Литературный приём «текст в тексте», конечно, изобрели не в XX веке. Но тексты прежних столетий, созданные от лица персонажей, были либо «вещью в себе», либо способом авторского высказывания, не относящегося к главной теме произведения. Любовное письмо героини XVIII века — это просто любовное письмо, которое можно использовать для флирта или шантажа. Персонажи комедии «Сон в летнюю ночь» ставят «пьесу в пьесе» и рассуждают об актёрском мастерстве — ибо где ещё о нём говорить в XVI веке, как не со сцены?
Со временем функции этого приёма изменились. «Словарь культуры XX века» трактует его как «конфликт между двумя текстами за обладание большей подлинностью» [1]. Чем сложнее устроено произведение, тем больше в нём конфликтующих текстов. Но всегда ли можно говорить о некой «подлинности»? Быть может, сегодня этот приём — лишь гипертекстовая игра? Попробуем разобраться в этих непростых вопросах на примерах романов «Мелкий бес» Ф. Сологуба, «Приглашение на казнь» В. Набокова и «Чапаев и пустота» В. Пелевина. Для сравнения возьмём только три из всего многообразия вариантов «текстов в тексте»: письмо, книги и профессии персонажей. Начнём с Сологуба.
«Мелкий бес» (1905)
Это произведение не может похвастаться разнообразием внутренних текстов. Кроме поддельных писем, сухих документов и общеизвестных книг в нём присутствуют разве что похабные надписи на заборах. Но для этого мира, населённого малограмотными, мелочными люди, изобилия текстов и не требуется. Даже учителя занимаются тут не просвещением, а бесконечно обсуждают сплетни. Самые «живые» тексты — этикетики на флаконах духов, которые обожает Людмила Рутилова. Они — словно заклинание, дарящее проблеск чего-то светлого, настоящего. Недаром Людмила так старательно «окропляет» духами себя и Сашу Пыльникова, как бы пытаясь возвести границы между своим (уютным, мечтательным) и внешним (пошлым) миром.
Письмо
В «Мелком бесе» письмо становится сюжетообразующим элементом. При этом сам текста письма в романе ни разу не приводится. Читатель получает некий «значащий ноль»: все только и говорят, что о письме, ссорятся из-за него, женятся, убивают — но прочитать его нельзя. Впрочем, для нас это не проблема: благодаря литературной традиции мы представляем, что обычно пишется в подобных письмах. Можно легко представить себе набор жеманных клише и устаревших церемонностей, сильно хромающих под пером малообразованной мещанки Варвары.
Собственно, и для главного «антигероя», Передонова, доказательством подлинности письма становится конверт, а не его содержание («Письмо-то написать каждому легко»). Текст — формальность, но конверт и бумага — идеальная материя для обмана. Передонов ищет покровительства княгини Волчанской и подговаривает сожительницу Варвару обмануть её. В итоге он сам обманут: Варвара и Грушина пишут «ответ» от лица княгини, обещая выхлопотать ему место инспектора. То, что в действительности должно было быть написано — невозможно, поскольку княгине нет никакого дела до Передонова. А то, что написать удалось — ложь в квадрате с пригоршней мелких привираний.
Тем не менее, на безответное письмо, лишённое текста, возложена эмоциональная нагрузка. Для Варвары это постоянный страх разоблачения, для Передонова — единственный источник радости, шаткая опора в расслаивающемся мире. Любопытно, что иногда он сам хочет написать к княгине, но боится. Безумие как бы охраняет его от правды. Ведь когда раскроется обман и все узнают, что письмо — подделка, у опозоренного Передонова не останется ничего, на что бы он может рассчитывать в этом враждебном мире.
Профессия
Передонов — гимназический учитель словесности. Но, по меткому выражению Д.Л. Быкова, он отнюдь «не служитель просвещения, не друг детей, не сторонник прогресса»[2]. Благородный контекст этой профессии искажён, изуродован бессмысленностью и тупостью передоновской жизни. Учитель словесности — тот, кто работает с текстами, хранитель культуры, живущий в согласии с её внутренними законами. Передонову это претит: он мечтает стать инспектором — тем, кто держит в своих руках рычаги внешнего воздействия на культуру. Он не хочет ничего создавать, он жаждет разрушения, наказания, пресечения. Это деструктивное желание проявляется на всех планах его существования, в том числе — в отношениях с текстами.
Книги
Прогрессирующее безумие Передонова настраивает его не только против людей, но и против книг. В искажённом сознании они из просто неприятных постепенно превращаются в «строжайше запрещённые». Опасаясь доносов, он прячет в печке те книги, которые раньше держал на виду («чтобы показать, что у него свободные мнения»). Он также прилюдно от них отрекается: «Мне нельзя запрещённые книги читать. Я — патриот». Между тем, это не что иное, как «Отечественные записки» — то есть как раз чтение для патриотов. Но Передонов не знает (или не помнит) их содержания.
Все хорошие книги, по его мнению, Передонов уже прочёл. Он бравирует этим, утверждая, что не собирается читать того, что «теперь сочиняют». На самом деле он просто боится, ведь даже игральные карты и фонарные столбы представляют для него угрозу. Больший ужас у Передонова вызывает только поваренная книга Варвары (из-за чёрной обложки — может отравить). Так благодаря непрочитанным, спрятанным, уничтоженным книгам снова проявляется этот вездесущий ноль, знание, которое невозможно постичь
[1] В.П. Руднев. – Словарь культуры XX века. http://lib.ru/CULTURE/RUDNEW/slowar.txt
[2] «Сто лекций с Дмитрием Быковым», лекция №8 https://tvrain.ru/lite/teleshow/sto_lektsij_s_dmitriem_bykovym/1907_sologub-397326/
