса на костях.
Пирог я не доел. Мне не нужно было непременно съедать всё, и меня не угнетал страх голода, который, возможно, испытывали другие дети. Я точно знал, что завтра будет свежий пирог. Убрав остатки обратно в ледник, я помыл тарелки. В период с 1907 года и вплоть до Второй Мировой войны Уолт с семьёй жил на Филиппинах; посудой нам служил великолепный китайский фарфор, купленный в Кантоне. Разглядывать роспись на тарелках во время еды было одно удовольствие. Отчего-то я считал, что у всех дома есть тарелки, как у нас, и тарелки эти никогда не бьются. Не то чтобы мы были исключительно аккуратны со своим фарфором, просто он как будто и не требовал особо бережного обращения.
— Эрих, — позвал меня дед.
Он пересел за стол в гостиной, и я придвинул кресло, чтобы сесть рядом. Когда я возвращался домой по вечерам, Уолт часто устраивал мне книжный час. Недавно мы закончили с «Робинзоном Крузо» и начали «Приключения Гекльберри Финна». Уолт продолжил читать с того самого места, где мы остановились прошлым вечером.
— «Ну вот, мы соберем шайку разбойников и назовем ее «Шайка Тома Сойера». А кто захочет с нами разбойничать, тот должен будет принести клятву и подписаться своей кровью», — прочитал Уолт.
Я спросил:
— А зачем они писали кровью?
— Ну, — сказал Уолт, — помнится, в 1893-м я и один парнишка из племени чероки тоже написали свои имена кровью.
Что же, раз уж Уолт и его индейский друг подписались кровью, то в этом наверняка имелся какой-то смысл. Уолт принялся читать дальше:
— «Тут все стали колоть себе пальцы булавкой и расписываться кровью, и я тоже поставил свой значок на бумаге»…
Вскоре он начал сбиваться, и я понял, что Уолт потихоньку задрёмывает. Всё же мне хотелось, чтобы он продолжал чтение. Трубка Уолта прогорела и погасла, однако он продолжал держать её в зубах. Потом он всё-таки отложил книгу, положил трубку сверху и о чём-то крепко задумался.
Мне нужно было сходить в туалет. Когда я вернулся, Уолт возился на кухне. Открыв дверку ледника, он крикнул мне:
— Эрих, помоги-ка!
Сказано это было таким тоном, словно я был подсобным рабочим на ранчо в Оклахоме.
— Достань голубой сыр и пару бутылочек пива.
Уолт сел за стол, а я принёс ему сыр и пиво «Сан-Мигель», затем сходил к сушилке за ножом. Нож тоже был особый, филиппинский боло. Уолт сцапал нож и отхватил два здоровенных ломтя сыра, а я тем временем разлил пиво по кружкам. Мы сидели, тянули пиво в полном молчании. Затем Уолт, раскрасневшись, рявкнул:
— Тащи сюда копчёного лосося!
Я принёс лосося и ещё две бутылки пива. Уолт отрезал кусок балыка, передал нож мне. Я тоже отрезал себе кусочек.
— Эрих, — громко промолвил Уолт, — дай-ка я расскажу тебе кое-что про генерала Макартура…
Он не договорил. Отчего-то слова давались ему с трудом. Генерал Дуглас Макартур был хорошим другом Уолта ещё в довоенные времена. Я покивал, давая понять будто понимаю, о чём Уолт хотел мне сказать. Часто, пока мы ели, дед заводил речь о политике, через четыре фразы на пятую поминая крепким словцом сенатора Маккарти и стуча кулаком по столу. В общем, словно подлинное застолье в чертоге Беовульфа: вкусная еда, хмельные напитки и громкие разговоры со стуком кулаков по столу.
Поев, я принялся носить посуду в мойку. Уолт мыл тарелки, а я их протирал. Мы никогда не оставляли грязную посуду, чтобы её пришлось мыть бабушке Долли. Когда мы закончили с тарелками, Уолт вернулся в свой кабинет, чтобы послушать репортаж с бейсбольного матча и почитать ещё немного из «Опытов» Монтеня. Мне пора было отправляться спать. У меня было целых три комнаты на выбор. Чаще всего я предпочитал свою комнату в подвале, которую Уолт обустроил специально для меня, чтобы можно было уходить из дома и возвращаться когда захочешь. Но иногда я ночевал в комнате по соседству со спальней бабушки, просто чтобы Долли знала, что я рядом, и не беспокоилась. Не знаю, почему я так решил, ведь бабушка ложилась рано и вряд ли даже слышала, как я поднимаюсь по лестнице. В общем, я пошёл наверх.
Следующим утром я вышел к завтраку в половине седьмого. Дедушка с бабушкой уже были за столом. Казалось само собой разумеющимся, что они всегда встают раньше и готовят мне завтрак. Они уже пили кофе, когда я вошёл. Долли встретила меня улыбкой, должно быть, она знала, что я ночевал в соседней комнате. Я сел за стол, и бабушка принесла мне остатки окорока и вчерашний пирог. По радио шли новости с ведущим Гэбриелом Хитером, дедушка с бабушкой говорили о политике. Я ел со всегдашним аппетитом, иногда приостанавливаясь, чтобы рассмотреть драконов и другие затейливые фигуры на расписной тарелке.
Я отнёс посуду в мойку. Поцеловал Долли в знак благодарности; Уолт просто потёрся своей колючей щекой о мою. Бабушка подала мне пакет с ланчем: большой маринованный огурец, два сваренных вкрутую яйца и сэндвич с ветчиной. Я взял учебник по грамматике с обеденного стола и вышел из дома.
До начальной школы Лафайетт было не больше мили, и я пошёл пешком. Где-то на полпути я заметил своего друга Льюиса Спекера, плетущегося впереди, и прибавил шагу. Льюис, по обыкновению, завёл речь о своей главной страсти, истории. Я с восторгом слушал, как он рассказывает о Чингисхане и монгольской Золотой Орде.
Мы вошли на школьный двор как раз перед звонком и выстроились в линейку с другими учениками нашего класса. Как только звонок отзвенел, миссис Грин, наша учительница, повела нас в классную комнату.
Первым делом миссис Грин спросила:
— Ну что, все готовы писать диктант?
Весь класс заулыбался. Я тоже, хотя где-то в животе появилось странное ощущение. Я достал из парты чистый лист бумаги, взял чернильное перо. Обмакнул перо в чернильницу, но оказалось, что чернила высохли. Я поднял руку, чтобы спросить, что мне делать. Но миссис Грин лишь отмахнулась. Она раскрыла свою методичку, и стало ясно, что сейчас она начнёт диктовать. Не знаю почему, но миссис Грин всегда требовала, чтобы задания были выполнены пером и чернилами, правда, она не уточняла, какого цвета должны быть чернила. Накануне в парке я ссадил руку о камень, ссадина только слегка зажила. И тут я вспомнил про Тома Сойера и Гека Финна, и их кровную клятву в пещере.
Я сильно надавил на ссадину. Из раны тут же выступила кровь, и я обмакнул в неё перо. Я попробовал написать своё имя в самом верху листа. Получилось. Миссис Грин начала зачитывать диктант.
— Например… скрытый… погреб…
Всякий раз, как она делала паузу, я обмакивал перо в свою кровь. Никто вокруг ничего не заметил; я сидел в крайнем ряду, возле стены, и все остальные дети были слишком сосредоточены, чтобы обращать на меня внимание. Я не таился, учитывая обстоятельства, собственное поведение представлялось мне совершенно логичным. А кроме того, я же подписался собственной кровью. Здорово, правда?
Диктант закончился на слове «эстакада». Я заметил, что на бумагу попало несколько капелек моей крови. Мальчик по имени Майк, который сидел позади, передал мне исписанный лист. Я положил его диктант сверху своего и передал оба листа мальчику, что сидел передо мной. Скоро все диктанты были собраны и сложены в стопку на учительском столе.
Я принялся рассматривать свою рану. Было ясно, что после того, как я расковырял ссадину, она будет заживать дольше. И я отвернулся к окну, желая, чтобы этот урок поскорее закончился.
* * *
На следующем уроке грамматики миссис Грин велела мне выйти к доске и встать перед классом.
— Подойди сюда, Эрих.
Она произнесла моё имя как «Йер-ик», наверное, для пущего эффекта. Мои одноклассники стали смеяться, они смотрели на меня во все глаза, пока я брёл через весь класс. Даже некоторые девочки хихикали, и мне хотелось провалиться сквозь землю. Я доплёлся до учительского стола и встал на всеобщее обозрение.
— Йер-ик, — повторила миссис Грин.
Кое-кто из мальчишек даже привстал со своего места, чтобы лучше видеть, что происходит. Миссис Грин сунула мне под нос мой диктант. Я увидел отметку: три с плюсом. Внезапно миссис Грин взяла листок с моим диктантом за уголок — брезгливо, двумя пальцами, словно опасалась подцепить заразу. Она встала из-за своего стола и вышла на середину класса. Я оставался на прежнем месте и смотрел в глаза своих одноклассников.
Миссис Грин подняла мой диктант над головой, так, чтобы было видно всем.
— Класс, обратите на это внимание, — провозгласила она, хотя весь класс уже и так обратил внимание. Миссис Грин помахала листом, по-прежнему держа его за уголок. — Видите, что сделал Йер-ик? Он написал диктант собственной кровью!
На мгновение воцарилась мёртвая тишина. Затем некоторые дети стали притворно отворачиваться и зажимать носы, говоря «фу-у».
Миссис Грин всучила мне мой диктант и жестом велела передать его девочке за первой партой. Это была маленькая рыжая девчушка, вся в веснушках. Она воззрилась на меня в замешательстве и тут же передала листок на заднюю парту. Другая девочка уставилась на написанный моей кровью диктант, не скрывая отвращения. Я разозлился. Любому дураку должно быть понятно, что кровь — самые лучшие чернила. Но вслух я не сказал ничего. Просто стоял, как было велено, и растерянно смотрел, как мой диктант переходит из рук в руки.
Меня выставили на посмешище. Я чувствовал себя чудиком, изгоем… В каком-то смысле так оно и было. Я рос на попечении дедушки и бабушки, а они родились ещё в 1880-м. Когда моему деду было только тринадцать, он управлял фургоном в земельной гонке на Полосе Чероки. Родной брат моего деда был членом банды Далтонов. По разумению моего деда, лучше если мальчуган будет расти, как он сам рос на Полосе Чероки. И я после школы часто проводил время, исследуя малохоженные уголки в парке Золотые Ворота. Я уходил из дома, вооружившись всамделишным филиппинским ножом-боло, и часто возвращался уже за полночь. Иногда притаскивал с собой пойманную в парке сосновую змею. В общем, да, с точки зрения других детей я был чудиком, им такое не позволяли. Чёрт, да они были просто счастливы, когда их отпускали погулять на детскую площадку.
И вот я, пишущий кровью, стоял перед классом. Как мне хотелось, чтобы у меня в руках был нож, а на плече — змея. Что бы тогда сказала миссис Грин? Между мной и остальными была целая пропасть. Странно, но раньше я этого не осознавал.
— Теперь возьми свой диктант и отнеси миссис Сайкс, — сказала мне миссис Грин.
Миссис Сайкс была директором школы, её кабинет располагался в другом конце коридора. Я вышел из класса, но даже за дверью слышал, как потешаются мои одноклассники. Миссис Грин велела им успокоиться. Я шёл в кабинет директора, между стен металось гулкое эхо моих шагов. Мне казалось, что это длится целую вечность, что коридор никогда не кончится. А потом я вдруг оказался прямо перед директорской дверью. Я робко постучал. Не услышал ответа и постучал ещё раз, громче. Из-за двери послышался голос:
— Войдите.
Миссис Сайкс сидела за столом и читала книгу. Когда я вошёл, книгу она отложила, но я прочитал имя автора на обложке: Эдгар По. На столе лежали и другие книги, но имя По сразу привлекло моё внимание. Едва переставляя ноги, я приблизился к директорскому столу. Я нёс свой диктант, словно прошение, держа его за уголок, в точности как миссис Грин. Медленно разжав пальцы, я позволил бумажному листу спланировать на стол. Миссис Сайкс поправила очки, посмотрела на лист и недоуменным тоном проговорила:
— Три с плюсом.
— Это написано кровью, — торжественно объявил я. Сперва я собирался пояснить эту деталь самым смиренным тоном, но потом передумал.
Миссис Сайкс какое-то время изучала мой диктант, потом посмотрела на меня и сказала:
— Пожалуйста, присядь вон там.
Я сел в большое кожаное кресло, стоявшее рядом со столом, а миссис Сайкс снова раскрыла свою книгу. Я сидел, и у меня крепло чувство, будто я в чём-то провинился. А ещё я не знал, куда себя деть. Тогда я принялся листать журнал «Нью-Йоркер», рассматривая рисунки. На столе стояла пепельница, которая напомнила мне, как однажды я проходил мимо кабинета, и дверь была открыта. В тот раз миссис Сайкс беседовала с моим дедом, а он держал в одной руке свою трубку, а в другой — трость, инкрустированную перламутром. Беседа была весьма оживлённая.
Я поздоровался. Уолт в ответ пристукнул тростью, указал на меня мундштуком трубки, а затем вернулся к беседе.
Я чувствовал себя по-дурацки, ёрзая в кресле, листая журнал и воображая, какое ужасное наказание меня ожидает. Однако ничего страшного не случилось. Миссис Сайкс просто сидела и читала книгу. Прошёл час, и она сказала:
— Возвращайся в свой класс.
Я поднялся и подошёл к столу, думая, что она вернёт мне диктант, чтобы я отнёс его миссис Грин. Но вместо этого миссис Сайкс убрала бумагу в ящик стола. Очень осторожно я открыл дверь кабинета, словно всё ещё опасался наказания. И отправился обратно в свой класс.
Миссис Грин посмотрела на часы, потом торжествующе кивнула. Жестом она велела мне садиться за парту. Все до единого смотрели, как я с серьёзным видом шёл на своё место.
Так я и сидел там, в классе. Отделённый от всех. Пишущий собственной кровью. Не такой, как все.
Перевод с английского: Олег Кустов
Редактор Анна Волкова
Другая современная литература: chtivo.spb.ru