Шёл 1908 год, в ясном небе над сибирской тайгой взорвался Тунгусский метеорит, а в столице туманного Альбиона возникло новое литературное объединение, названое «Клуб поэтов». Оба эти события были кратковременны, но каждое оставило ощутимый след
Дело в том, что именно «Клуб поэтов» стал колыбелью для ярчайшего поэтического течения начала XX века — имажизма (от английского image — образ; не путать с имажинизмом, появившимся спустя десять лет в России). Имажизм определил развитие мировой поэзии на десятилетия вперёд и послужил отправной точкой в творчестве многих выдающихся англоязычных поэтов и прозаиков, среди которых Эзра Паунд, Томас Стернз Элиот, Карл Сэндберг, Хильда Дулитл, Ричард Олдингтон, Джеймс Джойс, Уильям Карлос Уильямс.
А сам имажизм начался со стихотворения «Осень» Томаса Эрнеста Хьюма — поэта, критика, философа, теоретика зарождавшегося направления, жизни и творчеству которого посвящена эта статья.
Знакомство
Томас Эрнест Хьюм родился 16 сентября 1883 года в небольшой деревне Эндон в самом сердце Великобритании. Окончив школу, он дважды поступал в Кембридж, но оба раза был отчислен со скандалом, так что закончил своё обучение уже в Университетском колледже Лондона, после того как некоторое время путешествовал по Канаде и изучал языки в Брюсселе.
С 1907 года Хьюм начал активно изучать философию. Большое влияние на него оказал Анри Бергсон, несколько работ которого он перевёл на английский. Примерно в то же время Хьюм начинает интересоваться и поэзией. Он занимает должность секретаря в «Клубе поэтов» и в конце 1908 года читает в нём свою «A Lecture on Modern Poetry», в которой излагает идеи новой поэтической эстетики: «Новый стих напоминает скорее скульптуру, чем музыку; он обращается к глазу, а не к уху. Он должен оформить образы, своего рода духовную глину, в конкретные формы. Его материал — это изображение, а не звук. Он создаёт пластичный образ, который передаёт читателю, в то время, как старое искусство пыталось физически воздействовать на читателя посредством гипнотического эффекта ритма».
В этой небольшой речи Хьюм дал базовые принципы и понимание зарождающейся концепции имажизма. Основным приоритетом новой поэзии должен стать образ: конкретный и зримый, лишённый романтической риторики, свободный от метрических оков, всегда неожиданный, созданный живым, не книжным, языком.
Помимо «A Lecture on Modern Poetry», из теоретических работ Хьюма немалую известность (уже после смерти) приобрела «Romanticism and Classicism», в которой Хьюм резко критиковал романтизм, как направление, основанное на вере в бесконечность человека и природы, породившее в стихах пустую риторику и размытые клишированные образы, оставившее в наследство однообразные ритмы и архаический язык. В противовес романтизму Хьюм предлагал обновлённый классицизм, подчёркивающий человеческую конечность, опирающийся на формальную строгость и сдержанность, конкретность образов. Свою поэтическую теорию он подтвердил на практике.
Написав около 25 коротких стихотворений, большая часть которых датируется 1908-1910 годами, и опубликовав только шесть, Томас Эрнест Хьюм тем не менее обратил на себя внимание самых искушённых читателей (каковым, например, был Эзра Паунд). Публикация стихотворения «Осень» стала важной ступенью в развитии всего европейского модернизма.
«Осень» Томаса Эрнеста Хьюма называют первым модернистским стихотворением, написанным на английском языке. Опубликованное в 1909 году, оно проложило границу между романтиками и грядущей поэзией модернизма.
Сюжетно стихотворение не слишком затейливое. Поэт вышел на прогулку осенней ночью, он оказался «abroad», то есть за городом, в сельской местности. Там он встретил красную, низко висящую над забором, луну, которая напомнила ему лицо фермера. Возможно, оно красное потому что «фермер» пьян и опирается на изгородь, чтобы не упасть, возможно, оно красное от загара, полученного при работе под солнцем (оцените точность образа — луна тоже краснеет при особом падении не неё солнечных лучей).
В отличие от романтиков, Хьюм не придаёт какого-то грандиозного значения встрече Поэта и Луны. Главный герой просто кивает ей из вежливости, как случайному встречному на дороге. Также он замечает скопление звёзд, которые по контрасту с луной похожи на бледнолицых городских детей. Очередная удачная находка Хьюма: большая красная луна, как фермер, у своего огорода и маленькие (ведь они находятся в удаляющейся городской перспективе, поскольку сами «городские», «town children»), задумчивые или даже тоскующие («wistful») звёзды-дети, чьи белые лица кажутся белыми на фоне городской гари и смога (тёмного ночного неба).
«A City Sunset» опубликовано одновременно с «Осенью», его черновик был записан на обратной стороне чека из отеля от 26 мая 1908 года. Пожалуй, это единственное стихотворение Хьюма, которое можно так точно датировать.
Стихотворение читается так, будто поэт просто мыслит вслух, записывая его находу в поисках нового языка (сам Хьюм позже утверждал, что многие его стихи были сочинены как импровизация «на случай», что позволяло ему добиться естественности образов).
«A City Sunset» пронизано тонкими эротическими мотивами. С первых же строк закат соблазняет Землю. Первая строка назывная, она перечисляет действия, не сразу вводя его субъект. Далее образ развивается, в стихотворении появляется «passer by» (устойчивое выражение, можно перевести как «проходящий мимо [чего-то]»), которого беспокоят закатные видения: Киферия и леди Каслмейн. Киферия (Цитерия) — одно из прозвищ (эпиклес) Афродиты, греческой богини любви, связанное с центром поклонения ей, островом Кифера (Цитера); метафорически его называют островом любви, считается, что любая незамужняя девушка, приехав на остров, обязательно вернётся с женихом. Леди Каслмейн — Барбара Палмер, скандально известная любовница английского короля Карла II, вне брака родившая от него шестерых детей, имела сильнейшее влияние на короля, за что была прозвана «проклятием нации». Два этих образа, один общеевропейский и один национальный, появляются в стихотворении в преддверии финального образа — красного халата жизнерадостной горничной («maid» может быть переведено как «служанка» или «горничная», но также у этого слова есть архаическое значение — незамужняя девушка; зная о том, что стихотворение было написано на отельном чеке, более уместным кажется слово «горничная», к тому же в самом конце мы видим толпу людей идущих домой после работы, а «maid» задержалась, именно на работе).
Образы Киферии и леди Каслмейн эстафетной палочкой передают эротизм образу горничной в красном халате. Поэт представляет нам закат как своего рода флирт между небом и землёй. Только случайный прохожий, чужой на этих длинных улицах, замечает все тонкости игры, развернувшейся над головами возвращающихся домой людей. Но уже много времени, горничная в красном халате заигралась, поэтому прохожий окликает её, призывая идти домой.
«Town Sky-line» начинается с экспозиции: летний день в городе. Вторая строка сразу же вводит главные образы: дымоходы и кучевые облака. Они как бы соперничают — кто кого победит (дым соперничает с облаком). Но над всем этим, над городом и над дымоходами, проходит Флора, римская богиня весны и цветов, с презрением приподнимая своё голубое платье-небо, словно дама, переступающая лужу, не желающая запачкать или порвать красивый подол.
Если первые четыре строки создают живую картину погожего весеннего дня, окутанного дымом и облаками городского неба, то в пятой появляется наблюдатель («So I see...»), и облака из второй строки перестают быть облаками, они превращаются в детализированные, скрупулёзно прорисованные элементы нижней юбки («...her white cloud petticoat»), которая приоткрылась герою, когда Флора подняла подол своего платья. Происходит смешение дыма и облаков: чистое валансьенское кружево опутано дымом («cowls» — многозначное слово, оно одновременно обозначает и капюшон («капот»), и зонтик над дымоходной трубой), то есть кружево «арендовано» трубами. Тут прослеживается логическая связь с четвёртой строкой «Town Sky-line»: «Lifts her flounced blue gown, the sky». То есть каждый раз поднимая свой синий подол над городами, Флора тем не менее цепляется нижней юбкой за городские трубы и крыши, её прекрасное кружево рвётся о наконечники труб, трескается от едкого дыма.
«Над доком» по форме гораздо ближе к традиционному стихотворению, чем большинство стихов Хьюма. Оно представляет из себя катрен с парной рифмовкой (A-A-B-B), в котором последняя строка выбивается своей длиной.
Первая строка стихотворения рисует экспозицию, задаёт обстановку. Хьюм воспроизводит спокойствие полуночного дока и исключает читателя из обстановки, даёт её картинно, взглядом со стороны.
Вторая начинается со слова «tangled» (запутавшаяся), которое создаёт ощущение ловушки, тревоги, но высокая мачта тут же возвращает стиху ритмическое спокойствие («in the tall mast’s corded height» — очень плавная, благозвучная строка). У мачты только две (важные для стихотворения и поэтому указанные) характеристики: она высокая и у неё есть канаты, пересекающие небо как сеть или силки. Строка заканчивается анжамбеманом, чтобы придать интригу происходящему — кто же запутался в канатах мачты? — и оттянуть главный образ к концу стихотворения (к сожалению, в переводе эта особенность утеряна).
Третья строка раскрывает нам все карты: это луна висит, запутавшаяся. Но кроме того, луна — это детский шарик, забытый после игры. Последнее предложение — вывод в духе шекспировского «перелома» в сонетах, оно содержит и налёт философского размышления («what seemed so far away...»), и лёгкой иронии («...is but a child’s balloon»), и чёткий зрительный образ работающий в обе стороны (луна — шарик, шарик — луна). Кроме того данный образ является крайне узнаваемым, любой ребёнок когда-нибудь выпускал шарик из рук, и он становился далёким и недоступным как луна.
Есть в концовке стихотворения «Над доком» и скрытое противопоставление. Подразумевается, что дети (или ребёнок) играли шариком днём, а на ночь он был забыт, это противопоставление дополнительно работает на атмосферность ночного безлюдного дока. Хьюм как бы говорит: образ существует сам по себе и не является украшением или инструментом, он создаёт собственный мир собой и вокруг себя.
Стихотворение неспроста называется именно «Набережная». Имеется в виду набережная Темзы, которая в начале XX века была известным местом скопления лондонских бездомных, ночующих на мостовой.
Некий опустившийся джентльмен вспоминает свою прошлую жизнь, наполненную «изяществом скрипок» и «блеском золотых каблучков». Когда-то на такой же набережной он танцевал под весёлую музыку с роскошно одетыми дамами (на это намекает золотой каблучок), теперь же он спит на холодных камнях и понимает, что тепло — вот что действительно поэтично и важно. Заканчивается стихотворение просьбой главного героя к богу — сделать покрывало неба поменьше, чтобы в него можно было завернуться и комфортно лежать. Впрочем, в последней строке можно усмотреть двусмысленность: «lie» в значении «лежать» и в значении «врать»; если первое значение достаточно ожидаемо и понятно, то со вторым стихотворение начинает играть новыми красками: главный герой — он же поэт — хочет укрыться в чём-то тёплом, чтобы врать с комфортом, то есть продолжать писать стихи (ни один перевод, увы, не передаёт эту игру слов и смыслов).
«Набережная» Хьюма существенно отличается от английских стихов, которые писались на рубеже XIX-XX веков. В первую очередь переосмыслением образа звёздного неба. С одной стороны Хьюм спускает небо на землю, рассматривая его как изъеденное звёздами, словно молью, старое покрывало, но в то же время он сохраняет звёздное небо как типичную для поэзии субстанцию (этот же приём прослеживается во многих других его стихах). Читатель думает о звёздном небе как о чём-то романтичном и возвышенном, а о дырявом старом покрывале, как о чём-то убогом и непривлекательном, но для замерзающего на набережной бездомного рваное одеяло намного ценнее, чем далёкое холодное небо над ним. При этом небо не теряет своей красоты, хоть и рассматривается теперь с привкусом горькой иронии.
В «Набережной» отсутствует размер, но есть интонационное (обусловленное логикой повествования) разделение на строки (например «Now see I» прекрасно передаёт резкий контраст между «было» и «стало»; широта, звуки и краски жизни резко обрываются этой горькой инверсированной короткой строкой).
Рифма в стихотворении есть. Её можно описать следующей схемой: A-0-B-A-0-B-B, где 0 — не рифмующиеся строчки, а A — рифмуются, но диссонансно (ударные гласные не совпадают, при совпадении заударных и согласных), B — полные рифмы. В стихотворении также есть интересные внутренние рифмы, начиная с подзаголовка: «cold-gold-(God)-old-fold». Эта цепь является связующей всех основных образов, формируя своеобразный скелет. Аллитерация в первой строке («in finesse of fiddles») передаёт звучание скрипок.
Ни скрипки, ни золотые каблучки не употреблены Хьюмом просто так. Он опровергает их ценность. Как ни парадоксально, но пользуясь звуковыми приёмами и ярким зрительным образом, Хьюм опровергает зрение и слух, говоря о том, что они — роскошь, возможная, но не обязательная для настоящей поэзии. А вот тепло — это что-то совсем иное, оно не просто желательно, а жизненно необходимо.
Финал
Возможно, вы помните, что эта статья началась с упоминания Тунгусского метеорита. Нет, я сейчас не буду пошлить и сравнивать Хьюма с этим загадочным феноменом. Мне захотелось упомянуть метеорит в начале как неординарное небесное явление, поскольку самого Хьюма — я в этом глубоко убеждён — сильно интересовало небо и явления с ним связанные. Подтверждения этому можно найти во многих стихах (их и всего-то 25, так что, задавшись целью, это легко сделать).
Даже по приведённым здесь стихам очевидно, что Хьюм писал их под впечатлением от наблюдений над окружающим миром. Большой интерес для него представляло небо и явления связанные с ним: закат, облака, луна. Все эти образы, переведённые в слова, вступают в неординарные (во всяком случае для своего времени) отношения с предметами из других, неожиданных, областей жизни. В «Осени» луна становится фермером, а в «Над доком» — воздушным шариком, звёзды в той же «Осени» — городские дети, а в «Набережной» уже своего рода моль, изъевшая покрывало неба; в «A City Sunset» закат выступает в роли искусителя земли, становится красным платьем, а в «Town Sky-line» платьем (точнее юбкой) становятся облака. В каждом из этих стихотворений «небесное» — является доминантой, либо кульминацией.
Сравнивая и сращивая одно с другим, луну и шарик или юбку и облако, поэт не просто «спускает с небес на землю» замшелые поэтические идолы, но сдувает с них пыль и вдыхает в них новую жизнь. Хьюм писал, что задача поэзии создать пластичный образ, но пластичность образа может работать в две стороны. В хьюмовской метафоре не только луна становится шариком, но и шарик луною. Таким образом поэт восстанавливает связь между небом «sky» и небесами «heaven» (то есть возвышенным и приземлённым), возвращает утраченную гармонию, целостность мироздания. В этом отношении любопытно заметить, что великая, загадочная и безграничная Поэзия творится на оборотной стороне обыкновенного отельного чека.
Период поэтического творчества закончился для Хьюма с началом Первой мировой войны. Он ушёл добровольцем на фронт и служил в Королевской морской артиллерии во Франции и Бельгии. Из этого периода творчества наиболее известны его «Военные записки», которые он продолжал писать на фронте для журнала The New Age.
28 сентября 1917 года в возрасте 34 лет, лейтенант Томас Эрнест Хьюм был убит снарядом близ города Ньивпорт в Бельгии.
Как уже было сказано выше, Хьюм часто писал свои стихи как импровизации, он поднимал глаза, видел небо, и писал его, при этом не забывая ни о бездомном на набережной, ни о возвращающихся домой рабочих, ни о играющих в доке детях. Не смотря на жёсткую критику предшественников и проскакивающую в стихах (еле заметную или вполне открытую) сатиру на современников, целью Хьюма была не война, а восстановление мира, восстановление разрушенных связей между земным и небесным. Эта мысль, эта концепция пронизывающего всё единства и целосности, замечательно выражена в ещё одном его стихотворении, которое я не включил в эту статью, но хотел бы её им закончить:
Александр Сараев
Больше статей вы можете прочесть в нашем паблике Скала. С новинками художественной прозы можно ознакомиться в группе Litera Nova
Голосуйте за СКАЛУ в конкурсе «БЛОГ-ПОСТ»!
