В жизни случаются чудеса, и сама жизнь как чудо.
Если мы готовы открыться чуду, если принимаем жизнь всю, как она есть, тогда и жизнь открывается нам. С трепетом и благодарностью признать своё сыновство – всё, что нам остаётся. Но и этому простому нужно учиться, как учится ходить ребёнок.
В конце минувшего века дом, в котором все мы жили, обрушился. Тогда колесо известных событий проехало по каждому без разбора. Пришло время волков. И большинство училось жить по-другому. Одни сбились в волчьи стаи, а другие не захотели, не смогли идти против того, что называлось совестью, верой и любовью к своим ближним.
Для меня это время было особенным. Я переживал состояние птицы, становящейся на крыло. Я жил жадно, взахлёб. Во мне мешался чёрт и Бог, плотское, языческое и лазурно-небесное. Мне словно говорили: выбирай – и будешь спасён или уничтожен. Без царя в голове, я много грешил. Я шёл в темноте, искал своё место, свой шаг, свою музыку. Я относился к литературе, как шаман к камланию, и только что не бил в бубен и не гремел колокольчиками. Позже я узнал о силе безыскусного, простого слова. Но это ближе к молитве. А потом мне открылась и молитвенная сила.
Помню один случай в пору безденежья. Тогда многие стали крестьянами поневоле. В выходные дни город пустел. Народ потянулся к земле-кормилице. И мне выделили три сотки, на которых я посадил картошку. Картошку нужно полоть и окучивать, а я не радел. Лето было дождливое. В дождь сорняк растёт особенно хорошо. К тому же – далёкая езда. И ещё несколько километров пешком. Крестьянин из меня получался неважный. И мои законные три сотки зарастали травой. Когда тянуть стало никак нельзя, я собрался на прополку.
С утра зарядил дождь, частый и мелкий. Я ехал на пригородном автобусе, мотал по асфальту свои километры, отмечая про себя, что дальние сопки затянуты дождливой пеленой до основания. По раскисшей грунтовой дороге я вышел к картофельным рядкам.
Моя старая штормовка из авиазента набухла от воды. Это не смущало меня. Не смутил поначалу густой мокрец, забивший картошку. В полусумерках дождливого дня мокрец был лишь травой, росшей, как всё растёт в короткое северное лето – буйно, словно в последний раз.
И я принялся за работу. Я видел на метр перед собой одно лишь зелёное, скользкое от воды, сплетённое в плотный ковёр. Двумя руками я тянул это зелёное, отделял от картофельных стеблей и чувствовал, как вода и холод проникают под штормовку. И вот уже намокли и свитер, и рубашка, и нижнее бельё. А дождь не слабел!
Согнувшись в монотонной работе, я терял чувство времени. Изредка вскидывая голову и оглядывая картофельное поле, я понимал, что надолго меня не хватит. Мой оптимизм скукоживался, как мокрая ткань штормовки.
И я затосковал по голубому цвету, по солнцу. Ну, хоть бы лоскут чистого неба в облаках! Я бы восторженно радовался ему, как ребёнок. А здесь было лишь серое, влажное, да блекло-зелёное…
Я испытал всю гамму отвращения к картофельному полю, к траве, душившей картошку, отвращение к себе, покорному до бесчувствия. Слово "послушание" я тогда не знал. Мне оставалось бросить всё и уйти. Но без картошки зимой моей семье было бы совсем плохо. И я стал читать «Отче наш…». Я молился со всей страстью обречённого. Я просил немного солнца и кусочек синего неба. Минут на сорок, чтобы закончить работу.
Потом я подумал, что сорок минут – это дерзость. И я скостил время просимой благодати до тридцати минут. «Довольно тебе и получаса», – сказал я сурово себе. И продолжал молиться: …да приидет царствие Твое… даждь нам днесь… но избави нас… сила и слава...
Мои «Командирские» часы, залитые водой, исправно отсчитывали минуты, я молился, дождь не переставал, и конец работы отодвигался куда-то очень далеко...
Через десять минут я почувствовал, как что-то изменилось. Дождь утихал. И над моей головой заголубел просвет. Я ничуть не удивился. Только отметил явление солнечного луча на траве рядом с собой, и какую-то особенную яркость зелёного цвета. Я видел, как дымится от нечаянного тепла картофельное поле, чувствовал, как согревается мир, и как отходит моё замёрзшее сердце… Это была простая радость, не восторг. Может быть, я боялся испортить обильным проявлением чувств дарованное мне?
Поблизости находился аэропорт. И я услышал звук самолёта, идущего на посадку...
Через полчаса я закончил прополку огорода. Просвет затянуло, солнце скрылось. Дождь монотонно заладил своё. А я хранил и лелеял в себе то новое, что появилось во мне. «Кто же поверит?» – думал я, возвращаясь с поля.
Знакомый газетчик, выслушав мою историю, саркастически заметил, что мне следовало бы открыть службу по разгону облаков. Для него это был всего лишь занимательный случай.
С тех пор я не заговаривал о происшедшем. И оставалось что-то выше простого разумения. Речь не о тайне, которая всегда за гранью привычного. Но потянув забытую ниточку, я знаю теперь, что случилось тем дождливым летом на картофельном поле: меня отпустило. Отпустило в естество, которого я прежде не знал.
Теперь много рассуждают о свободе. И я любил поговорить об этом. Но только в зрелом возрасте, изведав, казалось, всё, я пришёл, – лучше бы сказать, – вернулся к тому, чего так долго был лишён в плену своеволия. Я стал по-настоящему свободным человеком.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Нечаев Владимир
