Сын каменецкого городского писаря Мелетий Смотрицкий создал труд под названием «Грамматики словенския правильное синтагма...».
Первой была работа Лаврентия Зизания под заголовком «Славяно-русская грамматика», написанная в городе Вильно в 1596 году. Но, — по причине того что латинская терминология не устроила московских педагогов, — ей в московских школах не нашлось должного места.
И Смотрицкий стал его последователем.
«Грамматика» Смотрицкого специально готовилась для московской Руси, для московитов, с целью изменить существующий язык — протоболгарский. Изменить речь московитов. «Так как грамматика Лаврентия Зизания была малоудовлетворительна, Мелетий составил и издал в Вильно в 1618 году свою, под заглавием: “Грамматики славенские правильное синтагма по тщанием многогрешного мниха Мелетия Смотринского”, она была перепечатана в 1619 году».
И как единственное пригодное руководство в Москве, переиздаётся в 1648 году, затем в 1721. Славянский язык по этой книге изучали практический все деятели русской культуры, включая В.К.Тредиаковского и М.В.Ломоносова…
В чем же особенность этой правильной синтагмы?
Разберем подробней, раз здесь православным просветителем применено загадочное слово — «синтагма».
Начнем с того, что греческое слово syntagma имеет такое значение — вместе построенное, соединенное. Конечно, термин считается западноевропейским, но образован из двух тюркских слов, это sen — составная часть, и taq (taqma) — прикреплять. И вполне понятное объяснение для москвича эпохи позднего Средневековья: обучавшегося на своей вотчине, на земле своих предков, по-татарски (по-тюркски).
Вот что такое «синтагма» (Sen-taqma — прикрепление составной части).
Дальше слово prova, тоже понятное, с тюркского оно означает — корректура, то есть правильная, исправленная. А слово славенские происходит опять же от тюркского корня suz (слово) — «сузлэ», «сулэу», «сулэну», «сузлен».....
Слово тщанием — упорством, от тюркского корня «ты» («тыщ») — прочно, крепко, устойчиво. «Грамматика, — объясняет сам Смотрицкий, — албо сложение писмена хотящимъся учити словеньскаго языка младолетнымъ отрочатомъ»: вот в чем прелесть этой иезуитской грамоты — дышавшей сплошным тюркизмом — вот в чем ее особенность!..
Как отметили исследователи: работа написана «невразумительным польско-русским языком». Народ московский в то время язык этот плохо разумел (славянский), а точнее вовсе «невразумел»: даже переизданная в 1648 году, эта грамматика требовала «много терпения» — что заметил автор «Исследования в области русского народного стихосложения» литературовед М.П.Штокмар.
Что-то понятное — из сочинения «многогрешного мниха» — проявляется только спустя сто лет, заметим, после второй редакции 1748 года.
Из грамматики Максима Герасимовича, и уже в новой личине, вырисовывается следующее: «…Славою бо честна и оучением красовита, во устах сладка, и на сердцы чюдна и на языце светла».
Из данной цитаты видно, что — собственно — требовалось, что хотели европейские преобразователи. «Во устах сладка, и на сердцы чюдна и на языце светла»!
Очередной составитель русской грамматики, немецкий ученый Генрих Вильгельм Лудольф («Grammatica Russica», 1696, краткая грамматика на латинском языке), о москвичах заметил так: «Чем более ученым кто-нибудь хочет казаться, тем больше примешивает он славянских выражений к своей речи или в своих писаниях, хотя некоторые и посмеиваются над теми, кто злоупотребляет славянским языком в обычной речи».
Так иезуиты московитам меняли речь, и понадобилось сто лет чтобы русский человек навсегда потерял память.
