О послевоенных дворовых нравах и вожаках рассказывает живший в то время в самом что ни на есть центре Москвы, в Оружейном переулке, 15, Исаак Глан. От тех дворов теперь не осталось и следа.
Мы полностью подчинялись нашим вожакам. Их было двое, лет по четырнадцать-пятнадцать, всего на два-три года старше нас, но в таком возрасте эта разница огромная. Авторитет, впрочем, держался не только возрастом. По слухам, они оба были на примете милиции, участвовали в кражах. Так это или не так – утверждать не берусь, но у того, и другого были финки, а это свидетельствовало о какой-то незнакомой и рискованной стороне их жизни. Мы смотрели на них с восторгом.
Между собой они соперничали. Они не скрывали, что боролись за власть над нами, и это, в конце концов, заставило и нас сделать выбор. Хотя мы уже знали, кто наш настоящий кумир. Это был Васька, ибо в одном – а именно презрении к нам – у него не было равных. Чем сильнее он унижал нас, тем могущественнее, авторитетнее становился в наших глазах. Соперничество «больших» (как мы называли их между собой) проявлялось сначала в редком, но достаточно злом обмене обидными словами, и очень скоро перешло в жестокую и яростную драку. Мы стояли кружком, молча переживая каждый удар, втайне мечтая, чтобы победа досталась Ваське. Все-таки ему. Так и получилось. Скуля и бросая никому уже не интересные угрозы, второй вожак отошел в сторону и отныне уже не существовал для нас. Конечно, Васька. Чем несправедливее власть, тем больше ее уважают.
Невысокий, щуплый, с широким скуластым лицом и узкими глазами, Васька без большого труда подчинил нас себе. Он почти не разговаривал, только отдавал короткие приказы, которые мы тут же выполняли: сбегать в магазин за «Беломором», спрыгнуть с крыши почти двухметрового сарая, изображая из себя парашютиста - роль парашюта выполняла стащенная из дома простыня, к четырем углам которой были привязаны веревки (чудо – ни одной сломанной ноги), разведать, чем занимаются пацаны в соседнем дворе, дворы тогда обычно враждовали между собой, и появиться на соседней территории означало наверняка быть избитым.
Фантазия Васьки, придумывавшего наши развлечения, была бесконечна, и это был еще один повод поклоняться ему. Все его выдумки отличались жестокостью. Помню, он увлек нас такой забавой. Надо было поймать бабочку, завернуть ее в бумагу, и этот живой конверт закопать в землю. А потом через несколько дней раскопать и посмотреть, жива бабочка или нет. Любил Васька еще такое развлечение: заметив, что двое из нашей компании проникались симпатией друг к другу, он заставлял этих двоих «стыкнуться» (подраться), тщательно наблюдая, чтобы его приказ выполнялся не понарошку, а всерьез, до первой крови, после чего взаимные добрые чувства между мальчишками, как правило, пропадали. Для нашего вожака это было идеальным исходом.
Но вот метаморфоза: вдруг Васька становился тихим, угодливым, заискивающим. Такие перемены были не так часты, но каждый раз вызывали у нас нестерпимую боль. Мы страдали, видя его унижение, да еще перед кем? Перед нами! Так, помню, он появился среди нас несчастным, униженным, молчаливым. Мы уже догадывались, почему: ему от нас было что-то нужно. Он выдерживал время, чтобы мы глубже прониклись его страданиями, но наконец, соизволил нас посвятить в их причину. Порвалась – и окончательно – футбольная камера, а ему завтра надо возвращать ее владельцу. Если он этого не сделает, то – мы уже знали, что он скажет – его убьют.
Только мальчишки первых послевоенных лет, гонявшие вместо мяча по двору консервные банки или выброшенные за ненадобностью куклы, набитые опилками, знали, что это правда. На покрышках могло быть десяток заплат, но без камеры нет мяча. Ее владелец - кто-то из взрослых - был очень важным человеком во дворе, слыл чуть ли не его героем. Мы были все зависимы от него. Никто не проронил ни слова, мы молча разошлись, ибо знали, что делать. Через час у ног нашего кумира были сложены трофеи – вещи, стащенные из дома, чтобы он мог отнести их на Тишинский рынок, и там обменять на камеру. На Тишинке было все, а мы жили недалеко от нее. Что мы принесли? Электрические лампочки, серебряную ложку, простую вилку, кусок зеркала, кухонный фартук. Помню, что не найдя ничего в своей комнате, я принес большую мраморную подставку под чернильный прибор, лежавшую у соседки на кухонном столе. Тогда они были модны. Потом рыдал и путано объяснял ей, что случайно разбил подставку, и от отчаяния собрал куски и выбросил в мусорный ящик. Проверить это было невозможно, но соседка относилась ко мне хорошо, поверила всему и пообещала ничего не говорить родителям.
Васька и не думал благодарить нас - мы снова стали свидетелями мгновенной перемены его настроения, - став снова нашим повелителем. Он равнодушно собрал все вещи и исчез. Впрочем, наутро он показал нам новенькую камеру, и мы были безмерно счастливы, что помогли ему. Спустя несколько месяцев на кухне его квартиры – не помню, как попал туда, большая честь - я увидел соседский мрамор и серебряную ложечку и понял, что ничего он не выменивал и ни от кого не спасался. Но ни возмущения, ни осуждения это не вызвало. Скажи он снова о своем горе, правда или нет, и каждый из нас повторил бы кражу, и вообще пошел бы на любой проступок, лишь бы помочь ему. #исаак глан
Продолжение: "Чердак был самым манящим и таинственным местом"
Делитесь своими историями! Почта emka3@yandex.ru
