Адвокат Александр Добровинский рассказывает, как весело и экономно путешествует по Европе его нехитрый скарб. Юмористическая история из журнала Tatler.
Она была именно такой, какую я хотел видеть у себя каждый день. Возраст, параметры, шарм – абсолютно все, что я в жизни всегда так любил. Удовольствие от созерцания было прервано неприятным звонком.
– Александр Андреевич! Я боюсь.
– Послушайте, Люба, это уже переходит все границы. Если вы боитесь, сидите дома. Без денег, без ваших домов-квартир. И постепенно продавайте цацки-пецки, пока источник не иссякнет. А сто миллионов пусть останутся только в мечтах.
– Нет, это все я хочу, но я боюсь.
Вот зачем она мне позвонила? Чтобы что? Интересно, как отреагирует любимая, когда увидит то, что занимает мое сердце уже двое суток?
– Вы мой адвокат и единственная надежда. И должны меня успокоить. Иначе я не прилечу. Я боюсь. В «Татлере» вы такой милый, а со мной черствый и вредный. Буквально. Игорю Ивановичу я все скажу, что думаю о его протеже. Ее же невозможно выдержать. Сегодня это уже одиннадцатый звонок. И все одно и то же. Только отвлекает от такой красоты. Нет, на фотографии она выглядела не так впечатляюще, как в жизни. Вживую нельзя оторвать глаз.
– Так что мне делать?
– Люба, блин. Или я вас увижу завтра в Лондоне и задушу сам. Причем до суда. Или уйдите из моей профессиональной жизни раз и навсегда. Люба, вы меня слышите?
– А в личной останусь? Хи-хи.
– Люба! Я начинаю понимать вашего бывшего. Вы никогда не были в моей личной жизни. И не будете! До свидания. До завтра. И наденьте что-нибудь подобающее суду ее величества. Это же невозможно так ходить в публичные места! Пока.
Я очень спокойный человек. Меня трудно, практически невозможно вывести из себя. Я никогда не кричу. Но Люба была редкая... в общем, она была очень способная девушка. Вокруг на меня зашикали, и аукционист Sotheby’s вежливо попросил джентльмена в третьем ряду быть чуть более дискретным. Я сидел в последнем, двадцатом, значит, его слова были обращены точно не ко мне. Видно, каждый мужчина раз в жизни встречает «Любу». Я понимал парня в третьем ряду.
Однако она мне нравилась все больше и больше. Я боролся с нарастающим желанием подойти к ней вплотную и, не стесняясь, при всех потрогать. Она казалась такой свежей, такой искренней и вместе с тем развратной и вызывающей. Наконец настал ее выход. Звонок:
– Это Люба. А кто меня встретит?
– Люба, я занят. Вас встретит водитель.
– А как он меня узнает?
– Люба, у него будет табличка с вашим именем. Простите, но я сейчас занят.
– А он говорит по-русски?
– Нет, не думаю.
– А как я ему скажу, куда ехать?
– Я все скажу ему заранее. И буду ждать вас в холле отеля. Люба, я не могу больше говорить.
– А что с вами случилось? У нас завтра суд!
И тут появилась моя!
– Картина размером 13,7 × 6,8 фута или 4,20 × 2,10 метра в континентальном измерении известного парижского художника русского происхождения Пожедаева. Холст, масло. Картина служила панно в русском кабаре Poisson d’Or в двадцатых-тридцатых годах прошлого столетия. Абсолютный шедевр ардеко, панно является знаковой вещью эпохи. Приведено во многих каталогах. Сто десять тысяч фунтов? Желающие в зале есть?
Сначала необходимо вызвать профессора по упаковке.
Желающий в зале был. И это был я. «Золотая рыбка» была самым изысканным кабаре в Париже. Тогда, между двумя войнами, кабаре несли функцию ресторанов и ночных клубов одновременно. Там можно было и поужинать, и потанцевать, и познакомиться, и поболтать. За ночь на сцене выступали два-три оркестра, а может быть, и больше, в зависимости от приглашенных на вечер звезд: обязательный цыганский (чтобы быстро напиться), экзотический казачий (русский флер для французов и ностальгия для наших) и, безусловно, джазовый (а как же без танцев-шманцев-обжиманцев?). Именно там Александр Вертинский познакомился с Марлен Дитрих, Эйзенштейн с Кокто, а модель Кики вообще со всеми... На панно был нарисован гуляющий Париж с удивительными, вечно современными персонажами. Панно было ярким, насыщенным и безумно привлекательным. Короче, шедевр.
Понятно, что всех пугал размер картины. Всех, но не меня. Я давно хотел завесить огромное окно в приемной от любопытных глаз в доме напротив, а тяжелые портьеры действовали мне на мозг. На нервы действовала только новая клиентка Люба. Битва была не очень долгой. На ста пятидесяти тысячах существо без пола посмотрело на меня взглядом гиперболоида инженера Гарина и, увидев арийскую твердость русского духа в еврейских глазах, торговую войну со мной прекратило. Я шел в офис, чтобы расплатиться и заказать доставку в Москву, когда позвонила Люба:
– А мне точно надо выглядеть на суде дурой, которая ничего не знала о делах и банковских счетах мужа?
– Точно. Вам это будет нетрудно. Но если суд вам поверит, то есть шанс, что вашего бывшего обяжут показать и вскрыть все счета.
– Но он же негодяй. Он ничего не скажет! А то, что он может показать, я много раз видела. Ничего интересного. А зачем он это будет делать для суда?
– Люба, ваша задача – быть дурой. В остальном разберемся. Главное, не выходите из образа.
Две милые девочки в офисе Sotheby’s сказали, что доставка такой большой работы будет совсем непростой. Сначала надо вызвать профессора по упаковке. Это полторы тысячи. Потом купить твердый цилиндр и с помощью мистического профессора упаковки намотать картину для сохранности. Затем, когда все поймут, что «вот она, вот она, на рулон намотана», надо ее запаковать в прыщавый пластик – bubble – и сверху еще во что-то типа брезента, почти такого же, как у Burberry. Дальше страховка и долгий или короткий путь в Москву. Короткий – самолетом за неделю. Долгий – это, очевидно, на верблюдах за три месяца. Общая стоимость? Вот, пожалуйста. Я посмотрел на итоговую цифру, вспомнил затраты на строительство «Зенит-Арены» и Керченского моста и поинтересовался, можно ли ограничиться профессором и упаковкой. Tax free в аэропорту я сделаю сам. Ну и за скорость, естественно. Я через тридцать шесть часов улетаю. Рассчитавшись за еще не оказанные услуги, я попросил заказать на завтрашний вечер транспорт в аэропорт для меня, Любы и рулона, заплатил в третий раз и вышел на свежий воздух. Позвонила уже понятно кто и сказала, что она боится, но вылетает. Легонько подвывая от клиентки, как моя собака Джессика перед стрижкой, я пошел обедать.
Две недели подготовки к процессу прошли не зря. Люба была идиоткой и такой же выглядела в зале. Просто прелесть. Обманутая шатенка, говорящая как блондинка. Ничего не знала, доверяла мужу, потому что любила. Когда он украл деньги из своего банка, она была с ним не согласна, потому что рушился привычный уклад. Муж нашел причину устроить скандал и улетел в Лондон, где уже давно готовил себе плацдарм, оставив ее практически без средств. Кстати, квартиру в Белгравии именно она обставляла. А сейчас он там живет с другой. Слеза. Стакан воды. Слеза. Ехидный вопрос адвоката противной (и я бы сказал, даже очень противной) стороны прозвучал незамедлительно:
– Что же вы столько лет прожили с, как вы утверждаете, любимым супругом, и он ни разу не сказал вам о состоянии ваших финансовых дел? Значит, он вам не доверял? Вы были плохой женой?
Я ждал, что такое будет. Люба к этим выпадам была отлично подготовлена, но тут неожиданно все пошло наперекосяк.
– Нет, почему. Один раз доверил. Правда, пьяный был. У него все документы в ячейке на вокзале Ватерлоо.
– Это смешно, миссис Булкина. Вы в Королевском суде. Может быть, вы еще номер ячейки знаете?
– Да, он мне тогда сказал. Только я не знаю, вдруг врал, как всегда. Но я запомнила.
– Ну и что вы там нашли?
– Да как вы смеете! Это же чужие вещи. Я бы никогда не позволила себе туда залезть. Можете это сделать без меня с вашим клиентом. А вот номер кода я точно знаю. Это дата рождения его любовницы: тысяча девятьсот девяносто восьмой год. Хотя тогда ей было всего пятнадцать.
С криком «Что же ты врешь, сука!» на присущем ему русском вскочил бывший муж. Армада адвокатов банкира набросилась на него в попытке усадить обратно на скамью, как поляки на Тараса Бульбу. Атмосфера от этих не очень британских волеизъявлений накалилась. Суд требовал перевода криков самца. Переводчик лишь сообщил, что это были нецензурные оскорбления и угрозы. Судья неожиданно для всех обязал нас произвести санкционированную выемку всего, что находится в ячейке, если она там, конечно, еще существует, впаял две недели тюрьмы мужу за выходку и оскорбление правосудия и объявил перерыв на обед на месяц.
Ячейка оказалась забита ценнейшими для нашего дела документами! Это был невероятный источник всего того, что скрывал от нас негодяйский изменник. Мы с коллегами радовались, как дети, а Люба только в ужасе смотрела на происходящее. Времени оставалось в обрез, и мы помчались в гостиницу за вещами. Надо было еще успеть в аукционный дом и оттуда в аэропорт. Я боялся пробок, так как начался проливной дождь.
Перед Sotheby’s стоял грузовичок, на крыше которого был очень хорошо привязан огромный рулон диаметром больше метра и где-то два с половиной метра в длину, действительно гениально обвязанный со всех сторон. Картину накрутили на огромный цилиндр, чтобы она оставалась в целости и сохранности. У меня были легкие сомнения в том, что эту трубу примет родной «Аэрофлот», и ужас от того, что я буду делать с ним дальше в случае, если его не примут. Погрузив чемоданы в пустой грузовичок, мы двинулись в аэропорт. Погода за окном стала напоминать сезон дождей в любимом Таиланде – с той только разницей, что там дождь сильно теплее. Люба молчала всю дорогу и почему-то с интересом поглядывала на меня время от времени.
На подступах к аэропорту, когда до здания оставалось еще метров шестьсот-восемьсот, машина прижалась к обочине.
Люба, ваша задача – быть дурой. Главное, не выходите из образа.
– Сожалею, сэр, но я не смогу везти вас дальше, впереди ограничение по высоте. Мы с цилиндром не проходим. Вам придется сойти здесь и идти пешком. Мне очень неприятно говорить вам это, сэр, но я не был в курсе ограничений по высоте, которую составляет мой автомобиль и груз на крыше. Примите мои искренние извинения. Я сообщу в компанию, которая меня ангажировала, что их менеджмент плохо работает. Им должно быть стыдно. Я также сожалею, сэр, что не могу здесь стоять, пока вы не найдете помощь. Стоянка автомобилей здесь запрещена. Я могу лишь остановиться на короткое время. Прошу прощения за неудобства, причиненные вам и вашей спутнице.
Пока эта вежливая скотина снимала огромную трубу с крыши, я поставил Любу с чемоданами под дождем, накрыл ее своим плащом и рысью побежал в здание аэропорта. Информация была рядом со входом.
– Вы живете в иллюзиях, сэр. Мы, страна Великобритания, очень демократическая страна. Носильщики есть отголоски ушедшего неравенства, и мы с удовольствием констатируем, что данной профессии больше нет в этом здании уже более двадцати лет.
Когда я прибежал обратно за Любой, сухим во мне и на мне было только горло.
Путем неимоверных усилий, преобразившись в обмочившегося до основания атланта, я взвалил на себя гигантскую трубу и, шатаясь, понес ее ко входу. Люба шла сзади и постоянно теряла мой плащ. Плащ соскальзывал с ее головы и плеч в лужи, так как она везла два наших чемодана, коронованных сверху моим портфелем и ее сумкой. Глядя на мой зад с трубой, Люба почему-то умирала от смеха. В «Аэрофлоте» от увиденного даже привстали.
– Похоже на С-400, который возят на военном параде, – глядя на трубу, заметил представитель отечественного перевозчика. – Чемоданы приму, а эту хрень надо отвезти в конец зала, туда, где сдают лыжи и серфингуёвые доски.
В конце зала никого не было – это был вечерний рейс на Москву в пол-одиннадцатого.
Наконец из кулис грязных полупрозрачных дверей показался заспанный индей в чалме.
– Это негабаритный багаж, – сообщил человек с точкой во лбу. – Вы хотите его сдать?
– Нет, мы пришли на тебя посмотреть через эту подзорную трубу, – не выдержала Люба.
Индуc уловил флер вежливой интонации русской миссис. Общими усилиями мы засунули наверченную на тубус картину в какую-то просмотровую камеру.
– Моему бывшему несколько лет назад делали ректороманоскопию. Жаль, что не такой трубой. Было бы в самый раз, – заметила моя спутница.
Теперь уже я посмотрел на нее с интересом. Картина уехала куда-то в недра аэропорта, и нам сразу полегчало. Оставалось проштемпелевать экспортные бумаги Sotheby’s для tax free, и мучения сегодняшнего дня подошли бы к концу.
Быстро пройдя службу безопасности и паспортный контроль, мы засеменили на таможню.
– А где товар? – cпросила женщина в таможенном окне. – Я не могу поставить вам печати, не видя товара.
Меня качнуло. Я представил, что мне сейчас надо вернуться к человеку с точкой, забрать трубу и переть ее через паспортный контроль и безопасность. В глазах один за другим двинулись кровавые мальчики. А хотелось хотя бы кровавых девочек. Однако в ситуацию опять втундилась Люба. Совершенно неожиданно для меня она заговорила на превосходном английском языке и довольно быстро, показав в бумагах размеры картины, а руками трубу, увела куда-то вглубь сварливую таможню. Они вернулись минут через десять со сделанными как надо бумагами.
– Какой у вас классный английский, Люба. Вы мне ничего не говорили на эту тему. А почему на суде вы не пользовались своими блестящими знаниями?
– Ну, это совсем простой вопрос. Когда никто не знает, что ты говоришь на языке, у тебя в два раза больше времени для ответа. Ты понимаешь вопрос, а его потом еще зачем-то переводят.
– Это в такой паузе вы вспомнили про вокзал?
Улыбнувшись, Люба кивнула:
– Поговорим в самолете.
В глазах один за другим двинулись кровавые мальчики. А хотелось бы кровавых девочек.
В этом рассказе меня поразило все. И ее обворожительная улыбка, и интеллект, и юмор.
– Нет, Александр Андреевич, я не клиническая идиотка. Я просто обиженная женщина, которой пришлось сыграть свою роль. А чтобы в нее вжиться, надо было попытаться обмануть лучшего адвоката страны. Вообще-то я окончила английскую спецшколу, потом мехмат МГУ, потом искусствоведческий и в конце концов вышла замуж за этого (вот тут уже точно) клинического идиота. Его биографию, вернее, карьеру тоже сделала я. Но на определенном этапе он возомнил себя финансовым гением и начал тупо воровать из кассы. Я предупреждала, что это плохо кончится, требовала прекратить, начались скандалы, и все пошло под откос. Остальное вы знаете. Ах да, насчет ячейки на вокзале Ватерлоо. Вы сами мне рассказывали, что английский суд не примет документы, найденные несанкционированным судом способом. Или что-то в этом духе. Я наняла серьезную команду израильтян, и они за два месяца вскрыли абсолютно все, что касается моего кретина. Все офшоры, все счета, все его траты на любовниц и поездки. Короче говоря, вывернули всю жизнь, которую я не знала. Вы очень хорошо готовили процесс, все было классно, но нужен был еще один удар. И сделать его могла только я. Но без вас я бы не справилась. Вы должны были быть уверены, что я дура. Так легче защищать и быть защищенной. Я заложила документы в ячейку на вокзале, ввела код доступа из цифр даты рождения его молодой любовницы, а к остальному вы меня потрясающе подготовили. И вы сами все видели, как та сторона попалась на удочку. Лицо судьи, пропитанное гневом к моему бывшему после истории с малолеткой (хорошо, хорошо, пусть это будет недоказуемо), не оставляет для меня сомнений: все найденные документы будут приобщены, и результат теперь для меня ясен.
Я так и долетел в Москву с открытым ртом.
Мы вернулись в цивилизацию.
Носильщик Петя тащил, слегка офигевая, мою цилиндрическую бандуру на таможню. Ребята в зеленом посмотрели на мои документы, на документы из аукционного дома, на мини С-400 и попросили меня быстро сдристнуть от них на выход.
На улице носильщик окончательно вошел в ступор, увидев подъезжающий за нами Rolls-Royce Phantom. Хреновина с накрученным на нее холстом ни за что не поместилась бы в этот автомобиль. Но русский ум на редкость изобретателен. Носильщик сгонял куда-то в подсобку и приволок оттуда большую катушку скотча. Минут через сорок в Москву въехал интересный мастодонт. На крыше нового RR лежал много-страдальный плащ. Это был единственный предмет – как у меня, так и у Любы, – который мог максимально подойти в данных условиях. На плащ мы общими усилиями водрузили С-400. Скотч замотали вокруг этой штуки, а ленту постоянно пропускали через кабину. Свернутое панно держалось превосходно.
Редкие прохожие Москвы в 5:45 утра оглядывались на Rolls-Royce c развевающимися мокрыми от английских луж рукавами и присобаченной к плащу на крыше здоровенной трубой, завернутой в пластик. Простой московский адвокат с простой русской клиенткой очень уставшие возвращались домой.
Александр Добровинский
