В русской литературе не было, пожалуй, более трусливого, подлого, двуличного, лицемерного и заискивающего писателя, чем Горький.
С ним даже негодяй Маяковский, предлагавший облить бензином и сжечь во имя революции своего собственного отца, не сравнится. Потому что Горький - это просто хрестоматийный мерзавец и подонок. Убежден, что прочитав данный материал, вы со мной согласитесь…
Уже в школе одноклассники невзлюбили Алексея Пешкова (настоящее имя Горького) – они называли его «ветошником» и «нищебродом». А все потому, что после уроков будущий советский миллионер лазил по помойкам, собирая всякое тряпье на продажу. Однажды ребята пожаловались учителю, что им неприятно сидеть рядом с Пешковым, поскольку от него несет помойной ямой. После такого откровения обиженный помоишник бросил школу и уже никогда больше в нее не возвращался…
Кстати, Горький был лингвистическим идиотом от рождения. Сказывалось и незаконченное школьное образование. Уже став известным писателем, он допускал на письме такие орфографические ошибки, что его редактора просто хватались за головы. Более того, проведя за границей в общей сложности около двадцати лет, он так и не овладел ни одним иностранным языком. Да что там языком – за пятнадцать лет своей жизни в Италии он смог выучить по-итальянски лишь одну фразу: «Buona sera!» («Добрый вечер») И повторял ее, как дурачок, к месту и не к месту…
С малых лет Горький отличался большими странностями в поведении. Например, нежеланием жить. Первую попытку самоубийства он предпринял еще будучи дебиловатым 19 летним недорослем. Однажды, из за накатившей на него депрессии, Горький прострелил себе из револьвера легкое - его срочно доставили в больницу, где сделали успешную операцию. Спустя несколько дней этот идиот повторил попытку суицида, выжрав какую то гадость из склянки, обнаруженной им в ординаторской. Врачи вторично спасли его от смерти, хотя, конечно, он этого совершенно не заслуживал. За неоднократную попытку самоубийства Горький был отлучен от церкви, но это его нисколько не расстроило – впоследствии он этим фактом даже бравировал…
По мнению психиатров, анализировавших поведение Горького в юности, это был ярко выраженный психопат с целым набором сопутствовавших психических заболеваний, самым ярким из которых был навязчивый суицидальный комплекс. Или, другими словами говоря, склонность к самоубийству как к средству кардинального решения всех житейских проблем. Сам Горький отвергал эти диагнозы, не желая признавать себя больным на всю голову, что, в общем то, понятно: какой же псих признается в собственной ущербности?..
Как же так получилось (задаемся мы вопросом) что сын бедного нижегородского обойщика, не получивший никакого вразумительного образования, периодически мечтающий свести счеты с жизнью, спустя всего лишь пару лет после начала писательской карьеры, вдруг заделался известным на весь мир писателем, богатейшим человеком России, который десятилетиями жил на самых дорогих зарубежных курортах и сорил деньгами так, что даже европейским богачам было за него неловко? Все очень просто – в какой то момент Горький очень удачно (на его взгляд) продал свою душу дьяволу и тот расплатился с ним за это золотом…
Мы еще поговорим об этом в свое месте, а пока отметим, что до революции Горький самым активным образом помогал большевикам. Он открыто участвовал в подрывной антигосударственной деятельности, собирая деньги для закупки оружия и предоставив свою квартиру под оружейный склад. Боевики террористы устроили в его жилище что то вроде тира и активно тренировались в стрельбе (потом они применят эти навыки на улицах наших городов) Когда «первая русская революция» 1905 года окончилась поражением, Горький беспрепятственно перебрался через границу (российское правительство постеснялось трогать известного писателя) и уехал в Америку. Там он выступал на митингах, продолжая обвинять Россию во всех смертных грехах...
После того, как всякие ленины и троцкие спустя какое то время все же захватили власть, они принялись лепить из Горького культовую фигуру какой то невероятной величины. Даже Пушкину в нашей стране не оказывалось столько почтения, сколько этому, в общем то, довольно посредственному писателю. Ну, вот признайтесь, когда вы в последний раз читали Горького? Если делали это вообще… А между тем в 30 ые годы прошлого столетия в СССР даже шутка ходила такая: «Мы назвали именем Максима Горького парки, самолеты, улицы, колхозы, города. Может нам всю нашу жизнь теперь назвать Максимально Горькой?»...
Поначалу большевики выделили Горькому для проживания относительно небольшую (состоящую «всего» из одиннадцати комнат) квартиру и «пролетарский писатель» сразу принялся зазывать туда гостей – всевозможных Зиновьевых, Каменевых, Луначарских и прочих высокопоставленных комиссаров, от которых могло зависеть его благополучие. По воспоминаниям многих свидетелей, квартира эта фактически превратилась в одну большую «обжорную», где Горький и его многочисленные гости беспрерывно ели, пили, танцевали, играли в карты на деньги, читали порнографические романы и предавались утехам в духе Маркиза де Сада… Красиво жить не запретишь, конечно, но напомню, что по России тогда уже вовсю гулял страшный голод и люди тысячами умирали от недостатка элементарной пищи…
Чуть позже Горький и его очередная сожительница (которых он, кстати говоря, менял, как перчатки) были назначены большевиками руководителями Оценочно-антикварной комиссии, в задачу которой входило отобрать из имущества, конфискованного комиссарами у русских людей, а также в церквях, ломбардах и антикварных лавках, предметы, представляющие какую либо ценность. Чтобы затем продать их на аукционах за границей. Через некоторое время, по словам очевидцев, «квартира Горького приобрела вид музея или лавки старьёвщика». Помните, как в детстве Горький лазил по помойкам, выуживая из них всякое тряпье для пропитания? Теперь он делал тоже самое, только получал за это несравненно более высокий доход. Разумеется, иногда вещички, выставляемые на продажу, приходилось отмывать от крови их бывших владельцев, но кто на подобные мелочи тогда обращал внимание, особенно когда на кону стоял большой гешефт?..
Вот как описывает его «художества» на ниве мародерского грабежа петербуржцев известный в то время литератор Зинаида Гиппиус: «Горький продолжает своё худое дело - за бесценок скупает старинные и фамильные вещи у «гонимых», в буквальном смысле умирающих с голоду. Рассказывают: его квартира совершенный музей. Переполнена старинными вещами, скупленными у тех, кто падает с голода. Теперь ведь продают последнее, дедовское, заветное, за кусок хлеба. Горький и пользуется… Все, кажется, старинные вещи скупил, потянуло на клубничку, коллекционирует теперь эротические альбомы»…
Потом Горький еще несколько раз уезжал за границу, возвращался обратно, пока большевики не предоставили ему поистине царские условия содержания, начиная от шикарного особняка в Москве, до сногсшибательного дворца в Крыму. Из секретного листа расходов НКВД можно узнать, как жил этот «литературный босяк»: «Примерный расход за 9 месяцев 1936 года следующий: продовольствие - 560 000 рублей, ремонтные расходы и парковые расходы - 210 000 рублей, содержание штата - 180 000 рублей, хозяйственные расходы - 60 000 рублей. Итого: 1 010 000 рублей» В месяц это составляло 112 с лишним тысяч. Для сравнения, средняя зарплата по стране тогда равнялась 200 рублям…
Впрочем, Горький тоже в долгу не оставался. Желая в очередной раз выслужиться перед большевиками, он предложил создать т. н. «Верховную книгу», в которой в духе марксизма-ленинизма был бы переиначен весь опыт человеческой цивилизации. Сам прожектер Горький пояснял свою идиотскую идею так: «Советским писателям будут даны сто тем и мировые книги ими будут переписаны наново, а иногда 2-3 соединены в одну, чтобы мировой пролетариат читал и учился по ним делать мировую революцию. Таким образом должна быть постепенно переписана вся мировая литература, история, философия… И вся серия должна будет кончаться устными легендами о Ленине». По счастью, бодливой корове Бог рог не дал и из этой откровенной ахинеи так ничего и не вышло...
В СССР Горького однажды угораздило заехать даже на печально знаменитые Соловки. Вот как в своей нашумевшей книге «Архипелаг Гулаг» описывал это Александр Солженицын: «Комиссия ВЦИК под председательством «совести партии» товарища Сольца поехала узнать, что там делается, на этих Соловках (они же ничего не знали!) Но впрочем, проехала та комиссия только по Мурманской железной дороге, да и там ничего особого не управила. А на остров сочтено было благом послать нет, просить поехать! – как раз недавно вернувшегося в пролетарское отечество великого писателя Максима Горького…
Опережающий слух донёсся до Соловков – заколотились арестантские сердца, засуетились охранники. Надо знать заключённых, чтобы представить их ожидание! В гнездо бесправия, произвола и молчания прорывается сокол и буревестник! Первый русский писатель! Вот он им пропишет! Вот он им покажет! Вот, батюшка, защитит! Ожидали Горького почти как всеобщую амнистию...
Волновалось и начальство: как могло, прятало уродство и лощило показуху. Из Кремля на дальние командировки отправляли этапы, чтобы здесь оставалось поменьше; из санчасти списали многих больных и навели чистоту. И натыкали «бульвар» из ёлок без корней (несколько дней они должны были не засохнуть) – к детколонии, открытой три месяца назад, гордости УСЛОНа, где все одеты, и нет социально-чуждых детей, и где, конечно, Горькому интересно будет посмотреть, как малолетних воспитывают и спасают для будущей жизни при социализме...
Это было 20 июня 1929 года. Знаменитый писатель сошёл на пристань в Бухте Благоденствия. Рядом с ним была его невестка, вся в коже (чёрная кожаная фуражка, кожаная куртка, кожаные галифе и высокие узкие сапоги), - живой символ ОГПУ плечо о плечо с русской литературой. В окружении комсостава ГПУ Горький прошёл быстрыми длинными шагами по коридорам нескольких общежитий. Все двери комнат были распахнуты, но он в них почти не заходил...
В санчасти ему выстроили в две шеренги в свежих халатах врачей и сестёр, он и смотреть не стал, ушёл. Дальше чекисты УСЛОНа бесстрашно повезли его на Секирку. И что ж? – в карцерах не оказалось людского переполнения и, главное, жёрдочек никаких! На скамьях сидели воры (уже их много было на Соловках) и все... читали газеты! Никто из них не смел встать и пожаловаться, но придумали они: держать газеты вверх ногами. И Горький подошёл к одному и молча обернул газету как надо. Заметил! Догадался! Так не покинет! Защитит!..
Поехали в детколонию. Как культурно! – каждый на отдельном топчане, на матрасе. Все жмутся, все довольны. И вдруг 14-летний мальчишка сказал: «Слушай, Горький! Всё, что ты видишь, – это неправда. А хочешь правду знать? Рассказать?» Да, кивнул писатель. Да, он хочет знать правду. (Ах, мальчишка, зачем ты портишь только-только настроившееся благополучие литературного патриарха? Дворец в Москве, имение в Подмосковье) И велено было выйти всем, – и детям, и даже сопровождающим гепеушникам, и мальчик полтора часа всё рассказывал долговязому старику. Горький вышел из барака, заливаясь слезами…
Ему подали коляску ехать обедать на дачу к начальнику лагеря. А ребята хлынули в барак: «О комариках сказал?» – «Сказал!» – «О жёрдочках сказал?» – «Сказал!» – «О вридлах сказал?» – «Сказал!» – «А как с лестницы спихивают?.. А про мешки?.. А ночёвки в снегу?.. « Всё-всё-всё сказал правдолюбец мальчишка! Но даже имени его мы не знаем. 22 июня, уже после разговора с мальчиком, Горький оставил такую запись в «Книге отзывов», специально сшитой для этого случая: «Я не в состоянии выразить мои впечатления в нескольких словах. Не хочется да и стыдно было бы впасть в шаблонные похвалы изумительной энергии людей, которые, являясь зоркими и неутомимыми стражами революции, умеют, вместе с этим, быть замечательно смелыми творцами культуры». 23-го Горький отплыл. Едва отошёл его пароход – мальчика расстреляли»...
Но пойдем дальше. Великие русские писатели в большинстве своем были для Горького чуть ли не личными врагами: Гоголя он презирал, над Тургеневым смеялся, Достоевского откровенно ненавидел. Вот что, к примеру, разглядел Пешков в гениальных творениях нашего великого классика: «Достоевский изумительно глубоко почувствовал, понял и с наслаждением изобразил две болезни, воспитанные в русском человеке его уродливой историей, тяжкой и обидной жизнью: садическую жестокость во всем разочарованного нигилиста и - противоположность её - мазохизм существа забитого, запуганного, способного наслаждаться своим страданием, не без злорадства, однако, рисуясь им пред всеми и пред самим собою»...
Интересно, что всячески изгаляясь над классиками русской литературы, пальца которых он не стоил, Горький нагло, безудержно и нахраписто рекламировал всяких еврейских бездарностей, не умеющих толком и писать по-русски. Так, например, он взялся опекать Исаака Бабеля – бывшего чекиста, расстреливавшего по темницам русских людей и гордившегося этим. Свою первую чудовищную книгу «Конармия» Бабель (сменивший палаческий револьвер на перо) посвятил «герою революции товарищу Троцкому» и она буквально брызжет ненавистью ко всему русскому…
Вот как в своей нашумевшей книге «Русофобия» описывает это выдающийся наш философ Игорь Шафаревич: «Презрение и брезгливость к русским и украинцам, как к существам низшего типа, недочеловекам, ощущается почти в каждом рассказе «Конармии» И. Бабеля. Полноценный человек, вызывающий у автора уважение и сочувствие, встречается там только в образе еврея. С нескрываемым отвращением описывается, как русский отец режет сына, а потом второй сын - отца, как украинец признается, что не любит убивать расстреливая, а предпочитает затаптывать насмерть ногами. Но особенно характерен рассказ «Сын Рабби». Автор едет в поезде вместе с отступающей армией: «И чудовищная Россия, неправдоподобная, как стадо платяных вшей, затопала лаптями по обе стороны вагонов. Тифозное мужичье катило перед собой привычный гроб солдатской смерти. Оно прыгало на подножки нашего поезда и отваливалось, сбитое прикладами»…
Когда Буденный, являвшийся истинным (в отличие от Троцкого) создателем Конармии прочитал сей отвратительный опус, ярости его не было предела. Он назвал эту книгу «бредом сумасшедшего еврея», а самого Бабеля «больным садистом и дегенератом от литературы», но Горький тут же принялся защищать своего протеже: «Такого красочного и живого изображения единичных бойцов, которое давало бы мне ясное представление о психике всего коллектива, всей массы Конармии и помогло бы мне понять силу, которая позволила ей совершить исторический, изумительный ее поход, - я не знаю в русской литературе»… От себя замечу, что Горький здесь не просто лицемерит, а самым бессовестным образом лжет. Читать эту блевотину, исторгнутую Бабелем, без чувства гадливости по отношению к данному пейсателю, просто невозможно…
Вообще надо сказать, что Горький люто ненавидел Россию и наш народ (частью которого он, вроде как, являлся) «Ох, как тяжко жить в России, в этом смердючем центре физического и морального разврата, подлости вранья и злодейства» - сокрушался этот урод. Некоторые статьи Горького (например, «О русском крестьянстве») в СССР опасались перепечатывать даже в перестройку – настолько отвратительными и русофобскими они были. В этих своих «нетленках» выродок Пешков дал полную волю своим человеконенавистническим взглядам. Вот только некоторые из них:
«Я полагаю, что из 35 миллионов голодных большинство умрет. Однако в этой трагедии я вижу положительное явление, ибо вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень, все те почти страшные люди, о которых говорилось выше, и место их займет новое племя - грамотных, разумных, бодрых людей»…
«Костер зажгли, он горит плохо, воняет Русью, грязненькой, пьяной и жестокой. И вот эту несчастную Русь тащат и толкают на Голгофу, чтобы распять ее ради спасения мира... Русский человек в огромном большинстве плохой работник. Ему неведом восторг строительства жизни и процесс труда не доставляет ему радости. На Святой Руси труд подневолен, отношение к труду - воловье»…
«Мы жестокое зверье, в наших жилах все еще течет темная и злая рабья кровь - ядовитое наследие татарского и крепостного ига. Нет слов, которыми нельзя было бы обругать русского человека… В русской жестокости чувствуется дьявольская изощрённость, в ней есть нечто тонкое, изысканное. Можно допустить, что на развитие жестокости влияло чтение житий святых великомученников... Кто более жесток: белые или красные? Вероятно - одинаково, ведь и те и другие - русские»…
Вот так негодяй Горький отзывался о нашем народе. Но как же меняется тон его речей, когда речь заходит об иудеях! В жизни и творчестве «основоположника соцреализма» еврейский вопрос занимал совершенно особенное место - в своих многочисленных статьях он буквально облизывал детей Сиона. Ни один русский писатель так не унижался и не пресмыкался перед денежными мешками, как это делал писатель Пешков, который и вправду был пешкой в руках сионистов. Этот шабесгой с готовностью брался за самую грязную работу (будь то подлое уничижение русских или безмерное восхваление евреев) чтобы только угодить своим хозяевам. Примечательно, что свою литературную деятельность Пешков начал под еврейским псевдонимом Иегудиил Хламида, и только впоследствии из соображений конспирации поменял его на Горького…
Тем самым он как бы намекал бессовестным дельцам, захватившим власть в русской литературе: «Мы с вами одной крови – я ваш и буду служить Сиону до конца»… Литературоведам хорошо известны слова Толстого, сказанные Чехову о Пешкове: «Горький - злой человек. У него душа соглядатая, он пришел откуда-то в чужую ему землю, ко всему присматривается, все замечает и обо всем доносит какому-то своему богу. А бог у него - урод»…
Говорят, что в молодости этот пейсатель даже брал уроки иврита… Вы можете себе представить русского человека, который бы вдруг начал учить полумертвый еврейский язык? Для кого и для чего он это делал?.. Здесь явно у Горького прослеживался какой то план: скорее всего, он рассчитывал как можно надежнее втереться в доверие к евреям и получить от них обильное финансирование (надо сказать, он этого добился) В конце концов, Горький так ожидовел, что заявил буквально следующее: «Некоторые из крупных мыслителей Европы считают еврея, как психический тип, культурно выше, красивее русского». Вот вам и весь «великий пролетарский писатель»…
Отметим, что бессовестный подхалимаж Горького очень щедро оплачивался евреями. Бунин как то поведал, что большинство писателей тогда получали по 300-400 рублей за печатный лист (это порядка 40 000 знаков или около 18-20 стандартных листов А4) в то время, как Горькому платили по 1 000 рублей, при том, что он был к тому времени еще начинающим писателем… Для сравнения, зарплата обычного рабочего составляла 20 рублей в месяц. Понятно, что с такими ошеломительными заработками Горький очень скоро превратился из «литературного босяка» во вполне себе преуспевающего миллионера, да еще всячески распиаренного Сионом…
Вообще, чтобы вы понимали уровень взаимодействия шабесгоя Горького и его еврейских покровителей, приведу такой малоизвестный пример. Еще задолго до революции Горький усыновил (внимание!) родного брата известного впоследствии большевика Свердлова – Зиновия. Что это был за странный пердимонокль – история умалчивает, но ситуация имела необычное продолжение. Зиновий этот в результате каких то сложных душевных терзаний порвал с революционным (или попросту говоря – террористическим) движением, а заодно и с иудаизмом. Отец его проклял специальным еврейским проклятьем и Зиновий от отчаяния укатил во Францию, где поступил в знаменитый Иностранный легион. Когда через некоторое время пришло известие, что он потерял в боях руку, старик Свердлов страшно обрадовался: «Какую руку?!» - возопил он. После того, как ему сказали, что правую, торжеству мерзавца не было предела: по формуле еврейского ритуального проклятия, когда отец проклинает сына, тот должен потерять именно правую руку…
Но дадим слово известному историку и писателю А. П. Столешникову: «В нью-йоркском еженедельнике «Форвертс» вся рубрика «Евреи глазами именитых», которую ведёт Анатолий Зеликман, была отведена Горькому. Я выберу самый короткий абзац Горького, их тех, которые цитировал Зеликман: «И сейчас в душе русского человека назревает гнойный нарыв зависти и ненависти бездельников и лентяев к евреям - народу живому, деятельному, который поэтому и обгоняет тяжёлого русского человека на всех путях жизни, что умеет и любит работать...
Уже с детских лет меня подкупил маленький древний еврейский народ, подкупил своей стойкостью в борьбе за жизнь, своей верой, без которой нет человека, а только двуногое животное. Его все гнали и гонят, все били и бьют, а он живёт и живёт, украшая прекрасной кровью своей этот мир, враждебный ему. Это евреи вырастили на грязной нашей земле великолепный цветок Христа, сына плотника-еврея, бога любви и кротости, бога, которому, якобы, поклоняетесь вы, ненавистники евреев. Столь же прекрасными цветами духа были и апостолы Христа, рыбаки евреи, утвердившие на земле «религию христианства» - религию всемирного братства народов, религию, на почве которой выросли идеи социализма, идея Интернационала...
Заслуги евреев перед миром - велики: тупое и ленивое невежество ваше не знает этого, вы одно только знаете: евреи кое-где стоят впереди и евреев нет в очередях... Но ведь впереди они только потому, что умеют работать лучше вас и любят работу, а в очередь бедный еврей не идёт потому, что вы облаете его, станете издеваться над ним, даже изобьёте и, пожалуй, можете убить в бессильной вашей злобе»…
Ну что, вам понятно, почему именем Максима Горького в СССР было названо всё, что вообще можно было назвать от городов и театров до машин, кораблей, домов отдыха, парков, детсадов и роддомов. Вам теперь ясно, чей этот «русский» писатель? Почему-то эти «бессмертные строки» мы не изучали в школе? Да, действительно, почему? А ведь у Горького такого рода апологетики евреев написано гораздо больше, чем художественной прозы. Открытие, да? И я бы ещё и вполне согласился с его доводами по отношению к русским, так красиво он «парит», если бы не одно но!..
Дело в том, что этот «маленький, древний, еврейский народ» не только впереди русских в России, но и впереди немцев в Германии, впереди французов во Франции, впереди итальянцев в Италии, впереди американцев в Америке, впереди шведов в Швеции, впереди голландцев в Голландии, впереди румын в Румынии и так далее, буквально в каждой отдельной стране и географической точке планеты. А это по закону диалектической талмудистики: «переход количества в качество». И Горький прекрасно знал об этом, подолгу живя на их деньги за границей в Америке, и на острове миллиардеров – Капри…
Пешков-Горький прекрасно знал, что евреи - это элита мира, что они везде, что это не нация или религия, а глобальная элита, и что только через них можно «выйти в люди», потому что «люди» - это только евреи, а гои - это скот. Пешков-Горький прекрасно знал причины «неуспеха русского народа». Представьте себе на параллельных путях два поезда: одному постоянно зелёный свет, а для другого даже пути разобраны; и сам Горький зацепился за подножку поезда, которому всегда зелёный...
Горький знал всё, но сознательно выдавал «на гора» такие вот апологетики еврейства. Потому что Пешков чётко знал, стоит ему прекратить, и он в момент перестанет быть известным Горьким и снова станет неизвестным Пешковым, и очутится на том самом «На дне», которое так живописно расписал, как постоянный уровень жизни и обретания гоев…
Из этого интересного горьковского абзаца православные также могут узнать, что евреи не распяли; они, оказывается, «вырастили на грязной нашей земле великолепный цветок Христа, сына плотника-еврея», а «рыбаки-евреи утвердили на земле религию христианства, сделав сына еврейского плотника Богом». Да запросто! Верьте еврейским плотникам, еврейским рыбакам, еврейским слесарям, сантехникам, ювелирам, зубным врачам, банкирам, экономистам, социологам, врачам, астрологам, психологам, историкам, политикам, журналистам и писателям - верьте! И вы останетесь в том же гойском стойле, в котором пребывали последние 6000 лет по еврейскому календарю…
На Капри Горький лепит дрянные пропагандистские пьески, а еврейская мафия раскручивает эти дерьмовые «произведения» в прокате по всему миру и гребет валюту лопатой. Знаете, кто был театральным агентом Горького? – Сам знаменитый Израиль Парвус – банкир многих еврейских революций по всей Европе. Еврейская мафия раскрутила Горького как Майкла Джексона: 20% получал в карман театральный агент Парвус, 40% шло в большевистскую, то есть еврейскую кассу, и 40% - лично Горькому…
Когда я смотрю на такие личности как еврейские бомбометатели и отравители русских царей и слышу фамилии Засулич, Гриневицкого, врача Захарьина, отравившего Александра Третьего и даже Троцкого и его банды, заливших кровью Россию, у меня есть к ним ненависть, но эта ненависть нормальная, здоровая, как противник ненавидит противника, но не более того. Но, когда, я изучаю деятельность Максима Горького, то по мне ползают мурашки гадливости, чувство омерзения, от которого я никак не могу отделаться…
Иегудиил Хламида - это не человек - это исчадье земли русской, выродок! Тот дегенерат, чьё творчество мы изучали и изучаем, как творчество «великого русского, пролетарского писателя» на самом деле был борцом за власть Еврейского Интернационала. Он был «Буревестником», но еврейской революции, он был подлым еврейским наймитом и гнуснейшим прихвостнем не только в русской, но и вообще в мировой истории»...
Впрочем, страсть к чужим деньгам у сионистов неистребима, при случае они не гнушались «кидать на бабки» даже преданного им шабесгоя Горького. Вот как жалуется на это сам «пролетарский писатель»: «К немецкой партии у меня было «щекотливое» дело: видный ее член, впоследствии весьма известный Израиль Парвус, имел от издательства «Знания» доверенность на сбор гонорара с театров за пьесу «На дне». Он получил эту доверенность в 1902 году в Севастополе, на вокзале, приехав туда нелегально. За четыре года пьеса обошла все театры Германии, в одном только Берлине была поставлена свыше 500 раз, у Парвуса собралось, кажется, 100 тысяч марок…
Но вместо денег он прислал в «Знание» письмо, в котором добродушно сообщил, что все эти деньги он потратил на путешествие с одной барышней по Италии (Парвус вместе с Розой Люксембург прокатился по итальянским курортам). Так как это, наверно, очень приятное путешествие, касалось не только меня, то я счел себе вправе указать ЦК немецкой партии на ее интерес. ЦК отнесся к путешествию Парвуса равнодушно. Позднее мне в Париже показали весьма красивую девицу или даму, сообщив, что это с нею путешествовал Парвус. «Дорогая моя, - подумалось мне, - дорогая»…
При всем при этом Горький был чрезвычайно сентиментальным человеком. О его слезливости ходили легенды. Поэт Владислав Ходасевич так описывал эту особенность Горького: «Я видел немало писателей, которые гордились тем, что Горький плакал, слушая их произведения. Гордиться особенно нечем, потому что я, кажется, не помню, над чем он не плакал, - разумеется, кроме совершенной какой-нибудь чепухи. Нередко случалось, что, разобравшись в оплаканном, он сам же его бранил, но первая реакция почти всегда была – слезы... Маяковский, однажды печатно заявил, что готов дешево продать жилет, проплаканный Максимом Горьким. Он не стыдился плакать и над своими собственными писаниями: вторая половина каждого нового рассказа, который он мне читал, непременно тонула в рыданиях, всхлипываниях и протирании затуманенных очков»...
До сих пор, кстати, до конца не прояснена роль Горького в убийстве знаменитого российского купца и мецената Саввы Морозова. Когда то он, увлеченный гражданской женой Горького – Андреевой, также как и эта «сладкая парочка», симпатизировал большевикам – оплачивал им безвозмездно издание газеты «Искра», прятал у себя в имении большевистского террориста Баумана (что, конечно, с его стороны было форменным безумием. Помните, классическое: «В Париже сапожник, чтоб барином стать, бунтует – понятное дело. У нас революцию делает знать - в сапожники что ль захотела?»)…
Но в какой то момент Морозов понял, что связался с настоящими упырями и попытался распрощаться с большевиками. Однако не тут-то было. Террористы охотно рекрутируют в свои ряды всех желающих, но никогда уже никого не отпускают на волю. В 1905 году (время так называемой «первой русской революции») тело 43 летнего Саввы Морозова было обнаружено в Каннах. Официальная версия гласила, что один из самых богатых людей России наложил на себя руки из за психического расстройства, но это, разумеется, ложь. Скорее всего, его просто застрелили, как опасного свидетеля... Кроме того, террористам стало известно, что Савва Тимофеевич застраховал свою жизнь на огромную по тем временам сумму - 100 000 рублей. Страховой полис, который был оформлен на предъявителя, он передал своей бывшей любовнице и гражданской жене Горького - Андреевой. А потом вдруг неожиданно «пальнул в себя из браунинга». После его смерти Андреева передала 60 000 рублей на нужды большевистской партии, 15 000 - на погашение долгов Горького, а остальное забрала себе…
Показательный штрих, хорошо характеризующий «основоположника соцреализма»: В 1934 году неожиданно от воспаления легких умирает сын Горького - Максим Пешков. В ту роковую ночь, когда случилось это несчастье, Горький у себя на даче в Горках обсуждал с профессором А. Д. Сперанским проблему бессмертия, которую он, втайне надеясь прожить подольше (о юношеском самостреле речи уже не шло) считал очень актуальной и достижимой для науки. Когда в три часа ночи собеседникам сообщили о смерти Максима, Горький заметил: «Это уже не тема» и продолжил увлеченно теоретизировать о бессмертии…
Историк Петр Мультатули утверждал: «Ненависть к христианству была в крови что Горького, что его сына. Достаточно вспомнить о его «шуточных» сценах, которые разыгрывали и затем фотографировали на пленку Горький, его нареченный сын Зиновий Пешков-Свердлов и другие лица. Любопытно, что роли распределены со смыслом, сознательно преследуют цель глумления над Спасителем и Его Пречистой Матерью. Крупный масон Горький изображен иудейским первосвященником, предавшим Господа на муки и казнь, святотатец Пешков - в роли лукавого раба, любовница Горького М. Ф. Андреева - в роли Пресвятой Богородицы»…
Кстати, Горький вместе со своим дружком - режиссером Мейерхольдом (предлагавшим чекистам расстреливать контрреволюционеров прямо на сцене своего театра) подписал письмо, в котором требовал уничтожить Храм Христа Спасителя, воздвигнутый в честь русских воинов, сложивших свои головы в войне 1812 года. Деньги на него собирала вся Россия, но большевики взорвали Храм, заручившись моральной поддержкой «Иегудиила Хламиды»… А спустя какое то время подох и сам «великий пролетарский писатель». Поговаривают, что его отравил видный большевик и чекист Генах Гершенович Ягода…
Ну и напоследок я хотел бы привести здесь весьма красноречивый рассказ И. Сургучева «Горький и дьявол» с небольшими сокращениями – он очень многое объясняет в подлой жизни нашего «героя»: «А вы знаете? - сказал Горький: - я ведь учился этому ремеслу. Но не пошло: веры не было. А это самое главное в этом деле. Большая комната. Сидят человек двадцать богомазов и пишут иконы. А я вступил, как растиратель красок, ну и присматривался, конечно. Пишут Богов, Божию Матерь и Николу. Хозяин - мрачный, платит поденно и следит, чтоб не раскуривали. Скука, а песен петь нельзя. Попробовали божественное: «Кресту Твоему» - не идет. Я был мальчишка бедовый. Подойдешь к одному-другому и шепнешь: «Нарисуй ему рожки!» Так меня и прозвали: «дьяволенок»...
Хозяину это не нравилось, вынул он из кармана сорок копеек и сказал: «Собери свое барахлишко и к вечеру очисть атмосферу». И вот вечером, когда я пришел к товарищам попрощаться, один из них вынул из стола две маленьких иконки и сказал: «Вот для тебя специально написал, выбирай». На одной был написан мой ангел Алексей - Божий человек, а на другой - дьявол румяный и с рожками. «Вот выбирай, что по душе». Я выбрал дьявола, из озорства. - «Ну вот я так и мыслил», - ответил богомаз: - «что ты возлюбишь дьявола. Ты из дьявольской материи создан. И мамаша твоя не иначе, как путешествует на Лысую Гору». «Как же, как же, - ответил я, смеясь: - я и сам ездил с ней не один раз». «Ну, вот и молись своему образу: он тебя вывезет», но, прибавил богомаз: «жди конца». Что-то в душе у меня екнуло, но нельзя же поддаваться панике! Что-то было в этом от «Пана Твардовского», которым я зачитывался: и интересно, и жутковато…
Горький замолчал, посмотрел на морской огонек и повторил слова Бунина: «Как свечечка». - А где же теперь эта вещица? - У меня, - ответил Горький: - я никогда не мог с ней расстаться. Даже в Петропавловской крепости вместе со мной был. Все вещи отобрали, а его оставили. Приходите завтра ко мне, в кабинет: я вам его покажу. Горький нанимал небольшую усадебку - цветничек, на которой было построено, на живую нитку, два маленьких дома. В одном он жил сам, а в другом была столовая, кухня и комната для гостей. Кабинетом ему служила большая, во весь этаж, комната, в которую посетители приглашались редко и разве только по особо важным делам. Я подолгу живал у него, но в кабинете был только два раза. Святилище. На этот раз я был приглашен и Марья Федоровна, работавшая на машинке у лестницы, сначала было воспрепятствовала моему восхождению, но когда узнала о приглашении, - пропустила...
Большая комната; продолговатое окно с зеркальным стеклом на море. Библиотека. Витрина с редкостями, которые Горький собирает для нижегородского музея. Стол - алтарь. Я пришел в полдень, перед завтраком. Горький работал с утра, лицо у него было утомленное, глаза помутневшие, «выдоенные». Он знал, что я пришел смотреть дьявола и показывал мне его, видимо, не с легким сердцем. Дьявол был запрятан между книгами, но Горький четко знал его место и достал дощечку моментально, И он, и я, - мы оба, неизвестно почему, испытывали какое-то непонятное волнение...
Наконец, дьявол - в моих руках и я вижу, что человек, писавший его, был человеком талантливым. Что-то было в нем от черта из «Ночи под Рождество», но было что-то и другое и это «что» трудно себе сразу уяснить. Словно в нем была ртуть и при повороте света он, казалось, то шевелился, то улыбался, то прищуривал глаз. Он с какою-то жадностью, через мои глаза, впитывался в мой мозг, завладевал в мозгу каким-то местом, чтобы никогда из него не уйти. Он сразу поравнялся с теми впечатлениями, которые я имел от неаполитанской цыганки Корреджио, от человека с перчаткой Тициана, от комнаты Ван Гога... Российский дьявол этот, пожелал вселиться в меня и я чувствовал, что тут без святой воды не обойтись и что нужно в первую же свободную минуту сбегать в собор, хотя бы и католический...
- Нравится? - спросил Горький, неустанно следивший за моими впечатлениями. - Чрезвычайно, - ответил я. - Вот тебе и Россиюшка-матушка, обдери мою коровушку. Хотите подарю? И тут я почувствовал, что меня словно кипятком обдало. - Что вы, что вы, Алексей Максимович? - залепетал я: - лишать вас такой вещи?.. Я чувствовал, что в моем голосе звучат те же ноты, которые звучали у гоголевского бурсака, когда он, в «Вие», не хотел оскоромиться. - Ни за что, ни за что, - лепетал я: - да потом, признаться сказать, я его и побаиваюсь... Горький, казалось, добрался до моих сокровенных мыслей, засмеялся и сказал: - Да, он страшноватый, Чорт Иванович…
Горький снова запрятал его между книгами и мы пошли завтракать. Катальдо, повар Горького, делал все вкусно и соблазнительно, но у меня пропал аппетит и я часто по ошибке хватался за бутылку с бордо, которую Горький, обыкновенно, гостям не предлагал. И только разница между бордо и винами итальянскими приводила меня к действительности: день жаркий, но жарою вкусной, желанной, растворенной сорока братьями; море - как только что сотворенное, налитое свежей, ленивой плотной водой, - и чего волнуется сам себя запугивающий человек? Но мне казалось, что это - не дом и не крыша, а мост и что сижу я - под мостом и ем не баранье жиго, а грязь, и что предо мной сидит старая ведьма, притворившаяся красавицей Марьей Федоровной с недобрыми, тонкими, по-жабьи поджатыми губами...
Святая вода в соборе, в мраморной раковине, была холодная и, когда я покропил ею лоб, то почувствовал, что действительно что-то святое, хотя и католическое, папское, коснулось моей души. Но было во всем этом что-то от «Фауста», от «Пана Твардовского», от некоторых страниц «Вия». Смертью заканчивается всякое жизнеописание. И всегда есть последнее слово, которое человек сказал, и последнее слово, которое человек написал. С вершины смерти, как с аэроплана, виден весь путь человека…
Я знаю, что много людей будут смеяться над моей наивностью, но я, все-таки, теперь скажу, что путь Горького был страшен: как Христа в пустыне, дьявол возвел его на высокую гору и показал ему все царства земные и сказал: - Поклонись и я все дам тебе. И Горький поклонился. И ему, среднему, в общем писателю, был дан успех, которого не знали при жизни своей ни Пушкин, ни Гоголь, ни Толстой, ни Достоевский. У него было все: и слава, и деньги, и женская лукавая любовь. И все это было только наваждение. Этим путем наваждения он твердой поступью шел к чаше с цикутой, которую приготовил ему опытный аптекарь Ягода. Начальники чрезвычайной комиссии не любят фотографироваться, но, все-таки, где - то, однажды, я увидел портрет Ягоды. И тут вы, пожалуй, будете менее смеяться: Ягода, как две капли воды, был похож на дьявола, пророчески нарисованного талантливым богомазом»…
