Он не помнил тех лет, которые провел в детском доме, не помнил ничего, даже ту мелодию, которая перевернула его жизнь.
Мама десятки раз рассказывала ему эту историю. Как они приехали к совсем другому ребенку, девочке с огромными голубыми глазами. Как с девочкой не сложилось, и маме предложили посмотреть еще одного ребенка. Мальчика. Она не хотела мальчика, но согласилась, и привели Ярика – тощего, головастого, в оранжевых колготках, собранных в гармошку, и кофточке с якорьками. Мама повздыхала – ей было жаль всех детей, и этого Ярика тоже, но решила, что лучше поищет еще девочку. Тем более у него был порок сердца, и она просто испугалась, что сможет пережить, если с ним что-то случится.
Они уже собирались уходить, когда у нее заиграл телефон: раздалась ее любимая мелодия, Вивальди «Времена года». Это звонила ее сестра, тетя Соня – она поморщилась и сунула телефон в сумку, не хотела с ней разговаривать. И тут ее взгляд упал на Ярика – он весь напрягся, вытянулся, прислушиваясь к мелодии и покачиваясь в такт.
- Ты бы видел свое лицо! – смеялась мама. – Я сразу поняла, что ты – музыкант.
Тетя Соня считала, что это безумие – отдавать мальчика на скрипку, когда он говорит всего пять слов в свои четыре года, но мама никого не слушала и оказалась права. Уже через год Ярик уверенно обращался с инструментом и не менее уверенно разговаривал, лишь немного отставая от сверстников в произношении звуков.
Ярик обожал свою маму. Не только потому, что она спасла его, забрала из детского дома, а потом возила к лучшим кардиохирургам, которые смогли-таки добиться, чтобы его сердце работало сносно, не пугая внезапными перебоями. И не только за музыку, которую она подарила ему, как дарят целый мир. Больше всего он любил ее за ту радость, которой она наполняла их квартиру: папа, большой, похожий на седого медведя, всегда терялся и грустнел, если мамы не было дома, а уж Ярик и вовсе не мог отлипнуть от прохладного окна, вглядываясь в вечерний сумрак – не мелькнет ли там ее белый плащ? Мама всегда ходила в белом, будто невеста, и этот цвет невероятно ей шел, словно подсвечивая ее и без того нежное лицо.
Мама превращала любую обыденность в праздник – пылесос у нее становился драконом, от которого нужно было прятать свои носки, чистка картошки переносила на космический корабль, разве что решение уравнений она оставляла на папу.
Папа был ученым – писал докторскую, ходил в научный институт, курил втайне от мамы на балконе и вечно все терял. Папу Ярик тоже любил, но все же маму больше.
Она приходила на все его концерты, даже если для этого нужно было прогулять работу, получая выговор от строгого начальства, даже если она была вынуждена бросать машину и идти пешком, преодолевая пробку, даже если...
Этот концерт был особенный. Первый его концерт в настоящем оркестре, и мама волновалась и готовилась не меньше самого Ярика. Он видел, как она радуется: в последнее время мама стала какой-то грустной, а тут, узнав о концерте, повеселела, и в их квартире вновь поселились драконы и огромные космические корабли. Ярик не знал, почему мама грустит, даже боялся, что мама заболела, но папа сказал, что женщины любят напустить туману, скоро все будет как прежде, и оказался прав. Ярик втайне радовался, что именно он смог вернуть улыбку на лицо матери.
В день концерта у нее были срочные дела в городе, и его повез папа.
- Не переживай, я приеду к началу концерта.
Ярик и не переживал, он знал, что мама всегда выполняет свои обещания.
Когда он вышел на сцену, глаза сразу принялись искать ее. Но вместо мамы рядом с отцом зияло пустое сиденье, словно выпавший резец у шестилетнего мальчишки. Ярик напрягся – как такое может быть? Но поймав взгляд отца немного успокоился: он говорил, что все хорошо, не стоит переживать, она сейчас будет.
Мама так и не появилась. Ярик выбежал в зал, налетел на растерянного отца, принялся искать свой телефон, но он был в гримерке.
- Ты звонил ей?
- Да.
- И что?
- Не отвечает.
Они вмиг ощутили себя потерянными котятами, которую вслепую тычутся в неизвестность.
Раздался звонок, и Ярик радостно закричал:
- Мама?
Отец взял трубку и улыбнулся:
- Мама.
Они все ей простили, еще заранее, еще не зная...
Ярик видел, как лицо отца съеживается, превращаясь в неживую маску. В животе поселился холод, внутренности сдавило так, что было нечем дышать.
Он не плакал. Хотел плакать. Но слезы никак не могли прорваться наружу. Это он был виноват, только он – мама спешила к нему на концерт, боялась опоздать и не справилась с управлением.
Ярик возненавидел скрипку. Он не брал ее в руки, не мог на нее смотреть. В квартире повисла мутная тишина, и даже холодильник, казалось, боялся подавать голос, а часы навсегда остановились на пяти тридцати. Папа уходил на работу, приходил с работы, курил прямо на кухне, молчал. Ярик не ходил в консерваторию, не чистил картошку, не пылесосил пол.
***
Музыка была ее наваждением. С самого детства она готова была часами слушать ее. Просила маму отдать ее в музыкалку, но та называла это блажью, говорила, что у нее нет денег на пианино, и что вообще ей медведь на ухо наступил. А она не хотела на пианино, она хотела на скрипку.
Когда в двадцать один она пришла к преподавателю, робко спрашивая, может ли она научиться играть так, чтобы выступать на сцене, преподаватель криво усмехнулась и сказала:
- Девушка, я с шести лет играю, и то не на сцене, чего вы хотите...
И тогда она стала мечтать о дочке, которую непременно отдаст на скрипку и будет ходить на ее концерты.
Дочки не случилось. Пять выкидышей, две замершие беременности на позднем сроке... Ее муж был старше на десять лет, он хотел успеть увидеть внуков, и они решили усыновить ребенка. Конечно, девочку.
А потом появился Ярик, и жизнь превратилась в карнавал – он был такой способный, такой ласковый! Сбывалось все – скрипка, концерты, преподаватели восторженно пророчили ему великое будущее. И вроде у нее было все, так почему она тогда остановилась в переходе и глаз не могла отвести от парня в драных джинсах, который так неумело бренькал на гитаре, что даже ее несовершенный слух улавливал фальшь? Может, это кризис сорокалетней женщины, а, может, ей просто захотелось романтики и драйва, которых так не хватало в ее двадцатилетнем браке...
Встречались пару раз в неделю у него, в то окошко, когда его квартира была пуста. Она ненавидела себя за эти встречи, но не могла отказаться – машина сама сворачивала в знакомый переулок, останавливалась возле второго подъезда... И вот сегодня у сына такой важный концерт, а она опять мчит на свидание – ну сколько можно? Все, это в последний раз, она обещает.
Часы в разлуке тянутся бесконечно, но стоит ей зайти в его берлогу, пропахшую дешевыми сигаретами и вином, и секундная стрелка ускоряется, набирает ход.
- Ох, я же на концерт опаздываю!
Она целует его (напоминая себе – в последний раз), бежит к машине, но время не замедляется, а продолжает бежать. Ну же, что вы застряли, быстрее! Красный светофор, пробка... Она разгоняется – присылайте хоть двести штрафов, у меня там сын...
А потом удар и больше ничего. Совсем ничего.
***
Он никогда не хотел детей, но хотел, чтобы она была счастлива. За ее улыбку можно было отдать весь мир. Каждая ее слеза прожигала ему сердце. Он настоял на ребенке из детского дома, потому что его сердце было похоже на дуршлаг. И этот мальчик действительно спас ее – только за это можно было его любить. Но он не любил. Глупо, но он ревновал ее к сыну – так много внимания она отдала ему, так много улыбок...
И вот теперь ее нет. А сын есть. Взрослый такой, совсем непонятный со своей музыкой. Вот если бы он стал физиком, как отец, они бы смогли найти общий язык. А что делать с таким сыном, он не знал.
Он не сразу заметил, что Ярик больше не играет на скрипке. Но как-то пришел домой пораньше – горло заболело, а сын дома.
- Ты почему не на учебе.
Пустой взгляд, прям как тогда, в детском доме.
- Я бросил.
- Бросил? Почему?
Ярик пожал плечами. Он видел, что сын хочет что-то сказать, но что? Вот если бы она была рядом, она бы смогла понять, она всегда все понимала...
В углу лежал поверженный дракон, в холодильнике проросла картошка. Они отварили пельмени, поужинали. Болело горло. В ванной капал кран...
Другие мои рассказы:
