Военные госпитали стали в Башкирии организовывать, оснащать оборудованием и готовить к приему раненых уже в первый день войны. Уже через год в Уфе их становится двадцать, в них лечатся около одиннадцати тысяч раненых. Городские власти выделяли под госпитали лучшие из имеющихся зданий, освобождая корпуса институтов, школ, домов культуры, крупных клиник, домов отдыха и санаториев. Большинство госпиталей разместили в Уфе. Кроме того, они находились в Стерлитамаке и Белорецке, в помещениях санаториев на станциях Юматово, Аксаково, Аксеново и Шафраново, в Раевке, Туймазах, Янауле и поселке Затон Уфимского района. На базе санатория «Янгантау» был организован госпиталь, где тяжелых больных и раненых лечили горячим паром и грязями.
Уфимцы вспоминают, что в войну насыпь всей железной дороги вдоль следования поездов была завалена окровавленными бинтами и ватой, выброшенными из окон санитарных поездов, перевозивших раненых в глубокий тыл.
Всеми вопросами, связанными с открытием госпиталей и налаживанием их работы занимался созданный с началом войны специальный госпитальный отдел Наркомздрава Башкирии. Военнослужащими в госпиталях являлись обычно начальник и военный комиссар, а все остальные сотрудники, включая врачей, медсестер и санитарок были вольнонаемными. Медицинских работников для госпиталей готовили Уфимский государственный медицинский институт и эвакуированный в Уфу Первый Московский медицинский институт имени И.М. Сеченова, медицинские училища и постоянно действующие курсы медсестер.
Заметим, если с сегодняшних позиций сравнить статистические данные за период войны по всей стране и отдельно по Башкирии, то результаты лечения в нашей республике покажутся гораздо ниже общесоюзного показателя, — процент возвращенных в строй в годы войны все время уменьшался, а процент уволенных в запас возрастал. Объясняется это тем, что уже в начале сорок второго года почти все госпитали Башкирии были превращены в глубокотыловые для лечения бойцов с тяжелыми ранениями, с осложнениями, с ампутацией конечностей, с большим числом нейрохирургических и туберкулезных больных. Военных с легкими ранениями и контузиями лечили ближе к фронту, они чаще выписывались и направлялись сразу в строй. Отсюда и более высокие показатели.
С начала июля в Уфе действовал эвакопункт №97, позже — эвакоуправление, руководившее деятельностью всех госпиталей Южного Урала. Первые три госпиталя, сформированные в июне в Уфе, Беле-бее и Стерлитамаке в республике не работали, а сразу были направлены в действующую армию. В самой Башкирии в течение двух-трех недель после начала войны были развернуты около десяти госпиталей первой очереди, большинство из которых стали профильными по типам ранений — повреждений глаз или челюсти, груди, живота, ног, нервной системы или же с характером оказываемой в госпитале помощи — протезные, восстановительной хирургии или курортные.
Были среди госпиталей и многопрофильные. Например, такие, как госпиталь № 1741 с семью отделениями на семьсот коек и большим количеством специалистов в разных областях медицины, организованный в здании городской больницы по улице Тукаева, 48. Именно он был сформирован одним из первых. «Двадцать второго июня меня как военнообязанную мобилизовали на работу в эвакогоспиталь № 1741, — вспоминает бывший военврач М.Г. Кандарова. — Все медработники готовили его к приему раненых. Убирали палаты, расставляли мебель, заранее дежурили в ожидании поступления первых санитарных поездов с больными». Открылся госпиталь первого июля, отличался он большими палатами на десять-двадцать человек, а самую большую из них, размещавшуюся в актовом зале и вмещавшую сто человек, раненые называли «Курским вокзалом». Именно на базе этого госпиталя развернул свою работу эвакуированный в Уфу Первый Московский медицинский институт имени И.М. Сеченова, здесь проводились учебные и практические занятия со студентами.
Госпиталь был заполнен ранеными с первого же эшелона, прибывшего в Уфу двадцать восьмого июля. Военврач М.Ф. Сакаева вспоминает, что у многих из них были повреждения позвоночника, тазовых костей, мочевого пузыря, ранения лица. У некоторых из открытых ран, в которых были видны копошащиеся черви, распространялось зловоние. Врачи-хирурги не выходили из палат сутками, очищая эти гнойники.
Хирургические операции в госпитале проводили, как правило, после полудня, в среднем по восемнадцать операций в день в каждом из семи отделений. Через день осуществлялось переливание крови — ее всегда было много. Бывший военврач этого госпиталя А.Г. Вострецова вспоминала, что оперировать тогда приходилось без общего наркоза, без специального анестезиолога, без реанимационного отделения с аппаратами для искусственного дыхания и кровообращения, без стимулирующих средств и противовоспалительных антибиотиков. «Основное, что было в руках хирургов военных лет при операциях на грудной клетке и легких, на сердце и кишечнике, это скальпель, реберные ножницы, новокаин, стрептоцид, мазь Вишневского и много консервированной крови...»
Воспоминание: «Душно, запах карболки, кровь, даже не сама кровь алой струей, а сукровица розово-желтой водицей, гной, марлевые повязки, больные в бреду, температура сорок, усталые санитарки, каша с привкусом хлорки, известь здесь, известь там...»
Иногда в госпиталь поступало сразу такое количество раненых, что их негде было разместить. В таких случаях стелили матрацы прямо на полу, а уже потом проводили сортировку больных по степени тяжести ранений. В отдельном помещении госпиталя находилась поликлиника, обслуживающая солдат и офицеров Уфимского гарнизона, Академии Генерального штаба, курсов «Выстрел» и сотрудников Академии наук Украины. Отработав целый день, врачи и медсестры госпиталя и поликлиники выходили по ночам на разгрузку дров. В деревне Жу-ково под Уфой находилось подсобное хозяйство госпиталя, где медики сеяли просо, гречиху, сажали картофель, морковь. Им помогали выздоравливающие раненые.
Одним из первых в Уфе в здании бывшей Первой Совбольницы по улице Достоевского, 113 был сформирован нейрохирургический госпиталь № 1019, в который принимали раненых с тяжелыми поражениями нервной системы, головного и спинного мозга. Многие из больных этого госпиталя оставались инвалидами на всю жизнь. «Мы призывали на помощь всю свою женскую мудрость, душевность, а иной раз суровость и беспощадную строгость, — вспоминала одна из врачей. — Поступил как-то в госпиталь тяжелораненый с полной утратой движения рук и ног. Молодой, красивый, он был неизлечим, дошел до крайней душевной депрессии. Во время дежурства меня срочно вызвали в палату — с больным плохо. Нелегким был разговор, ох нелегким! И только благодаря работе врачей, медицинских сестер этот человек выжил и выпрямился. То был Ибрагим Гизатуллин, ныне писатель».
Профиль госпиталя № 3765 на четыреста коек, расположенного в здании школы № 91 по улице Красина, 33, был тяжелым — ранения ног и рук. За время войны врачи этого госпиталя провели больше трех тысяч операций на конечностях, в том числе почти восемьсот ампутаций. Позднее он получил еще более узкую специализацию, став протезным госпиталем.
Воспоминание. Рядом с туалетом стоит молодой татарин Василь. Он молча плачет. Вместо рук у него — две культи. Медсестра предлагает помочь ему оправиться, но он молча отворачивается и продолжает ждать кого-нибудь из мужчин...
Госпиталь № 3887, размещавшийся в здании школы № 19 по улице Менделеева, 41 называли «челюстно-лицевым», но принимали сюда и с ранениями головы и шеи. Страшные деформированные лица, провалившиеся рты, искривленные из-за огнестрельного ранения глазные дуги — такие ранения не угрожали жизни, но угнетали настолько, что некоторые из раненых пытались покончить с собой. Жить с таким лицом не хотелось. Только заботой и чутким вниманием можно было как-то уберечь раненых от черных мыслей.
Госпиталю № 1738 было предоставлено здание по улице Цюрупа, 9, в котором сегодня размещены театральный и художественный факультеты Уфимской академии искусств. В одном из нынешних корпусов авиационного университета по улице К. Маркса, 12 размещался госпиталь № 1739. В примыкающем к нему корпусе по улице Пушкина, 85 — госпиталь № 1740, профиль которого сначала был общехирургическим, а затем стал специализированным — здесь лечили раненых с повреждениями органов грудной клетки, живота и области таза.
Воспоминание. Воздух в палате стоит густой и сладковатый. Гипсы, в которые каждый закован на свой манер, давно утратили свою белизну, насквозь пропитались желтой жижей тлеющих под ними ран. Раны нестерпимо зудят. Покоя нет ни днем, ни ночью. Многие высверливают в каменных панцирях вокруг ран небольшие дыры, маскируют их бинтами, а затем тайком почесывают через них раны соломинкой от веника или веточкой, сорванной во дворе.
В так называемом «доме Меклера», здании гостиницы «Колос» по улице К. Маркса, был оборудован госпиталь № 1742 Народного Комиссариата Обороны СССР. Позднее Наркоматом обороны госпитали формировались преимущественно для отправки в западные области страны.
Четыре республиканских госпиталя принадлежали ВЦСПС; самым большим и благоустроенным из них являлся госпиталь в санатории Лутовиново на окраине деревни Новиковки рядом с Уфой. К концу сорок первого года в Башкирии было развернуто двадцать эвакогоспиталей, а всего за годы войны — шестьдесят три.
Новые эшелоны раненых, которые принимала Уфа с осени сорок первого года, уже не были похожи на те первые теплушки, которые приспосабливали для их перевозки из грузовых вагонов. Теперь это были новенькие поезда, похожие на пассажирские, с вагонами-операционными, вагонами-перевязочными, с отдельным вагоном-электростанцией.
Приоконные места в больничной палате считались самыми лучшими, оттуда можно было смотреть на улицу. Когда надоедало — устраивали концерты. Соседи по палате вдвоем играли на одной балалайке — у одного правая рука в гипсе, у другого левая висит плетью. Действующими руками оба приспособились самим себе аккомпанировать. Они часто пели какую-то солдатскую песню о замерзшей черемухе и рассыпанной на бруствере окопа махорке, которую солдат вдруг увидел при свете белой немецкой ракеты перед тем, как подняться в смертельную атаку. Мужество, знание жизни и войны, проявляющееся в мелочах, чистая грусть, переходящая в надрыв и безвкусицу — все смешалось в этой окопной песне, где так чувствовался автор — молодая душа, еще не разлюбившая мечтать о несбыточном.
Впечатлений в госпитале немного, весь день разбит на куски от процедуры до процедуры. На фронте сворачивает солдат папироску и не знает, будет ли время ее докурить. А в госпитале, сколько папиросок не выкури, сколько партий в шахматы не сыграй, время тянется, как ежевичная карамель во рту, — не разжуешь ее и не проглотишь, только промаешься.
Воспоминание. Молоденький лейтенант попал в госпиталь со сквозным пулевым ранением в грудь. Он говорит горько:
— Все места, где я родился, учился, потом жил — все под немцем. Родился я в селе Попова Слобода под Черниговом, учился в Воронеже, женился и работал в Смоленске, ездил два раза отдыхать в Ялту — все оккупировано...
В госпиталях ждали, когда придут «шефы». Сегодня это советское слово уже забывается, в обиходе остался управленческий термин «шеф». Раньше шефство предполагало не главенство, а заботу, не диктат, а помощь и уход. Над госпиталями, над ранеными и больными мужчинами шефствовали те, кто был их моложе и слабее, но по причинам тыловой жизни — без гипса, со здоровыми руками и ногами, с безудержным темпераментом, который лишь частично сдерживала полуголодная жизнь. Больше всего шефов над госпиталями было среди школьников и студентов, которые готовы были целыми днями петь песни и танцевать перед ранеными, разыгрывать сценки, готовить сюрпризы и подарки.
В марте сорок второго года лейтенант Белов, лежавший в уфимском госпитале со сквозным пулевым ранением в грудь, получил в подарок одеколон «Крымская роза» с маленькой запиской, написанной большими печатными буквами, каждая из которых была несколько раз тщательно обведена. Послание гласило: «Дорогому бойцу Красной Армии от Ремочки Галеевой. Мне семь лет, я хожу в детский сад. Мой папа тоже на войне. Когда поправитесь, приходите ко мне в гости на улицу Сталина, дом 75, квартира 12. Рема Галеева».
Через несколько дней первый раз в своей жизни Рема Галеева получила письмо: «Дорогая Ремочка! Получил Ваш подарок. Большое спасибо. Я уже поправляюсь. Как выпишусь, так приду к вам, а затем поеду на фронт бить фашистов. Посылаю тебе на память две открытки и очень прошу бойца Красной Армии не забывать. С приветом, воентехник Белов».
Выступая в госпиталях, школьники и студенты читали стихи. Поэзия мирная воспринималась фронтовиками сильнее, чем наспех написанные военные, так называемые «оборонные» стихи. Наповал действовал Есенин, подлинная народность его проявилась именно в годы войны. Армия наша была в основном крестьянская, больше половины населения страны составляли в то время жители села, и есенинские пейзажи, щемящая лирика, обращенная к деревенским воспоминаниям, вызывали слезы на глазах недавних пахарей и пастухов. Среди рабочих популярней были стихи Маяковского, Жарова и Безыменского о комсомоле и Гражданской войне. Раненым читали даже публикуемые в газетах отрывки из «Слова о полку Игореве», над поэтическим пересказом которого работал в то время Николай Заболоцкий.
«...Не забуду концерты, которые показывали в госпитале уфимские пионеры, — вспоминал гвардии майор Петр Баранов из Москвы. — Они пели, танцевали, декламировали. Интересно звучали в их исполнении фронтовые частушки и песни. Глядя на них, худеньких, но так старавшихся для фронтовиков, по-настоящему хотелось в бой».
«...Уфа запомнилась мне своими добрыми, душевными людьми, — писал в уфимскую газету из Новосибирска бывший фронтовик Матвей Савицкий. — Наш эшелон с ранеными ждали на вокзале сотни встречающих. Сразу после остановки в вагоне появились энергичные девушки в форме сандружинниц. Началась эвакуация вначале тяжелораненых, а затем и всех остальных. Я в госпитале оказался через сорок-пятьдесят минут после прибытия на станцию. Лечили нас не только лекарства, но доброта и сердечность. В гостях часто бывали школьники, рабочие с заводов и фабрик, артисты. У коек тяжелораненых круглосуточно дежурили девчата от подшефных организаций".
Отрывок из книги Сергея Синенко "Глубокий тыл: Башкирия в годы Великой Отечественной войны", 2005.
