Стихи Александры Мочаловой — тонкие, чуткие стихи, в которых автор, отталкиваясь от привычного повседневного бытия, от «тишины бытописьма», создавал и продолжает создавать свое особое пространство — любви, красоты, хрупкого равновесия на зыбком мосту, протянутом над ницшеанской бездной бытия.
***
Северный город во сне был тёмен и мрачен. Тёмен и мрачен.
Что-то сгущалось, что-то давило на плечи.
Что-то мешало мне узнавать мосты и каналы. Но всё же значило —
я здесь, — перенеслась, приехала, прилетела на встречу.
Иду по его кварталам, в сопровождении подруги. Уже ушедшей подруги.
Не ты ли умела водить по дворцам-колодцам?
Ты находила стрелы в небо, брандмауэры. Нужные книги шли тебе в руки.
А с ними стеклянные вещи, старинные кольца.
Мандельштам кивал нам по-птичьи. И ускользал по-птичьи.
Говорили жадно и сбивчиво, прошивая шагами вечер.
Читали по воздуху, глотали его постранично. Граничили
«признак» и «призрак». «Прозрачный» и «призрачный» путались в речи.
Но теперь подруга моя не была прозрачной. Призрачной и прозрачной.
За нею земное проглядывалось, прозревалось.
Что-то сгущалось. Город любимый притягивал — тёмен и мрачен.
Что-то горело, стиралось из памяти. Или недобрым казалось.
Я же надеялась, что привезу в этот город сына. Тогда для сына
город очнётся проспектом, польётся готическим солнцем.
Хватит ли сил добрести нам до точки «где с куполом синим»? —
сон быстротечен и мрачен, и малости не остаётся.
***
Настроение — Синий альбом.
Влюблённые верхом
на петухе обживают букет сирени.
Если я слышу: «Ты мой единственный дом»,
не обращай внимания, это так,
серо-синее настроение.
Для понимания
нужно живую речь
отыскать с той стороны молчания
и терпенья.
Но мне не понадобится ни знак, ни вещь,
чтобы коснуться дна
сновидения сновидения.
Центр композиции
мчится вдоль улицы прочь.
Зрительный центр не поспевает следом.
Манна небесная, можешь ли мне помочь —
скрой меня снегом,
с велосипедным бегом.
Если раздробленность
это всего лишь брод
через Великую реку —
в прикиде проводника подступает ночь.
Кто разберёт,
что в руках у неё разветвленье.
Точь-в-точь —
веточка истинного двойника
веточка мысленного человека.
***
Черный кофе, терпкий на вкус.
Без добавления
сахара. Я не знаю тебя.
Я знаю тебя наизусть.
Горечь с примесью успокоения.
С нотками страха.
Теребя соскользнувшую наискось прядь,
машинально ловя неизвестности тонкой запястья —
невозможно упасть. Неизбежно упасть
в эту часть, в эту пропасть
разреженного пространства.
И — бесшумно. По листьям подошвой шурша,
вороша, осторожно — к заброшенной нише.
Я не вижу тебя. Я смотрю в тебя.
Ни на шаг не приблизившись,
я с тобой совпадаю и падаю выше.
Чёрный кофе — прогорклого транспорта
странный глоток. Переносит куда-то.
И в чёрном пальто углубляешься в осень.
Удаляешься в осень, не двигаешься при том.
Цепенеешь — уносит. Цепляешься за
подоконник кофейни — уносит.
… и на скосе лесного холма открываешь глаза…
***
Здесь и сейчас. Ничего не поделаешь. Здесь и сейчас.
Жестом привычным на кухне полуночный чай.
Тёмный зинфандель, слегка терпковатый на вкус.
Груз непосильный, подспудный невидимый груз.
Миг тишины, словно ловим запрет на слова.
Ставим заглушку на звук. Но моя голова —
стук постоянный — артериальный, височный, мой друг.
Чьих-нибудь дальних скитаний плацкартный нечаянный стук.
Соло колёс или ложка стучит о стакан.
И, не вопрос — под откос ускользает строка.
Здесь и сейчас нам не надо включать метроном.
Только молчать, обнимая растерянный дом.
***
Если нет работы на коленях, если нет ни дела, ни труда, —
сохрани мне несколько мгновений тишины, и я уйду туда.
Музыки ни громкой, ни весёлой не включай, не заполняя слух.
Звука растревоженные пчёлы будят воздух — тополиный пух.
Баламутят струнные основы, где висят симфонии листвы.
Сохрани безмолвие для слова, место в тесном доме головы.
Я б входила, торкнув дверь затишья, смахивала крошки со стола.
В пяльцы вдев, для вышивки двустишья, на колени тишину брала.
Если так — ни дела, ни работы, — сохраним немного тишины.
Сквозь её сочащиеся соты мы заботу выбирать вольны.
Чтобы вечер, утомлённый бытом, открывал тетрадь и шло само
между строк амбарных — Гераклитом, — этой тишины бытописьмо.
***
Наплывами зимы повеяло с порога.
С нахлёстами волны нахлынут холода.
А ихтиолог спит, на слово ловит Бога.
А почтальон спешит на службу, как всегда.
Плывет кофейный пар над утренним спасибо.
Во всем скользит зимы невидимый пробел.
Над крышами домов идёт большая рыба
в расставленную сеть ежеминутных дел.
Художника черты — тревожные изгибы.
В них отраженный снег и зрения прицел.
В зрачке его живет задумчивая рыба,
а ихтиолог спит за рыбой, как прицеп.
Всё сводится к тому, что мы не замечаем.
Над кружкой за столом ты хмур и молчалив.
Над чайником сады взошли, в руках качая,
простую рыбу-день, мой «зимний чернослив».
Молчание разлей — за форточку стекая,
через дворы течет на почту почтарей.
В неспешный разговор вплетаясь косяками,
немая рыба-жизнь маячит у дверей.
Не может быть, что мы в растущем снегопаде
не плаваем порой, ведь все вокруг вода,
вот смыты города, границы. И в тетради
меж клетками сетей идут слова-года.
И в плаванье свое — благих вестей раздачу —
с тяжелой сумкой слов ты выйдешь за порог.
А ихтиолог вслед. Ловитесь на удачу
и сон, и явь, и снег, и сом, и язь, и Бог.
У Бога слово Бог. У Бога слово рыба.
На перекрестках рек, мы встретим на плаву
художника. Он под фонарным нимбом
рассматривает дом, в котором я живу.
Он ищет на холсте свет версии текущей:
я — Ихтис вышивать, ты — с книгой, дорогой.
И фона снежный план, что водорослей кущи,
уходит в океан бегущею строкой.
#стихи #современныепоэты #современнаяпоэзия #формаслов
