(из цикла «И память Каменки любя…»)
Строка из «Песни узника» Ф.Н.Глинки в полной мере может быть соотнесена с трагической судьбой Иосифа Поджио. Глинка, один из основателей Союза Благоденствия, наверное, воплотил мысли всех заключённых в крепости декабристов.
Ирония судьбы! До нас дошло не одно изображение самого Поджио, а вот достоверного портрета его жены нет. Чаще всего в статьях о ней помещают вот эту акварель А.Брюллова, в то время как иногда указывают, что это - «Портрет неизвестной в берете с плющом».
А ведь подлинный портрет наверняка был и, скорее всего, висит сейчас в каком-нибудь музее как изображение неизвестной дамы, и на нём улыбается или грустит красивая женщина – в зависимости от того, в какое время он писался…
Машенька Бороздина выходила замуж по любви, и любовь эта, видимо, была безмерна. Её не остановило, что избранник был вдовцом с четырьмя детьми. Не остановили возражения отца: помимо семейного положения и весьма скромного состояния жениха, он был ещё итальянцем и католиком, – свадьба состоялась!
Отец Иосифа Поджио, Витторио Амадео, происходил из старинного итальянского рода, приехал в Россию в конце XVIII века и вошёл в её историю как один из строителей Одессы (вместе с де Рибасом и Ланжероном). Матерью будущего декабриста была француженка Магдалина Даде. Оба брата Поджио родились в России, в Николаеве:
Иосиф получил хорошее образование и в 1811 году, в 19 лет, поступил в лейб-гвардии Преображенский полк. Был участником Бородинского сражения, заграничного похода. Вернувшись на родину, женился на Елизавете Челищевой, вышел в отставку и жил в имении матери под Киевом. Однако брак его длился всего четыре года: жена Поджио умерла в родах, оставив трёх дочерей и новорождённого сына.
Вместе с братом Александром, членом Южного общества, Иосиф гостил в Каменке у В.Л.Давыдова и встретился там с его племянницей Марией Бороздиной. На следствии Иосиф Викторович разъяснял: «В 1824 году, в апреле месяце, господин Давыдов, будучи со мною в местечке Телепине, принадлежащем сестре его, госпоже Бороздиной, повёл меня на верхний этаж дома в особенную комнату и предложил мне вступить в тайное общество. Я же, будучи в то время влюблён в его племянницу, согласился вступить в общество. Отказаться побоялся, чтобы не навлечь на себя негодованье господина Давыдова и чрез то лишиться способу видеться в его доме с теперешней женою моею, ибо я только там её и встречал, а в доме её матери в Телепине бывал весьма редко, раз или два в год, не имея случая к свиданию, лишился бы, наверное, надежды иметь в супружестве теперешнюю жену мою — вот связь обстоятельств, которые, к несчастью моему, побудили меня вступить в тайное общество». Трудно сказать, насколько это верно, может быть, арестованный Поджио стремился приуменьшить свою вину, но точно известно, что особенно активным членом общества он не был, да и семейные обстоятельства ему этого не позволяли.
Обвенчавшись с Марией против воли её родителей, а потому не получив приданого (двадцать тысяч чистого годового дохода), за которым, он, впрочем, и не гонялся, Поджио мирно жил с семьёй в своём имении. Его дети (старшей было 8 лет, младшему - 5) хорошо приняли мачеху, Мария Андреевна ждала и своего ребёнка…
14 января 1826 года Иосиф Поджио был арестован и увезён в Петербург. Сын Лев (его крёстным отцом стал Н.Н.Раевский) родится три месяца спустя.
Осужден Иосиф Поджио был по IV разряду, после всех конфирмаций срок каторги был сокращён до 8 лет.
Для Марии Андреевны было совершенно ясно, что будет дальше: она поедет за любимым мужем. Но в дело вмешивается её отец.
Я уже писала о «домашнем аресте», которому подверглась очутившаяся в сходных обстоятельствах её кузина и тёзка Мария Волконская. «Арестована» отцом была и Мария Поджио. Но здесь всё было ещё страшнее. Мария не знала, где находится её муж, не могла поехать в Петербург.
Отец, сенатор А.М.Бороздин, был очень влиятелен. По его просьбе местонахождение Поджио скрывали от родных. Не желая, чтобы дочь ехала за мужем, Бороздин просил императора оставить зятя в одиночном заключении, и все восемь лет Поджио провёл в Шлиссельбургской крепости. О его заключении рассказала М.Н.Волконская: «За эти годы он видел только своего тюремщика да изредка коменданта. Его оставляли в полном неведении всего, что происходило за стенами тюрьмы, его никогда не выпускали на воздух, и, когда он спрашивал у часового: '’Какой у нас день?’’, ему отвечали: ‘’Не могу знать''. Таким образом, он не слыхал о Польском восстании, Июльской революции, о войнах с Персией, Турцией, ни даже о холере; его часовой умер от неё у двери, а он ничего не подозревал об эпидемии. Однажды вечером он увидел свет, падавший от луны на наружную стену крепости; ему захотелось полюбоваться им, он влез к окну и с большим трудом просунул голову в маленькую форточку, довольный возможностью подышать свежим воздухом и полюбоваться на звездное небо. Вдруг он слышит шаги в коридоре; боясь, чтобы его не застали в этом положении, он хочет вытащить голову обратно, но уши мешают ему; наконец, после долгих стараний и сильно исцарапанный, он добился своего и с тех пор не делал больше подобных попыток. Сырость в его тюрьме была такова, что все его платье пропитывалось ею; табак покрывался плесенью; его здоровье настолько пострадало, что у него выпали все зубы», «По выходе из заключения он оказался совсем разучившимся говорить: нельзя было ничего разобрать из того, что он хотел сказать»
По сохранившимся документам можно восстановить картину борьбы Марии Андреевны за право быть с мужем. Осенью 1827 года она написала Марии Волконской о желании выехать в Сибирь. Это письмо до нас не дошло, но сохранился ответ от 21 января 1828 года: «Что же касается Вас, добрая моя кузина, я Вас обязываю никак не предпринимать это страшное путешествие до получения верного известия, что Ваш супруг был выслан; что станет с Вами, если Вас задержат в Иркутске на несколько месяцев до его прибытия; Ваши бедные дети нуждаются в Ваших заботах». Видимо, Мария приняла совет и начала разыскивать мужа. Из переписки шефа жандармов А.Х.Бенкендорфа и начальника московского Корпуса жандармов А. А. Волкова (6 апреля 1828 года): «Проживающая в Москве в доме г. Демидова жена государственного преступника Иосифа Поджио, желая разделить участь мужа её, просила меня известить её о настоящем его местопребывании. Вследствие сего покорнейше прошу Ваше превосходительство объявить госпоже Поджио, что я не имею положительного сведения о пребывании его». В сентябре 1828 года отчаявшаяся женщина писала Николаю I: «Знаю всю великость преступления мужа моего, бывшего гвардии штабс-капитана Осипа Поджио, и справедливое наказание, определённое ему, не смею и просить о помиловании его; но будучи его несчастною женою, зная всю священную обязанность моего союза, самая вера и законы повелевают мне разделить тяжкий жребий его… Повели объявить мне местопребывание преступного, но несчастного мужа моего, дабы я могла, соединясь с ним, исполнять до конца жизни моей данную пред Богом клятву…»
В начале 1829 года Поджио разрешено было писать семье, не указывая места своего нахождения, а с 1828 ежегодно к нему допускался католический монах Григорий Шимановский для исповеди и причастия.
В 1834 году закончился срок каторги Поджио. Существует версия историков, что отец предложил Марии Андреевне выбор: или она расторгает брак с Поджио и вторично выходит замуж - и тогда его переводят на поселение в Сибирь, в щадящие для здоровья условия, или она хранит верность - и он остаётся в одиночном заключении (а он тяжело болен, в том числе скорбутом - цингой) и сгниёт в крепости.
И она сдалась… Практически одновременно она выходит замуж за князя А.И.Гагарина, а Поджио отправляют в Сибирь.
Н.А.Белоголовый писал о нём: «Ни годы, ни крепость не умалили его любви к жене, и он ехал в Иркутск, уверенный, что он найдет её там, а если нет, то выпишет немедленно к себе. Хотя до брата и его друзей дошло уже известие о вторичном браке жены О.В, но ни у кого не хватило духу сообщить эту весть ему и нанести новый удар бедняку, уже так много переиспытавшему в крепости, и который теперь со всем пылом итальянской фантазии строил планы о возобновлении своего, так неожиданно и на такой длинный срок нарушенного, семейного счастья. Пришлось некоторое время обманывать его и, мало-помалу подготовляя к удару, скрывать истину, пока она не была открыта ему, кажется, по просьбе декабристов тогдашним генерал-губернатором Восточной Сибири Рупертом».
Ему было немного за сорок, но выглядел он стариком. «Я помню хорошо фигуру Осипа Викторовича. В нём почти не удержался итальянский тип, он мало имел сходства с братом и, в противоположность последнему, был высок ростом, широкоплеч и далеко не такой выраженный брюнет. Его атлетическое сложение было, однако, совсем расшатано крепостным заключением. Он сильно страдал скорбутом, не выносил ни твёрдой, ни горячей пищи, и я помню, как свою тарелку супа он выносил всегда в холодные сени, чтобы остудить её», — снова воспоминания Н.А.Белоголового.
Поселившись в Усть-Куде, он стал радушным хозяином. «Не найдя для нас подходящей крестьянской избы, – все лучшие были заняты другими из наших поселенцев, – мы переехали за 8 верст оттуда к моему свойственнику Поджио, которого привезли за год перед тем из Шлиссельбургской крепости; он нас принял с распростёртыми объятьями и был тем более счастлив нашему приезду, что прошёл через восемь с половиной лет одиночного заключения в этой ужасной крепости»,- вспоминает о своём приезде на поселение М.Н.Волконская.
В 1845 году он послал дочерям Софье и Наталье свои дагерротипы с почти одинаковыми надписями: «Дорогая, вот черты твоего отца (после 20 лет изгнания и в возрасте 53 лет). 15 июня 1845 г.». Дагерротипы были перехвачены III Отделением.
Его любила вся декабристская колония, особенно дети. Он учил их, возился с ними, читал им вошедшие в моду романы Ф.Купера. И, по воспоминаниям Нелли Волконской, «неутешно тосковал» по своим детям.
В январе 1848 г. Поджио приехал в Иркутск к Волконским, а через два дня скоропостижно скончался. «Чем-то разбитым, каким-то осенним сумраком веет от строк Елены Сергеевны, когда она описывает клочки этой страдальческой жизни. Тринадцатилетним ребенком она провожала его гроб, - это была первая смерть, которую она видела в лицо», - пишет в своих воспоминаниях С.М.Волконский.
Сосватал я себе неволю,
Мой жребий - слёзы и тоска!
Но я молчу - такую долю
Взяла сама моя рука...
…Второй брак Марии Андреевны был бездетным. Она умерла через год после первого мужа. Декабрист Н.Лорер в воспоминаниях «Записки моего времени» писал: «Княгиня Гагарина, урождённая Поджио [конечно же, не урождённая, а в первом браке], после бала взяла холодную ванну нарзана и тут же умерла от удара»…
От пятерых детей (все они прожили достаточно долго) у Поджио было 17 внуков. Следы потомства проследить сложно, но думается, что род ещё не угас.
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Карту всех публикаций на эту тему смотрите здесь
Здесь карта всего цикла о Каменке
Навигатор по всему каналу здесь
