Утром, когда Марфа выгоняла корову, к ней подошла работавшая с ней на току Нина, живущая на соседней улице.
- Слушай, Марфа, хочу тебя спросить, а то все село гудит: ты чего это с Дуськой воркуешь? Забыла, что ли, от кого у нее Олька?
Марфа секунду помедлила, потом, повернувшись к той всем телом, проговорила:
- А чего это тебя, да и все село волнует, с кем и как я «воркую»? Чего тебе не живется спокойно? – Она все повышала голос, который утром разносился далеко:
- Ты следи за своим, чего это он на верхнюю улицу повадился? Чтоб там никто не родился от твоего! А в мои дела не суйся и другим, кого это волнует, передай, что если кто хочет пообсуждать это, так я могу послать далеко и адрес указать!
Не ожидавшая такого отпора, та проговорила:
- Чего ты кричишь на всю улицу? Что я такого сказала? Все говорят...
- А вот мне уже лет пятнадцать никто ничего не говорит. Тебе скучно стало? Болтать не о чем?
И повернувшись к ней спиной, быстрее пошла вперед.
- Надо ж так – как с цепи сорвалась! – пробормотала неудачливая собеседница. – Ну и черт с ней! А куда это мой, говорит, ходит? Вот я его...
Марфа шла быстро, погоняя свою корову, незаметно для себя выдвигаясь впереди всего стада. Эта Нинка разбередила то, что со временем не то чтобы успокоилось, но хотя бы утихло. Никто ведь не знает, сколько плакала она, как желала несчастья этой Дуське, как не подпускала к себе Кузьму, как боялась, что об этом узнают дети... И хотя она понимала Евдокию, пыталась примерить ее судьбу на себя, все равно обида жгла сердце. Конечно, ей повезло: в сорок седьмом пришел Кузьма из армии, полюбились они с ним, поженились. В сорок девятом сыграли свадьбу, а в пятьдесят первом родился Николай, потом в пятьдесят третьем Владимир, а в пятьдесят четвертом – Татьяна. И все было хорошо, жили как все, обзаводились хозяйством, растили детей...
А Евдокии не повезло: не хватило ей мужика, не осталось свободных, хоть вроде бы и ладной она была, росточка, правда, небольшого, а вот не пришлось ей быть замужем. Теперь хоть дочка есть, все-таки не одной жить. А вела она себя скромно, не могли в селе сказать, что она беспутная. Потому и качали головами, когда узнали, что ждет ребенка:
- Надо ж так! Вот тебе и тихоня!
- Да, говорят же, что в тихом омуте черти водятся!
Так поговорили, посудачили, да и успокоились. И вдруг эта Нинка с чего-то решила вспомнить то, что было столько лет назад!
Марфа вернулась домой, открыла курятник, выпустив кур, насыпала им зерна. Кузьма уже встал, собирался на работу. Марфа вошла в кухню, когда муж наливал себе молоко в кружку. Она отрезала ему кусок хлеба, достала из буфета блюдце с медом. Они держали несколько ульев, и поэтому мед у них был всегда.
Кузьма удивленно посмотрел на жену. Обычно она заходила в дом, когда он уже позавтракал. Он всегда ел одно и то же: парное молоко с домашним хлебом, который у Марфы всегда получался очень вкусным. А сегодня она поставила ему блюдце с медом...
Кузьма, конечно, чувствовал вину за то, что произошло шестнадцать лет назад. Но он и предположить не мог, чем закончатся эти короткие свидания с соседкой у нее на заднем дворе. Евдокия ему понравилась, она была очень скромной, стеснительной, Кузьма был у нее первым. Ему показалось, что и он ей нравился. Но вдруг в какой-то вечер, когда он, как обычно, крадучись постучал в окно, выходящее в огород, Евдокия открыла дверь, но в дом не пустила, сказав, что ничего больше не будет. Кузьма тогда не понял, что произошло, и постучал еще раз. Она выглянула в окно и задернула занавеску. Кузьму это зацепило: ведь сама завлекла, привечала почти два месяца, а потом вдруг – от ворот поворот. Ну и пожалуйста, не придет он больше к ней.
Кто же мог подумать, что эта Дуська воспользовалась им! Он вроде бы просто пожалел одинокую, не обласканную мужским вниманием женщину, а вышло вон как. Когда Марфа сказала, что Дуська скоро родит, он, конечно, почувствовал что-то, похожее на беспокойство – не его ли это ребенок. Тем более, что разговоров в деревне о ней не было никаких. Но соседка молчала, и он успокоился.
А когда родилась девочка, а Евдокия записала ее отчество Кузьминична, Марфа устроила ему такой скандал, вспоминая который он и до сих пор покачивает головой. Он не отказывался, что еще более усугубляло его положение. Марфа плакала, кричала, что выгонит его к соседке, что все расскажет детям... Потом успокоилась, но к себе не подпускала целый месяц. На его попытки обнять ее в постели отворачивалась и говорила, чтоб он шел к Дуське. Но нужно отдать ей должное – на людях она вела себя как хорошая жена: по улице шла, держа его под руку, в клубе, когда они ходили на всякие собрания, сидела рядом, разговаривала как ни в чем не бывало.
Кузьма иногда присматривался к девочке. Когда годика в три-четыре она играла во дворе, он тайком рассматривал ее из-за куста акации, росшего на границе дворов. Было странно понимать, что это твой ребенок, но живет он не с тобой, и тебе нельзя общаться с ним, как с другими своими детьми. Иногда он злился на Евдокию – это она поставила его в такие условия. А с другой стороны – разве он не знал, от чего дети родятся? Одним словом, ситуация...
Евдокия попыталась узнать у дочки, кто же этот кавалер, о котором она сказала Николаю. Однажды вечером она с равнодушным видом спросила:
- Что по вечерам-то делаете в своем общежитии? Девчата гуляют с парнями?
Ольга ответила просто:
- Да кто как. Кто гуляет, а кто и нет.
- А у тебя-то кавалер есть?
- Вот еще! – вспыхнула Ольга. – Никто мне не нужен!
- Правильно, дочка, - вздохнула Евдокия облегченно, - пока не нужен никто. Вот получишь диплом, начнешь работать, тогда можно и о кавалерах подумать. Продолжение здесь
