В предыдущей части статьи указано, что сам выбор между безудержным пьянством и полным на него запретом неверен по существу. Нужен третий путь, путь синтеза, путь развитие через медиацию (прогрессирующего опосредствования), средний путь культуры. На этом пути нас ждут почти непреодолимые препятствия и трудности.
Главной трудностью является способ мышления, сложившийся в среде русской интеллигенции в Х1Х веке и унаследованный как большевиками-коммунистами, так и либерал-большевиками. В основе этого мышления – конфронтация, антагонизм, выбор самых крайних, радикальных решений, упование на «окончательное» разрешение всех противоречий и конфликтов. Н. А. Бердяев писал по этому поводу: «Подлинно есть в русском духе устремленность к крайнему и предельному. А путь культуры - средний путь. И для судьбы России самый жизненный вопрос - сумеет ли она себя дисциплинировать для культуры, сохранив все свое своеобразие, всю независимость своего духа»[1].
Нужен средний путь культуры, формирование культуры пития. Все остальное: государственное принуждение, запреты, морализаторство, проповедь воздержания тоже, конечно, надо привлекать, но трезво отдавая отчет в том, что все это паллиативы, временные меры, подсобное средство.
О культурном питии наши доморощенные, записные борцы за народную трезвость, чаще всего упоминают с демонстративным сарказмом. А то и просто с ненавистью. Так вышеупомянутый вице-президент В. Г. Жданов заявляет: «Сами любители «тяпнуть», культуропитейщики, по сути, являлись злейшими врагами трезвости». Ну, как это откомментировать? Читаю этот бред и жду продолжения: «При слове культура я хватаюсь за пистолет».
Культура начинается с культа, а существует она, прежде всего, в традиции.
В нашем обезбоженном мире именно традиция остается почти единственным источником сакральности, благоговейного отношения к жизни, главной формой иммунитета от бездушно-механистического отношения к бытию. И все для понимания общего смысла понятия культуры одной ссылки на традицию недостаточно. Традиция сама по себе есть еще не культура как таковая, а скорее ее источник, причем не единственный и даже не главный, ибо главный источник культуры – это культуротворчество. Следовательно, данное определение нужно уточнить, конкретизировать. Вот здесь я считаю уместным привести то определение сущности культуры, на которое я сослался в своем предшествующем «размышлении о хлебе насущном». Я имею в виду «Уроки Армении» А. Битова, ныне респектабельнейшего автора, президента Российского Пен-центра. Итак, даем слово А. Битову:
«Если бы мне дали задачу определить в двух словах, что такое культура, я бы определил ее как способность к уважению. Способность уважения к другому, способность уважения к тому, чего не знаешь, способность уважения к хлебу, земле, природе, истории и культуре, следовательно способность к самоуважению, к достоинству…. Я бы еще добавил – способность не нажираться. Обжирается и пресыщается всегда нищий, всегда раб, независимо от внешнего своего достояния. … С изобилием справляется только культура. Некультурный человек не может быть богатым. Богатство требует культуры». (Битов А. Уроки Армении // Не считай шаги, путник. М., 1974, с. 68-69.)
Примем данное определение за рамочное и попробуем на его основе вывести формулу культуры пития. Культуру можно помыслить только диалектически. В данном случае диалектика заключается в том, что хотя сущность культуры всецело позитивна, начинается она с запретов и ограничений. По этому поводу, кстати, есть глубокое исследование выдающегося социолога Ю. Н. Давыдова (родного брата «отца саратовской демократии» В. Н. Давыдова). В этой связи может быть уместно начать со второй части нашего определения «способность не нажираться».
Да, надо признать: культура пития - это в первую очередь (а также во вторую и третью) - мера пития. Это способность вовремя остановиться, способность найти и зафиксировать «точку невозврата». Это самое главное и самое трудное. Особенно в наше время, когда водка, например, по отношению к хлебу после «перестройки» подешевела, фактически, более чем в 20 раз. (Недоверчивого читателя прошу проверить эти данные: в 1988 году бутылка водки стоила 10 рублей, а булка хлеба 14 копеек, сейчас [2009 г] соотношение 51 рубль и 14 рублей).
Т. е. экономический ограничитель, практически, не действует. К вящему сожалению в настоящее время ни наука, ни технология не может предложить сколько-нибудь эффективных ограничителей, которые бы действовали в автоматическом режиме. В этой связи вспоминается интервью автора рецептуры коньяка «Ереван» примерно 40-летней давности. Он тогда признался, что мечтает создать коньяк настолько хороший, что его было бы невозможно выпить более 150 грамм. Судя по всему, так и не создал. Что уж говорить о водке. Чем выше ее качество, тем действеннее коварная формула: «Выпьешь чуть-чуть и еще хочется». Остается надежда на общую культуру, на культивирования общего чувства ответственности, достоинства и чести.Здесь мы можем опереться и на традицию. Здесь я вынужден апеллировать исключительно к традиции привилегированных слоев: дворянства и разночинной интеллигенции, поскольку о народной культуре пития доступных мне свидетельств не имею.
Вот П. Евграфов уверенно утверждает: дворянин в XIX веке мог себе позволить одну чарку водки (147, 5 миллилитров). Источник сведений, правда, не указывает. Поверим на слово. И поверим его классикой.
Пушкин в рассказе «Выстрел», рассказывая о привычки главного его героя Сильвио каждый день стрелять из пистолета перед обедом, замечает «это у него было заведено как рюмка водки перед обедом». В «Дубровском» мы можем прочитать, что перед обедом «мужчины толпились около икры и водки». Это важная деталь, в высшем свете водку пили не во время обеда, а перед ним.
Самые проникновенные слова о потреблении водки мы можем прочитать у Гоголя. Своих героев Гоголь называет «господа средней руки». Вот эти то господа, как главные носители отечественной культуры еды и питья и показывают примеры правильного, культурного отношения к нашему национальному напитку.
Излагает Гоголь сцены еды и питья особым слогом, подчеркивающим прочность и основательность устоев отечественной культуры еды и питья. Прочувствуйте: «Прошу сказал Собакевич. Засим, подошедши к столу, где была закуска, гость и хозяин выпили, как следует по рюмке водки, закусили, как закусывает вся пространная Россия по городам и деревням, то есть всякими соленостями и иными возбуждающими благодатями, и потекли все в столовую».
Да, правильно, Гоголь назвал эту книгу поэмой. Остатки этой культуры дожили до начала XX века. Свидетельство тому можно найти в текстах Михаила Булгакова. Открываем роман «Мастер и Маргарита». Читаем:
«Председатель сидел за столом в своей маленькой столовой. Супруга принесла из кухни аккуратно нарезанную селедочку, густо посыпанную зеленым луком. Никанор Иванович налил лафитничек, выпил, налил второй, выпил, подхватил на вилку три куска селедки… и в это время позвонили… Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом ювелиршином графинчике… Графин запотел от холода. Впрочем, это было понятно – он помещался в полоскательнице, набитом льдом. Накрыто, словом было чисто, умело...
Как видно из приведенных выражений Булгаков описывает священнодействие с водкой еще гоголевским слогом, не скрывая любви к продукту, чему вовсе не мешает легкий флер иронии. Но уже во второй половине XX века «средняя культура» (выражение Н.А. Бердяева) пития становится атавизмом.
Ее остатки пытался спасти Владимир Солоухин, один из очень немногих в то время борцов за русскую традиционную культуру. В изумительном по стилю и содержанию эссе «Третья охота» (имеется в виду «смиренная охота собирать грибы») он очень проникновенно описывает конечную стадию грибной охоты: «Спустя два месяца грибы можно есть. То есть, что значит – можно есть? Их можно есть и на другой день. Но за два месяца они просолятся, примут в себя все возможные оттенки аромата и вкуса и станут такими, какими хотел их увидеть кулинар. Останется положить их на тарелки (при хорошем собеседнике) и поставить на стол графинчик из чистого стекла, а также аккуратные небольшие рюмочки».
Обращаю внимание: для писателя соленые грибы и графинчик с водкой связаны так органически, «нераздельно и неслиянно», что он этот вопрос даже не обсуждает. А потом он продолжает: «Почему-то утратилась теперь культура настоек. Куда-то мы торопимся и стараемся поставить бутылку, принесенную только что из магазина. Лень даже потрудиться и перелить в графин. Здесь я хотел бы обратить внимание благосклонного читателя на упоминание о графинчике. Наличие графинчика служит своего рода последним рубежом культуры пития. При прочих равных условиях, есть графинчик – культурное питие, нет графинчика - бескультурное пьянство.
Наконец, приведу еще один пример высокой культуры пития. «Записки чревоугодника» Станислава Говорухина. Отрывок из книги, готовящейся к печати, опубликован в «Литературной газете» от 3-9.12.08. Изумительный текст, который я бы с великим удовольствием процитировал целиком. Но за недостатком места приведу только маленький кусочек.
«Несколько раз – вспоминает величайший кинематографист XX века - мне приходилось обедать у Солженицыных в Вермонте. Простая, но хорошо приготовленная еда. Датская водочка (русской там нет) – тоже приятная. Я обратил внимание на совсем маленькие граненые рюмки. – А это и есть нормальная русская рюмка, объяснил Александр Исаевич. – 20 граммов. На один глоток. - На богатом русском столе огромное количество закусок. Поэтому и рюмки такие маленькие. Махнул одну – закусил соленым груздем в сметане. Махнул другую – малосольным огурчиком. Третью можно – селедочкой с молодой картошечкой в сливочном масле. Таким образом, можно выпить 10-15 рюмок, и всего-то будет 200-300 граммов».
Этот пассаж в комментариях не нуждается вовсе: культура пития в чистом виде, просто, концентрат культуры пития. Как нетрудно увидеть из приведенных примеров культура пития основывается на уважении к напитку, которое и выступает внутренним самоограничителем потребления водки. Откуда же возникло пьянство как социальное явление, что стало источником крайней неумеренности, какие внутренние стимулы заставляют нашего соотечественника поглощать водку в безмерных количествах? Частичный ответ можно найти, проследив истории нашего замечательного напитка.
Вот передо мной крайне познавательная статья культуролога с весьма политкорректной фамилией А. Плуцер-Сарно «Дворянские тайны самогоноварения» (НГ-Антракт 29.06.07). Из нее можно узнать, что водка до XIX века была исключительно самогонной. Появилась она в XV веке и первоначально потреблялась как лекарство. Потом она стала использоваться более широко. Вплоть до отмены крепостничества русская самогонная водка имела очень высокий статус. Лучшие ее сорта, производимые во дворах Шереметевых и Куракиных, превосходили по качеству шотландское виски и французский коньяк. Екатерина II имела обыкновение высылать ее в подарок своим европейским друзьям. Но и себестоимость ее была почти в сто раз выше. Этот продукт можно было производить только при крепостном праве с бесплатным трудом дворовых крестьян.
В середине XIX века по культуре пития был нанесен первый удар. С введением государственной монополии на производство водки, массовым переходом на «казенку» первоначально радикально снизилось качество продукта. Когда водка стала предметом государственной монополии, а самогон был поставлен вне закона, культура водки пришла в упадок. Казенная водка первоначально была просто мутной жижей. Ее и называли «сиволдай», «сиротские слезы», «подвздошная», «крякун», горемычная» и т. д. Такую водку уважать и любить было весьма затруднительно. Тем самым в середине XIX века по культуре пития был нанесен первый самый сильный удар. Осталась только любовь не к самому напитку, но к его действию – опьянению. И тогда уже пышным цветом расцвела антикультура употребления алкоголя, попросту пьянство. Народ в массовом порядке стал не выпивать, а пить. Потом к концу XIX века появились новые технологии и «казенка» по своему качеству стала догонять лучшие образцы старого, доброго «хлебного вина». Это качество сохранилось в целом и веке XX-м.
Вспомним опять «Мастера и Маргариту» Булгакова «Коровьев и Бегемот чокались второй рюмкой прекрасной холодной московской двойной очистки водки». Но к этому времени антикультура пьянства, основанная на вынужденном потреблении низкокачественной водки, набрала мощный оборот. Образовалась инерция во вкусах, пристрастиях и т. д. Но, главное, образовалась своеобразная субкультура пьянства. Культурно-социологический анализ этого явления указывает на его характерный признак – нескрываемое отвращение к напитку, добровольное отношение к алкоголю, как к отраве. И, как это не парадоксально звучит, такое отношение также опирается на русскую культурную традицию, на ее аскетические, «кенотические» (кенозис – самоумаление) начала.
Упомянутый А. Плуцер-Сарно так и пишет: «Но питие напитков невкусных, горьких и даже отвратительных часто воспринимается как своего рода мука, истязание собственной плоти, искупительное страдание, то есть уход от греховности. В этом есть что-то от самобичевания, от аскетического отказа от наслаждения». Это то, что мы должны преодолеть, вернуть радостное, аполлоническое отношение к радости жизни, которая изначально заложена в отечественной культуре пития.
Резюмируем: У нашего национального напитка прекрасная родословная, следовательно, он, т. е. водка вправе требовать к себе уважения и любви. Пить надо водку с удовольствием, обязательно из небольшого графинчика и маленьких граненых рюмок. Закусывать надо так, как рекомендуют классики. И, конечно, нужно еще собственно само культурно-символическое оформление действа. Нужно добиваться как можно более полной насыщенности процесса пития ритуальностью, чтобы обыденное поведение превратилось бы в действо.
Сошлюсь опять на В. Солоухина. «Очень важно, - указывает классик жанра - чтобы за столом в это время сидели хорошие люди, что, пожалуй, дороже и графинчика, и рюмочек, и самих грибов». И, конечно, тост. Но это то искусство, о котором следует писать отдельную статью. Поэтому, пока только: «С новым годом!»Само по себе антикультурное пьянство, конечно, есть безусловное зло. Оно ввергает людей в депрессивное состояние, сжигает как в топке остатки пассионарности, жизненной творческой активности. Но даже и в крайнем пьянстве есть нечто положительное. Это положительное заключается в наличии в нем духовно-религиозных корней, самой неудовлетворенности, протестного чувства.
Как говорит Хайдеггер: «Где боль, там и спасение». Брезжит надежда на лучший исход. В социальной культурологии в настоящее время идет активный поиск методик индуцирования синергетического эффекта, которые дают шанс на претворения негативных энергий и напряжений в процессы положительной, конструктивной направленности. Однако необходима «культурная мобилизация» (М. Фуко), открывающая практически безграничный простор для социального и культурного творчества. Ведь в создании «средней культуры», которая, собственно, и нужна сейчас более всего России, может принять участие каждый человек. Хотелось бы заключить эту «песню о главном» суждением, которую его автор Жан Поль Сартр сам назвал не научным, а сугубо моралистическим. Он пишет: «когда мы говорим, что человек ответствен, то это не означает, что ответствен только за свою индивидуальность. Он отвечает за всех людей… человек, который на что-то решается и сознает, что выбирает не только свое собственное бытие, но что он еще и законодатель, выбирающий одновременно с собой и все человечество». Убежден, каждый нормальный русско-российский человек должен помнить и иметь в виду эта установку сознания, когда за дружеским столом он поднимает рюмку нашего великого и могучего национального напитка.
Александр Ососков
По материалам статьи: О культуре пития на Руси: Опыт социокультурного проектирования // Курс. Русский проект, 2009, № 2. [1] Бердяев Н. Судьба России. М., 1990. с. 54.
