Знакомство Павла Дыбенко и Александры Коллонтай состоялось весной 1917 года, когда Александра Михайловна получила партийное задание заняться революционной агитацией на кораблях Балтийского флота. Там-то она впервые встретила Павла Дыбенко. Чернобородый, с живыми черными глазами и уверенный в себе, он с первой же минуты покорил генеральскую дочку-дворянку. «Он стоял, – написала она в своем дневнике, – рассеянно оглядываясь вокруг и поигрывая неразлучным огромным револьвером синей стали».
Моряк приветливо поздоровался и сообщил ей о том, что она первая женщина, вступившая на палубу этого военного корабля. Потом скромно представился: «Рядовой матрос Павел Дыбенко, председатель Центробалта». Увидев его, Коллонтай испытала какое-то непонятное для нее чувство, которого сама сначала испугалась. Да и сам Павел Ефимович немного растерялся от нахлынувших на него впечатлений. Ведь он, полуграмотный крестьянский сын, еще никогда не встречал такой удивительно статной и красивой женщины. К тому же до этого в его жизни не было места для любви и нежности. Зато были в ней карцеры и тюрьмы…
О возникшем между ними чувстве тогда они друг другу не сказали ни слова, но вечером того же дня Александра записала в блокноте – «Неужели опять?!». Это случилось 28 апреля 1917 года». Дыбенко же называет другую дату – 13 мая.
Вот как Лариса Васильева в книге «Кремлевские жены» описывает первое выступление Коллонтай на одном из кораблей Балтфлота в Гельсингфорсе: «Маленькая немолодая женщина неловко поднимается по трапу. Матросы смотрят недоверчиво: баба на судне – жди беды. Но через несколько секунд, ловко вскочив на какой-то ящик и на глазах молодея, Коллонтай заражает моряков: «Скажи, товарищ, что тебе пишут из дома? Небось пишут, что дома лютует голод? Дети, мать и жена пухнут от голода? Все оборвались и нечего надеть? Или о том, что твой отец или брат погибли на фронте? А к чему вас призывает правительство Керенского, что вам говорят меньшевики и эсеры? Зовут вас на бойню, проливать кровь за Русь, или, вернее, – за эксплуататоров, помещиков и капиталистов? Кто же ваши враги? Где они? Они за вашими спинами, в тылу, в России. Вы оглянитесь назад.Они вновь набрасывают на вас петлю, чтобы заставить работать на буржуев. Они не хотят упустить власть, отдать ее вам. А власть должна принадлежать тем, кто работает. Она должна принадлежать вам. Долой правительство эксплуататоров! Да здравствует власть рабочих и крестьян!
<…> После ее выступления все матросы линкора голосуют за большевиков. Дыбенко лично отвозит Коллонтай в порт и на руках переносит с катера на берег».
После победы революции они вошли в Совет народных комиссаров: Дыбенко – как член Коллегии по военным и морским делам, а Коллонтай – в качестве наркома государственного призрения. Как нарком она заботилась о беспризорниках, обустройстве больниц и детских приютов, об инвалидах войны. Однажды, чтобы найти помещения для Дома инвалидов, приказала взять штурмом Александро-Невскую лавру. Лавру захватили. На следующий день во всех церквах Александру Коллонтай предали анафеме. Узнав об этом, она рассмеялась. Вечером она вместе с Дыбенко, коллегами по наркоматской службе и матросами отметили это событие дружеской вечеринкой.
Правда, вскоре после этого инцидента у нее состоялся серьезный разговор с Лениным. Владимир Ильич, отменив ее решение, сказал: «Вы форсировали необходимость выразить позицию Советского правительства в отношении церкви, хотя было бы лучше подождать и сделать это позже. Но после конфликта с монастырем надо поспешить с декретом об отделении церкви от государства, объявив при этом полную свободу религиозных убеждений».
Практически до половины 1917 года их отношения между двумя наркомами были сугубо официальными. В июле они оказались в тюрьме: Дыбенко – в «Крестах», Коллонтай – в Выборгской женской. В начале сентября Павел был выпущен по требованию Центробалта, Александра – под денежный залог Максима Горького. И они снова встретились. Тогда-то вновь вспыхнули их чувства и вскоре переросли в настоящую любовь.
Тогда ему было двадцать восемь, ей – сорок пять. Их различали еще и происхождение, и образование. «После переворота, – писал в одной из своих книг Троцкий, – первое заседание большевистского правительства происходило в Смольном, в кабинете Ленина… Двадцатидевятилетний чернобородый матрос, веселый и самоуверенный гигант, сблизился незадолго перед тем с Александрой Коллонтай, женщиной аристократического происхождения, владеющей полудюжиной иностранных языков и приближавшейся к 46-й годовщине. В некоторых кругах партии на эту тему, несомненно, сплетничали…»
Однако влюбленные не хотели этого замечать. И когда спросили Коллонтай: «Как вы решились на отношения с Павлом Дыбенко, ведь он был на 17 лет моложе вас?» – она ответила: «Мы молоды, пока нас любят!». «Наши отношения, – вспоминала она, – всегда были радостью через край, наши расставания были полны мук, эмоций, разрывающих сердце. Вот эта сила чувств, умение пережить полно, горячо, сильно, мощно влекли к Павлу».
Александра Коллонтай после знакомства с моряком-балтийцем как-то заметила: «Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия… Я верю в Павлушу и его Звезду. Он –Орел». Поэтессе Зинаиде Гиппиус Дыбенко запомнился как «рослый, с цепью на груди, похожий на содержателя бань, жгучий брюнет».
В начале 1918 года Коллонтай и Дыбенко выступили против заключения Брестского мирного договора с Германией. Хотя ранее, в отличие от других видных деятелей партии Зиновьева и Каменева, Александра Михайловна не проявляла ни малейших сомнений в правильности ленинского курса. Недаром противники большевиков любили повторять: «Что там Ленин ни болтай, с ним одна лишь Коллонтай».
11-12 марта 1918 года советское правительство по решению ВЦИК переехало из Петербурга в Москву. По дороге веселились, выпивали вместе с надежной братвой – свыше четырех десятков вооруженных моряков. В Москве Дыбенко и Коллонтай поселились в небольшой, скромной гостинице. Здесь же разместились и те матросы, которые ехали с ними в поезде Петроград – Москва. Как отмечается в отдельных источниках, они в случае необходимости должны были выступить против возможного осуждения IVсъездом Советов поведения Павла Ефимовича под Нарвой и назначения Троцкого на его должность.
Дзержинский, получив информацию о «матросской группе поддержки», вызвал Коллонтай прямо из зала заседаний съезда и попросил ее удержать балтийцев «от всевозможных неразумных действий». И в то же время как бы вскользь заметил, что он желает избежать решительных шагов, которые в таком случае может предпринять Всероссийская чрезвычайная комиссия.
13 марта 1918 года постановлением Совнаркома на должность Павла Дыбенко был назначен Троцкий. Он стал народным комиссаром по военным и морским делам, а также исполняющим обязанности председателя Высшего военного совета.
15 марта 1918 года на заседании ЦК РКП (б) было принято решение: пункт 5. «По делу Дыбенко: Заслушав сообщения о поведении Дыбенко под Нарвой, при переезде из Петрограда в Москву, пьянство, решено: Дыбенко должен быть отстранен от должности народного комиссара, должен быть арестован и должна быть назначена следственная комиссия над ним. Выполнить решение должен ЦИК».
Проходивший в эти дни чрезвычайный IV Всероссийский съезд Советов также осудил Павла Ефимовича за «беспричинную сдачу Нарвы» и утвердил передачу его полномочий Троцкому.
16 марта Александра Коллонтай за свои выступления против заключения Брестского мира была выведена из состава ЦК партии и лишилась всех государственных постов.
18 марта Дыбенко арестовали. По законам революционного времени бывшему ему грозил расстрел. «Счастье мое! – писала она ему тогда. –Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее! То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное –несправедливость. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец... Меня мучает, что у тебя нет твоей шубы с собою, чтобы ты не озяб, родной, любимый, любимый мой. Мы работаем, чтобы ты скорее снова был с нами».
Вполне естественно, что Коллонтай как любящий человек хотела помочь своему «Орлу», в отчаянии металась по Москве и каждой более или менее уважаемой ею личности излагала суть обвинений в адрес Павла, клеймила позором его «врагов». Побывала у Ленина, Крупской и Троцкого. Посетила также и председателя следственной комиссии Николая Крыленко. Встретил он ее весьма прохладно, вел себя достаточно грубо, а в заключение разговора «по душам» еще и спросил: «В каком, собственно, качестве вы занимаетесь делами, не имеющими к вам ни малейшего отношения? Кем вы доводитесь арестованному? Следственная коллегия будет рассматривать ваше ходатайство, когда получит ответы на эти вопросы!».
Такие не вполне корректные вопросы не только сильно оскорбили даму с изысканными светскими манерами, но и одновременно подсказали ей выход из создавшейся ситуации. Добившись свидания с возлюбленным, она якобы спросила его: «Хочешь быть моим мужем?»Он согласился.
Французский публицист и автор книги «Записки о большевистской революции» Жак Садуль писал, что балтийские матросы, узнав об аресте своего любимца, направили Ленину ультиматум, в котором якобы заявили, что если через 48 часов Дыбенко не будет освобожден, то они откроют артиллерийский огонь по Кремлю и начнут террор против большевистских лидеров.
21 марта 1918 года в Москве состоялось заседание президиума ВЧК. Третьим пунктом повестки дня стоял вопрос «О покушении матросов на жизнь Свердлова». Дело в том, что они пригрозили расправиться с соратником вождя революции. Однако, несмотря на всю серьезность ситуации, обсуждение длилось всего несколько минут. Дзержинский, возмущенный бесчинствами моряков, предложил «широко опубликовать» сведения об аресте председателя Центробалта, «а тех, кто пытается освободить его до суда, считать врагами и изменниками народа». Дискуссия о «покушении» завершилась краткой резолюцией: «Разоружить матросов».
А тем временем по Москве уже настойчиво распространялись слухи об их необычайной и страстной любви. А вскоре большевистская «Правда» и другие московские газеты не преминули сообщить, что Павел Дыбенко и Александра Коллонтай заключили гражданский брак.
Коллонтай о своем браке: «Я не намеревалась легализовать наши отношения, но аргументы Павла – если мы поженимся, то до последнего вздоха будем вместе – поколебали меня, – писала Коллонтай. – Важен был и моральный престиж народных комиссаров. Гражданский брак положил бы конец всем перешептываниям и улыбкам за нашими спинами...»
И еще одна цитата: «Мы оформили свой гражданский брак, ибо, если революция потерпит поражение, мы вместе взойдем на эшафот!».
Сослуживцы и друзья Дыбенко тут же обвинили его в том, что он их матросскую дружбу на бабу променял. На что Павел Ефимович неизменно им отвечал: «Цеж нэ баба, цеж тувариш Коллонтай!». В итоге революционные матросы примирились с новым образом жизни председателя Центробалта. А острая на язык молва придумала Шуре прозвище – Центробаба.Позже у нее появилось еще несколько звучных прозвищ: «Валькирия революции», «Демон 8 марта», «Сексуальная революционерка» «Комиссар свободной любви», «Эрос в мундире дипломата», «Дипломатическая схимница»…
Однако Коллонтай для чувственного восприятия Дыбенко не была обычной «бабой». «Да, я никогда не подходил к тебе как к женщине, – писал он, – а как к чему-то более высокому, более недоступному. А когда были минуты, и ты становилась обыденной женщиной, мне было странно и мне хотелось уйти от тебя».
«Павлуша, – отмечала в дневнике Коллонтай, ранее имевшей, кроме бывшего мужа, и еще любовников – Саткевича, Маслова и Шляпникова, – вернул мне утраченную веру в то, что есть разница между мужской похотью и любовью. В нем, в его отношении, в его страстно нежной ласке нет ни одного ранящего, оскорбляющего женщину штриха... Есть часы долгих ласк, поцелуев без обязательного финала».
Дыбенко в тот период говорил ей: «Ты, Шура, проповедуешь «свободную любовь». Не обижайся, не тем ты занимаешься. Да и выступать на диспутах пора прекратить. Не давай повода обывателям орать на всех углах: «Сама большевичка Коллонтай против семьи, за «свободную любовь». Позже она в романе «Дорогу крылатому Эросу» изложила основные положения сексуальной революции и своей теории «стакана воды». Если коротко: вступить в половую связь так же легко, как выпить стакан воды.
Позднее, после разрыва с Павлом Дыбенко, Шура выпустит книгу «Любовь пчел трудовых». Здесь, в завуалированной форме повествуя о своих переживаниях, наполнит стакан уже другой жидкостью. Она (героиня) для него (героя) «в самом деле все равно, что стакан водки – выпьешь и забудешь».
Теперь несколько слов об истории женитьбы Дыбенко и Коллонтай. Ее инициатором якобы был сам Ленин: для него было важным открыть первую книгу актов гражданского состояния записью об их регистрации под номером один. А вновь созданная семья, по его мнению, должна была стать хорошим примером для остальных. Тем не менее, несколько лет назад выяснилось, что их брак в Советской России оказался далеко не первым. В Москве в январе 1918 года было зарегистрировано 8 браков, в июле – 33 брака, а всего к августу – 1316 браков.
Надо полагать, что размещенная 25 марта 1918 года Адлександрой Коллонтай в большевистской газете «Правда» информация о своем браке с Дыбенко и стала тем единственным документом, который подтверждал их семейный союз. «Документ о нашем гражданском браке, – позже скажет Александра Михайловна, – был утерян и юридически не был оформлен. Так что, хотя мы и объявили, что поженились, де-факто мы все же не были в законном браке».
В настоящее время существует такая версия их женитьбы. Якобы на одном из заседаний Совнаркома Троцкий предложил за измену делу революции Дыбенко и Коллонтай расстрелять, а Ленин, подводя итоги прений по данному вопросу, с юмором заметил: «Вы правы, товарищи, это серьезное нарушение. Я лично считаю, что расстрел для них будет недостаточным наказанием. Поэтому я предлагаю приговорить их к… верности друг другу в течение пяти лет». Эти слова вождя, как ни странно, окажутся пророческими: именно столько лет продолжался их «красный роман»…
Спустя несколько лет Александра Михайловна подтвердит эту версию. В беседе с помощником Молотова Владимиром Ерофеевым она скажет: «Я, наверное, никогда в своей жизни не слышала таких ужасных слов в свой адрес, которые произносили выступавшие по очереди мои коллеги – вчерашние друзья и товарищи. Революция в опасности, а Коллонтай покинула свой пост, дезертировала, изменила революции со своим любовником, предала дело рабочего класса, – и все в том же духе. Требовали изгнать меня из правительства, исключить из партии, отдать под суд, чуть ли не арестовать немедленно.
Когда все высказались, наступило молчание, ждали, что скажет Ленин. Он начал медленно, без обычной скороговорки, четко выговаривая каждое слово: «Да, я целиком согласен с выступавшими товарищами, Коллонтай совершила тяжелый проступок перед революцией и должна нести суровое наказание». Душа у меня ушла в пятки, перехватило дыхание. «Поэтому – продолжал Ильич, – я предлагаю потребовать от Коллонтай, чтобы… она вышла замуж за Дыбенко. Все разразились дружным смехом…».
29 марта 1918 года Антонов-Овсеенко написал наркому по военным и морским делам Троцкому записку с просьбой освободить Дыбенко на поруки. Однако его временное освобождение из-под стражи до суда по поручительству его теперь уже законной жены состоялось только в середине апреля. Одновременно она дала гарантию, что ее муж будет безотлучно находиться в Москве и являться на допросы по первому требованию следственной комиссии.
Первое судебное заседание должно было состояться 9 мая 1918 года в Гатчинском дворце под Петроградом. Узнав об этом, Дыбенко решил на суд не являться, ибо виновным себя не признавал. Вскоре бывший нарком исчез. Вслед за ним пропала и его жена.
Исчезновение Павла Дыбенко и его жены серьезно обеспокоило следственную комиссию – она немедленно организовала розыск. В разные адреса ушли телеграммы: «Всем советам, всем комиссарам советской власти, всем начальникам военных отрядов… Комиссия предписывает всем…. в районе деятельности которых оказались бы назначенные лица, Павел Дыбенко и Александра Коллонтай, обоих как скрывшихся от следствия, суда и ответственности, первый как подлежащий суду, вторая как поручительница, подвергнуть по обнаружению немедленному личному задержанию и препроводить под конвоем в Москву…».
Газеты также не остались в стороне от этого события: в них появились публикации о бегстве опальных наркомов из столицы, в которых сообщались «сенсационные» подробности о «краже Дыбенкой» 700 тысяч казенных денег, беспределе его отрядов на железнодорожных станциях.
Когда Павлу Дыбенко стало известно, что его и Александру Михайловну требуют задержать и препроводить под конвоем в Москву, он телеграфировал в столицу, что, мол, еще неизвестно, кто кого арестует. Сложилась необычная ситуация, которую кратко и язвительно отобразила в своем дневнике писательница Зинаида Гиппиус: «Дыбенко пошел на Крыленку, Крыленко на Дыбенку, друг друга арестовывают, и Коллонтайка, отставная Дыбенкина жена, здесь путается».
Чуть позже и самарская газета «Трудовая Республика» – орган максималистов – напечатала резкую статью Павла Ефимовича, которая стала основанием для принятия незамедлительных мер в его отношении. 26 апреля 1918 года ЦК РКП(б) на основании заключения следственной комиссии принял решение:
«1) Дыбенко исключается из партии за бесчестное нарушение данного им обязательства явиться в суд Советской власти и за погромную агитацию во враждебной Советской власти прессе («Трудовая республика», орган максималистов, выходящий в Самаре). 2) Предложить Президиуму ЦИК принять постановление об объявлении Дыбенко вне закона, если он не явится в назначенный Президиумом срок».
Вскоре Дыбенко объявился в Самаре, где во главе губернского исполкома стояли левые эсеры, считавшие подписанный большевиками Брестский мир преступлением перед народом. Достаточно сильны здесь были и позиции максималистов с анархистами и недовольных политикой советской власти матросов-черноморцев. Поэтому появление в городе на Волге исключенного из партии бывшего председателя Центробалта стало для них важным событием. На общем митинге левых партий, в котором участвовали и левые коммунисты, было принято постановление о невиновности Павла Ефимовича. Вскоре в сюда приехала и его жена – Александра Коллонтай.
Сегодня уже никто не может сказать, почему и под чьим влиянием Дыбенко изменил свое отношение к пролетарскому суду и прибыл в Гатчину. И суд состоялся.
17 мая судебный процесс по делу Дыбенко завершился. Революционный трибунал при ВЦИК вынес лихому матросу оправдательный вердикт. При этом были учтены и его прошлые заслуги перед революцией, и его труды по созданию Рабоче-Крестьянского Красного флота.
Из зала суда Павла Ефимовича радостные балтийцы вынесли на руках. Коллонтай осталась в Петрограде, а Дыбенко уехал в Москву, не преминув отметить грандиозной пьянкой свою победу в судебной «баталии». На следующие сутки он по заданию ЦК партии убыл на юг России. Вернувшаяся в столицу Коллонтай была потрясена и обижена таким пренебрежительным к себе отношением. Даже спасибо не сказал, – позже вспоминала она.
Пролетарский суд хотя и оправдал Павла Дыбенко, но в рядах партии не восстановил. Александра Коллонтай, обеспокоенная дальнейшей карьерой мужа, неоднократно обращается к Ленину с просьбой о восстановлении справедливости. А ответа все нет и нет. И только 18 октября 1918 года он написал ей короткую записку:
«Дорогая Ал. Мих.!
Извиняюсь очень, что не ответил на Ваши предыдущие письма, которые я получил, когда был не в Москве на лечении.
Тов. Свердлов сказал мне, что уже сговорился с Вами, и я считал вопрос исчерпанным.
Поговорю со Свердловым, как только он приедет, и по вопросу о тов. Дыбенко. Я согласен с Вами, что необходимо пересмотреть дело и отменить исключение.
Постараюсь созвониться с Вами, как только залучу свободное время».
Тем не менее, столь важный для Дыбенко вопрос тогда решен не был. Его восстановили в партии только лишь в 1922 году. С зачетом партстажа с момента исключения.
22 мая 1918 года, вскоре после вынесения Дыбенко приговора по нарвскому делу, в газете «Анархия» – органе Московской федерации анархистских групп – вновь появляется достаточно резкое письмо Павла Ефимовича «К левым товарищам рабочим». В нем он пытается обвинить Ленина в соглашательстве, в сделке с немцами и его неспособности покончить с хаосом и разрухой в стране. Клеймит позором «правительственных большевиков-соглашателей… сдающих день за днем октябрьские завоевания». Открыто выступает против нового курса большевистского правительства. Призывает рабочих и крестьян «самим решать свою судьбу».
3 июля теперь уже сарапульское издание «Путь к анархии» на своих страницах размещает совместное обращение Дыбенко и Коллонтай с требованием прекращения «красного террора» и своими возражениями против восстановления смертной казни.
Летом 1918 года Дыбенко под псевдонимом «Воронов» нелегально прибыл в Крым для организации партизанской войны в тылу немцев. 30 сентября в Симферополе его арестовали и бросили в тюрьму. Когда Коллонтай узнала об аресте мужа, сразу же развила активную деятельность по его освобождению. В результате Павла Дыбенко обменяли на группу пленных германских генералов и полковников.
В конце января 1919 года Дыбенко вызвали в штаб Украинского фронта. После короткой беседы с Антоновым-Овсеенко он получил приказ сформировать 1-ю Заднепровскую стрелковую дивизию. Начальником штаба назначили С.И. Петриковского (Петренко), политкомиссаром – Коллонтай. И они снова вместе, но Павел тяготится таким положением: командир-то он…
В начале мая 1919 года, провозгласив создание Крымской армии, Дыбенко почувствовал себя настоящим героем. Обосновавшись в Симферополе, он образует в составе Российской Федерации Крымскую ССР и приглашает в качестве ее руководителя брата Ленина – Дмитрия Ульянова, являвшегося тогда заместителем председателя Крымского СНК. Видимо, таким образом Павел Ефимович пытался отвести от себя гнев Владимира Ильича в связи со своим самоуправством.
Себя же Дыбенко сделал председателем Реввоенсовета Крыма, наркомом военных и морских сил Крыма и одновременно командующим Крымской армией, а Александру Коллонтай назначил начальником политуправления, сведя на нет функции Советов и местных исполнительных комитетов. Видя все это, Троцкий, сделал заявление о том, что красноармейские части «заражены дыбенковщиной» и полностью прекратил их снабжение.
Александра Коллонтай так прокомментировала в своем дневнике крымские похождения мужа: «Паша проявился как недисциплинированный, самолюбивый, вспыльчивый тип».
Летом 1919 года Александра Коллонтай приехала в Крым к мужу. Будучи в Севастополе, Павел Ефимович расскажет жене: «Вот здесь, на этой площади, меня должны были повестить. Вдруг подъехала машина, из нее вышел офицер в немецкой форме и объявил, что смертная казнь отменяется. Первая мысль, которая озарила меня, была такой: неужели я вновь увижу тебя?».
Несколько позже Александра Михайловна на страницах своего дневника напишет: «лучше бы не приезжала». Дело в том, что она тогда во внутреннем кармане его френча обнаружила любовные письма. Одно начиналось «Дорогая Нина, любимая моя голубка...»,другое заканчивалось словами «твоя, неизменно твоя Нина», третье было без подписи. Однако в последнем почерк показался ей до боли знакомым. Мини-расследование показало, что он принадлежал ее личной секретарше – 19-летней Тине Дюшен, которую она тут же уволила.
Для Коллонтай эти найденные ею письма оказались полной неожиданностью. А чтобы дать четкий намек Павлу на то, что она их прочитала, Шура просто переложила письма из внутреннего кармана френча во внешний. И ушла. Вернувшись, нашла его записку – «Шура, я иду в бой, может, не вернусь. Помни, что ты для меня единственная. Только тебя люблю. Ты мой ангел, но ведь мы с тобой вечно врозь». Ее ответ мужу был предельно лаконичен и язвителен: «Павел! Не жди меня и забудь. Воюй за наше светлое коммунистическое будущее, за счастье пролетариев всех стран».
«Умом понимаю, – позже написала она в дневнике, – а сердце уязвлено. Самое больное – зачем он назвал ее голубкой, ведь это же мое имя. Он не смеет его никому давать, пока мы любим друг друга. Но, может быть, это уже конец? Выпрямись, Коллонтай! Не смей бросать себя ему под ноги! Ты не жена, ты человек!».
Дыбенко прислал ей покаянное письмо с массой орфографических ошибок: «Шура, мой милый, мой нежно, нежно любимый Голуб. Скажи хотя бы одно: могу ли я взглянут на твои милые родные очи? Скажи, осталась ли хоть капля любви в твоем сердце? Спаси меня, не дай погибнут. Иначе погибнет моя первая любов к тебе. Скажи хоть слово, разреши хоть слушат звук твоего милого, нежного голоса… Милый Голуб не дай погибнут мне. Дай ответ скорее. Знай что твое письмо был мой надгробный акт. Вечно вечно твой нежно нежно любящий любящий тебя Павел».
Тогда Александра Михайловна простила ему грехи, но, тем не менее, продолжала мучиться ожиданием новых любовных похождений своего «Орла».
В одной из ее дневниковых записей 1921 года читаем: «12 часов ночи… Сейчас я почти уверена, что у Павла кто-то есть на стороне, женщина, быть может, даже не одна. …Все понимаю!.. А самой стыдно: значит, ревность есть таки? …Как-то в момент душевной распахнутости со стороны Павла (это у него бывает, когда он не то что навеселе, а «на подъеме») он стал говорить о своей любви ко мне и о том, что все остальное «эрунда», «если и есть, так чисто платоническое» – причем слово платоническое Павлушка чистосердечно путает и применяет тогда, когда дело идет о «физиологии». Кажется, он его производит от «плотоядного»!»
В первой половине октября 1919 года Павла Ефимовича вызвали в Киев. Николай Подвойский неожиданно сообщил Дыбенко о решении направить его на учебу в академию РККА. Это известие просто ошеломило Павла Ефимовича, но одновременно и даже немного обрадовало. Возможно, он вспомнил, как однажды жена в одном из своих писем советовала ему: «Старайся быть ближе к центру… на глазах. Только тогда возможно назначение на ответственный пост».
8 мая 1921 года Павел Ефимович становиться начальником Черноморского сектора обороны Украины и активно включается в работу – наводит образцовый порядок в городе. Санкционирует многочисленные аресты всех подозреваемых в разбоях, грабежах и финансовых махинациях. В результате чистки на тюремных нарах оказалось свыше 10 тысяч человек. Именно они в течение месяца расчищали городские улицы от мусора и завалов, ремонтировали школы и дороги, разбивали скверы и сажали деревья, облагораживали морской порт.
Не случайно же Александра Коллонтай как-то написала в своем дневнике: «Люблю в нем сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющее видеть в нем «жестокого, страшного Дыбенко». А позже, в 1919 году, к этой характеристике она добавила: «Дыбенко несомненный самородок, но нельзя этих буйных людей сразу делать наркомами, давать им такую власть. Они не могут понять, что можно и что нельзя. У них кружится голова».
По информации Джорджа Леви[1] - внука сестры Павла Дыбенко Доры Барсуковой, в свое время эмигрировавшей в США, Павел Ефимович приезжал на свою малую Родину – в Новозыбков с Александрой Михайловной на смотрины. И они оказались удачными. Родители Дыбенко благосклонно отнеслись к браку сына на женщине старше его на семнадцать лет. Замечали, что они любят друг друга, воркуют, словно голубки и при первой возможности хотят уединиться в хате. Мать, изнуренная тяжелой деревенской жизнью, оценила их союз как несомненное счастье для сына, которого «многому научит эта настоящая барыня с чудной фамилией, певучим голосом и железной волей».
В марте (8 – 16) 1922 годаКоллонтай за ее участие в «рабочей оппозиции» подверглась жесткой критике на X съезде РКП (б). Александру Михайловну строго предупредили: если она продолжит антипартийную деятельность, будет исключена из партии. Более того, Феликс Дзержинский предлагал пересажать или расстрелять всех участников оппозиции. Вот почему Коллонтай от греха подальше уезжает к мужу в Одессу.
Павел Ефимович в ожидании приезда жены подбирает особняк для размещения семьи. По душе ему пришлась дача, располагавшаяся неподалеку от места проживания тамошних миллионеров. А затем, чтобы «легализовать» будущее жилье, он телеграфирует командующему Харьковским военным округом Михаилу Фрунзе: «На даче Вагнера находится практическая радиостанция, которая в настоящий момент совершенно бездействует. Прошу выселить ее и отдать помещение под детский сад 51-й дивизии». Ответ последовал незамедлительно: «Разрешаю. Фрунзе». Ребятишки, естественно, сюда так и не вселились, а Дыбенко обрел крышу над головой…
Тогда же подчиненные Павла Ефимовича из спецотряда «реквизировали» для его неотложных нужд «винный заводик удельного ведомства» с неплохим запасом коллекционных вин. И вскоре покатились по Одессе похожие на правду сплетни о пьянках-гулянках бравого командира с симпатичными барышнями. А завершались они якобы, как утверждала народная молва, поездками на автомобиле с обязательным купанием в Черном море. При лунном свете, нагишом…
Коллонтай приехала летом, и вскоре возник повод для серьезного конфликта. Павел Ефимович, ссылаясь на огромную занятость, иногда не ночевал дома, а когда возвращался, то по комнатам распространялся густой запах винного перегара. А тем временем одесситы уже открыто обсуждали любовный роман ее мужа с юной красавицей Валей. (Валентина Александровна. По разным источникам ее девичья фамилия была Стафеева, Стафилевская или Стефеловская. –П.П.). Однако Александра Михайловна слухам старалась не верить. «Этого не может быть, – записала она в своем дневнике. – Нет, нет, я еще не старуха. И все-таки от своих лет никуда не уйдешь, не убежишь. Семнадцать лет! Куда их деть? Как их сбросить! Почему же я родилась раньше его на целых семнадцать лет?! Вправе ли я требовать от него верности?»
Хотя в это, очередное и позднее возвращение своего блудного «Орла», да еще и под хорошим хмельком, ее словно прорвало. Семейная ссора вспыхнула после того, когда ее муж, пытаясь оправдаться, сказал, что «немного» задержался у своих боевых друзей. В ответ она бросила ему в лицо: «Не лги. Мне все равно, где ты был. Между нами все кончено. В среду еду в Москву. Ты можешь делать что хочешь — мне все равно».
Мучительно-повторное объяснение между ними происходило в саду бывшей дачи Вагнера. Дыбенко неожиданно повернулся к ней спиной и быстро удалился. «У меня мелькнуло опасение: зачем он так спешит? – потом вспоминала Александра Коллонтай. – Но я медлила. Зачем, зачем я тогда не бросилась за ним? Поднимаясь по лестнице террасы, услышала выстрел… Павел лежал на каменном полу, по френчу текла струйка крови… Орден Красного Знамени отклонил пулю, и она прошла мимо сердца… Только позднее я узнала, что в тот вечер «красивая девушка» поставила ему ультиматум: либо я, либо она».
Дыбенко, до того умевший метко стрелять, на этот раз почему-то промазал. Пострадавшего его адъютанты тут же отправили в поблизости расположенный госпиталь. Рана оказалась не смертельной, и он вскоре поправился…
«Как же так? – напишет в своем дневнике Александра Михайловна. – Всю жизнь я утверждала свободную любовь, свободную от условностей, от ревности, от унижений. И вот пришло время, когда меня охватывает со всех сторон то же самое чувство. Ведь против этого я всегда восставала. А сейчас сама не способна, не в состоянии справиться с ним».
Всю вину за «непартийный» поступок Павла Коллонтай взяла на себя. Одновременно она написала Генеральному секретарю ЦК РКП(б) Сталину письмо, в котором попросила найти ей новую работу и отправить на Дальний Восток или за границу. Ответ не заставил себя долго ждать: «Мы назначаем вас на ответственный пост за границу. Немедленно возвращайтесь в Москву. Сталин». И она уехала, оставив Павла на попечение молодой любовницы.
«В душе я действительно чувствовала облегчение, – вспоминала Александра Коллонтай. – Надо ставить окончательную точку на личных неприятностях, тогда открывается незасорённый путь для дальнейшей работы и творчества. Все мучительное, связанное с Дыбенко, я сумею потопить в работе».
Дипломатическая деятельность Коллонтай началась 12 октября 1922 года, когда она прибыла в столицу Норвегии Христианию (Осло) в качестве торгового представителя. Однако Павел Ефимович стал буквально забрасывать ее нежными письмами, умолял о прощении. И она сдалась. Через несколько месяцев МИД по ее ходатайству и с ведома Сталина выдал Дыбенко визу на въезд в Норвегию. Долгожданная встреча для них оказалась последней. Как только Александра Михайловна узнала, что он, продолжая делить с ней семейное ложе, тайно отправлял письма своей возлюбленной Вале, в их брачном союзе была поставлена последняя точка.
«Провожала с сухими глазами», – запишет потом Александра Михайловна в своем дневнике. Вскоре после досрочного отъезда Павла Ефимовича в Россию она диппочтой отправила Сталину депешу, где четко расставила все акценты: «Прошу больше не смешивать имен Коллонтай и Дыбенко. Трехнедельное пребывание здесь Дыбенко окончательно и бесповоротно убедило меня, что наши пути разошлись». А еще она написала новой пассии Дыбенко письмо с пожеланием счастья, тем самым оставив за собой последнее слово.
Из письма Коллонтай подруге: «…Видишь ли, мой муж стал засыпать меня телеграммами и письмами, полными жалоб на свое душевное одиночество, упреков в том, что я несправедливо порвала с ним… Письма были такие нежные и трогательные, что я проливала над ними слезу и уже начала сомневаться в правильности моего решения разойтись с Павлом… И я узнаю, что Павел вовсе не одинок, что, когда его корпус перевели из Одесского круга в Могилев, он захватил с собой «красивую девушку» и она живет у него. Ночью со мной случился сердечный приступ и нервный припадок…»
Сегодня можно смело предположить, что Коллонтай уже с первых дней замужества не очень-то верила в долговечность их брака и в одном из своих любовных посланий Павлу Ефимовичу откровенно заявила ему: «Ведь я живу, знаю, что не умею, не могу дать тебе полного счастья. Тебе со мной, с одной стороны, хорошо, близко, а с другой — неудобно, а подчас и тяжело. Я не та жена, какая тебе нужна. Я все-таки больше человек, чем женщина. Этим все сказано».
Однажды на одном из совещаний высшего комсостава РККА Сталин якобы подошел к Дыбенко и, глядя ему в глаза, якобы спросил: «А скажи-ка мне, Дыбенко, почему ты разошелся с Коллонтай?» Павел Ефимович попытался все объяснить, но вождь прервал его: «Ну и дурак. Большую глупость сделал».
В 1928 году после встречи с бывшим мужем на приеме у афганского посла в Москве Александра Михайловна сделает очередную дневниковую запись: «А к Павлу у меня все умерло. Ни тепла, ни холода. Равнодушно. Странно»…
В 1923 году34-летний Дыбенко женится на юной Валентине Александровне Стафилевской. Уязвленная этим Александра Коллонтай тогда написала ему: «…твой организм уже поддался разъедающему яду алкоголя. Стоит тебе выпить пустяк, и ты теряешь умственное равновесие. Ты стал весь желтый. Глаза ненормальные». В то же время в ее дневниках есть и такая запись: «Я написала Сталину все как было, про наши моральные расхождения с Павлом, про личное горе и решение порвать с Дыбенко».
После одной из своих поздних поездок в Москву Александра Михайловна занесла в свой дневник такие сроки: «Странная для меня была встреча с бывшей женой Павла Дыбенко. Она уже разошлась и теперь уже жена какого-то высокопоставленного краскома. Она пополнела и потому подурнела. Неужели я из-за нее столько ночей не спала?».
В 1928 году Дыбенко стал командующим войсками Среднеазиатского военного округа, где еще шли ожесточенные бои с басмачами. Валентина Александровна не пожелала уехать с мужем, предпочла остаться в спокойной и сытой Москве. Крутила романы с «красными командирами и дипломатами», а затем и вовсе оставила Павла Ефимовича и вышла замуж за командарма 2-го ранга Седякина.
В одном из своих писем Ворошилову Павел Ефимович откровенно писал: «Развелся с Валентиной Александровной по двум причинам: требовал, чтобы она пошла учиться и работать, а не быть светской дамой и тунеядцем на теле Советской страны. И второе – ухаживания Седякина».
2 декабря 1937 года ее арестовали вместе со своим новым супругом – «врагом народа». В следующем году, 29 июля, его расстреляли. Практически через месяц – 26 августа – и «шпионку» Валентину Седякину постигла та же участь.
Третьей женой Дыбенко стала бегунья-рекордсменка Зина Ерутина, с которой он познакомился на ташкентском стадионе. Ему понравилась эта спортсменка, и вскоре они стали супругами. Зинаида в тот период жизни отдавала предпочтение веселым застольям в кругу своих друзей, а и иногда и вовсе не ночевала дома. Да, и Павел Ефимович время даром не терял: во время очередного отсутствия в семейном ложе своей жены «ходил налево». И ведь не случайно, что один из «доброжелателей» сообщал Москву, что Дыбенко «использовал свое служебное положение и казенные средства для встреч с женщинами». В результате этого доноса и продолжавшихся неурядиц и конфликтов их семейный союз через два года совместной жизни распался.
Позже он напишет наркому Ворошилову, что на Зине он «женился действительно случайно. Однако, став моей женой, она постаралась использовать положение, начиная с автомобилей, …использования курортов для своих многочисленных родственников».
Четвертая жена – 27-летняя учительница Зинаида Викторовна Карпова, по словам Павла Ефимовича, была «человеком из пролетарской семьи». Он встретил ее в Самаре, и после их недолгого знакомства она развелась с мужем и ушла к нему. 18 марта 1938 года ее арестовали: за недонесение о преступных действиях своего супруга. Ее вынудили подписать два сфальсифицированных протокола допроса, содержащих обвинения в адрес мужа, от которых она вскоре отказалась. Следствие продолжалось более года, и все это время она содержалась под стражей. Особое совещание при НКВД СССР осудило ее к 5 годам ИТЛ. Отбывала срок в Карагандинских лагерях.
Из всех официальных жен Павла Дыбенко повезло только Коллонтай и Ерутиной. Первая вовремя отреклась от всего, что ей так было дорого в жизни, от своего «Орла», который страстно ее любил. А Сталин не позволил карательным органам трогать Александру Михайловну, и худшие для СССР годы она провела в комфортных условиях за границей – в Норвегии, Мексике и Швеции. Вторая – за двухлетний период супружества не смогла разглядеть в нем «немецкого и американского шпиона» и «врага народа», а потому и не попала под маховик репрессий.
Почему не «убрали» Коллонтай? Она была слишком выдающимся человеком, выдающейся женщиной. Но главное – другое: она никому уже не мешала. Как сказал о ней Молотов: «Не вредная».
В марте 1942 годаКоллонтай исполнилось 70 лет. Приехавший в Стокгольм дипломат Владимир Ерофеев вспоминал: «Ее разбил паралич… Меня она принимала, сидя в кресле-коляске… Но старалась держаться бодро».
В марте 1945 года Молотов сообщил телеграммой в Швецию, что посла заберёт специальный (военный) самолет. 18 марта во Внуково Коллонтай встретил ее внук Владимир. Левая рука и нога были парализованы, но Александра Михайловна продолжала работать и выполняла функции советника в МИДе. «Мой отдых вечером – книги по истории, монография или исследование античного мира. Факты, факты, я по ним делаю свои выводы о прошлом и будущем человечестве… В мире очень тревожно…»
Александра Коллонтай скончалась в своей постели от инфаркта 9 марта 1952 года в Москве, не дожив до своего 80-летия пяти дней.
Автор: Павел ПАЛЬЧИКОВ
Редактор: Александр Ляшенко
[1] Сегодня он проживает в американском городе Остине, автора этой статьи дальний родственник Павла Дыбенко случайно нашел в Интернете и поддерживает с ним переписку.
