«И все в ней было нечаянным — улыбка, пластика, судьба. Когда она появилась, в моде была акробатика, была виртуозность», — писал Вадим Гаевский о Галине Улановой.
Талант Галины Улановой пытались разгадать современники, посещая ее спектакли, наблюдая живое явление «нечаянной улыбки, пластики, судьбы».
Одним из вдумчивых и внимательных зрителей балета был Вадим Моисеевич Гаевский, балетный критик, искусствовед, в чьей памяти выступления великих артистов, судьбы балерин и танцовщиков нескольких поколений XX и начала XXI века. Труды автора позволяет перенестись во времени и точно уловить настроения музыкального театра Советского Союза. Вадим Гаевский — автор множества статей и нескольких книг о балете. Одна из них — «Дивертисмент. Судьбы классического балета».
Танец Улановой не дает покоя балетоманам до сих пор. Для старшего поколения, которому посчастливилось видеть живые выступления великой балерины, это явление неповторимое, вечное, сакральное. Сегодняшние любители балета, избалованные развитием пластики и техники классического танца, пытаются разгадать талант Улановой, феномен простого, но трогательного танца, не отягощенного амплитудой движения и акробатикой.
Жест Улановой сравнивали с полуулыбкой Джоконды, которая полна внутренней гармонии и естественности. Уланова танцевала воздух эпохи. Ее танец был свободен от грубой работы, тяжести и «бремени» классического балета. «Она была балериной утра. Утренняя улыбка Улановой освещала самый тусклый спектакль. И вместе с тем Уланову пугала, а как художника притягивала смерть. В сцены смерти она вносила одухотвореннейший реализм. Она не боялась танцевать или играть некрасиво», - писал Гаевский.
Мало кто знает, что Сергей Эйзенштейн хотел снимать Галину Уланову в фильме «Иван Грозный» в роли Анастасии, были даже проведены пробы и подобран грим, этим планам не суждено было сбыться.
«Жесткие закономерности линий ее отвращали. Она знала другое — нечаянности сердца, она заставляла верить в нечаянность таланта. Нечаянный жест запрокинутой улановской руки создал новую балетную драму. Он был ранящим, невольный улановский жест, он был, как прикосновение, как забота. В этом жесте — возвышенная ненаходчивость души перед подлостью, насилием страданием, перед смертью».
