Я перевелась в Москву из Киевского хореографического училища, а Коля — из Тбилисского. Он был первым человеком, с кем я познакомилась в Москве из балетных, а я, кажется, была таким человеком для него. И с тех пор мы дружим. В школе мы иногда виделись, хотя учились в разных классах, потом пришли в театр, сначала я, потом — Коля. У нас было много совместной работы, мы и теперь вместе работаем: он ведет класс Марины Тимофеевны Семеновой, а я его посещаю. Это осталось традицией и желанием ее учеников: чтобы наш класс существовал.
Когда приходишь в зал на репетицию, каждый раз будто начинаешь все с нуля. Бывает, наступает момент предельной усталости: у тебя что-то не получается, и надо это преодолеть. И тут очень важно, понимает ли тебя партнер с полувзгляда, полужеста. А иногда, чтобы подбодрить, нужно сказать ему что-то, найти подходящие слова.
Когда мы репетировали с Колей «Паганини», у нас никак не получалась очень сложная поддержка. Он должен был меня сильно раскрутить через голову, сделать сложный выверт на вытянутых руках, а потом поймать. То есть сделать перехват с наклоненной головой, практически не глядя. Времени до генеральной репетиции оставалось совсем немного, а перехват все не получался, и тут я что-то ему резкое сказала: все уже, соберись, это последний шанс! И как ни странно, это подействовало. В итоге на сцене он сделал все идеально, и можно было подумать, будто у нас все всегда получалось.
Мы с ним никогда друг на друга не обижаемся, хотя не раз бывало так, что или я ему или он мне говорили что-то такое: ну соберись же! — А ты мне помоги! — А ты соберись! Мы ведь обязаны все отработать в зале, без этого нельзя выйти на сцену. Случаются, наверное, чудеса, но Коля никогда такого не допускает, он никогда не выходит на сцену неподготовленным.
У мужчин очень сложные партии с прыжками, турами, и это отдельное время: сначала репетируют сольные фрагменты, потом уже — с партнершей, а после все соединяют. У каждого танцовщика по-своему, но репетировать обычно начинают заблаговременно, чтобы все легло в тело, все движения, все жесты, чтобы пропустить это через себя, продумать. Ведь надо еще работать над образом, жить в этой партии. И тут очень важно, когда партнер тебя видит, реагирует на каждый твой жест, каждый взгляд.
Коля очень внимательный. Он никогда не придет в зал, чтобы просто выполнять какие-то движения, не будет безразличным, и он всегда выкладывается на сто процентов. К репетиции и сам подходит серьезно, и тебе не даст провести ее формально. Он будет работать очень тщательно, точно так же, как это было, когда он только начинал свою балетную карьеру. Выскажет тебе какие-то пожелания, если ты что-то не так сделала, о чем-то попросит. И будет повторять движения столько раз, сколько тебе нужно, несмотря на то что очень занят, у него большой репертуар и много других репетиций.
Я уже танцевала «Легенду о любви», когда Коля вводился в этот спектакль. В один прекрасный день я подошла к расписанию и увидела, что у меня с ним выписана репетиция на три часа. Это очень много. Репетируют обычно час-полтора, максимум — два. Потом перерыв и иногда еще одна репетиция. А тут три часа без перерыва! Я его встретила в коридоре и сказала: «Ты с ума сошел, три часа на “Легенду о любви”! Там сложнейшее адажио, даже час трудно продержаться». Он мне говорит: «Ты же знаешь, у меня премьера, для меня это очень важно».
Я почти не сомневалась, что три часа репетиции Коля не выдержит. Он тогда был худенький, и это была его первая большая партия. Ребята, которые ее танцевали, были уже мастерами, и даже для них эта работа была очень сложной. Больше, чем полтора часа — когда меня вводили в спектакль, — они не выдерживали. И какой же для меня был шок, когда все три часа мы с Колей отработали! Я выползла тогда из зала и взмолилась: «Коля, я тебя очень прошу, больше на три часа не пиши, ты выдержишь — я не выдержу!» Наши мучения были не напрасны: Колина премьера прошла с большим успехом, а воспоминания об этой работе у обоих остались очень хорошие и трогательные.
Еще в «Легенде» был смешной случай. Там есть одна поддержка, когда я на колене, одна нога поднята, а Коля в этот момент меня придерживает, находится тоже на колене, полуприсев, и он должен ко мне красиво прижаться. Любовное адажио. Мы никак не могли приладиться друг к другу. С нами репетировала Марина Тимофеевна. Она все пыталась нам подсказать, как лучше: поверни голову так, эдак, так прижми. Но поддержка не получалась. Наконец она сказала: «Все, вы мне надоели! Тычетесь друг в друга так неуклюже! Идите отсюда, чтоб я вас больше не видела! Дома тренируйтесь». Мы все трое потом очень смеялись. Марина Тимофеевна прекрасно умела разрядить обстановку, когда видела, что что-то не получается и нужно оставить, выдохнуть, а на следующий день начать с новыми силами.
Коля вводил меня в «Щелкунчик», потом мы с ним танцевали премьеру «Паганини». Коля же привел меня к Марине Тимофеевне. Я была тогда в другом классе у другого педагога, но он мне сказал: «Приходи к Марине Тимофеевне, сама увидишь, она уникальна». Я спросила разрешения, и Марина Тимофеевна позволила мне к ней ходить. У нее был очень сложный класс. Например, там делали восемь батманов крестом подряд, в быстром темпе. Когда я впервые с этим столкнулась, я, оторопев, встала на две ноги, повернулась к Коле, который уже знал, как свое тело собрать, и стала смотреть, как же остальные это движение выполняют.
Классы Марины Тимофеевны дали нам силу, выносливость, умение владеть своим телом, своими ногами. Я считаю, что Марина Тимофеевна — человек планетарного масштаба. Таких, как она, очень мало. Прекрасная балерина (которую, правда, нам не довелось видеть на сцене), она была еще и превосходным педагогом и уникальным человеком. Это редкое сочетание.
Марина Тимофеевна не с каждым стала бы работать. Ей нужны были сильные характеры. Она привыкла иметь дело с теми, кто вынесет сложную нагрузку, не будет ныть, плакать, будет держаться, а если она заставит сто раз повторить одно и то же движение, не повернется и не уйдет. Марина Тимофеевна — человек-легенда, но она была не только нашим педагогом, она нам всегда помогала и в жизни. Не так уж редко случаются у артистов поводы для огорчений: что-то не вышло, тебе не дали партию, о которой ты мечтал, да и личные проблемы... Она не давала нам раскисать и поддерживала, она сразу видела, что что-то не так. Она могла дать совет, который даст только мама. У Марины Тимофеевны прекрасная семья, которую она очень любила, дочь, внуки, правнуки. Но и на нас на всех у нее хватало времени и сил. У нее была непростая жизнь, но она всегда говорила: «Жизнь продолжается, ты должен ее любить, жить дальше и прожить достойно, какие бы ни выпали трудности. Ну а если упал — сразу вставай и иди».
Не все, конечно, у нее оставались: кое-кто не выдерживал, не мог даже в классе работать, не то что репетировать, ведь требования у Марины Тимофеевны были очень высоки. Но те, кто остались, вспоминают ее теперь на каждом классе.
Как-то мы шли с Мариной Тимофеевной после репетиции. Я очень устала и еле шла, и она сделала мне замечание: «Что ты тащишься, посмотри, сколько мне лет, а сколько тебе!» А я и говорю: «Да что вы, Марина Тимофеевна, мы до ваших лет не доживем!» Она возмущенно повернулась ко мне: «Еще как доживете! Я вас всех заразила!» И я знаю, что это так: она нас всех заразила — желанием творчества, беззаветной любовью к работе.
Мои и Колины первые гастроли были в Англии, когда мы выступали в Альберт-холле. Там шли сюиты из балетов Юрия Николаевича Григоровича, их было очень много, и мы все были заняты в разных партиях. У Коли тогда была первая сольная роль Меркуцио в «Ромео и Джульетте». Это самое начало его творчества.
У нас с ним остались от той поездки очень смешные фотографии, сделанные в Музее мадам Тюссо. Суточные были небольшие, ведь мы оба были артистами кордебалета, — а нам все хотелось увидеть. Мы обошли все доступные музеи, побывали в Ковент-Гардене на «Спящей красавице»: купили билеты на галерку. Танцевал Ирек Мухамедов, в прошлом танцовщик Большого театра, уехавший на Запад, это была премьера, и мы на нее попали.
Нам все было интересно. Кто-то ходил за покупками, кто-то, может, уже был в Лондоне, и потому не особенно стремился что-то в этот раз посмотреть. В холле нашей гостиницы висели листки с указанием экскурсий, на которые артисты могли записаться. И там, где значились музеи, стояли практически только наши фамилии, ну, может, еще две-три других. В Лондоне страшнейшие пробки, пока доедешь из одного конца города в другой, естественно, потеряешь много времени. А нам нужно было объять необъятное, побывать в музеях и в картинной галерее, а это все в разных концах. От Альберт-холла до отеля «Хилтон», где мы остановились, нас возили на автобусе. Но оттуда до Национального музея на Трафальгардской площади было совсем близко, так что мы в отель вместе со всеми не возвращались. Такси стоило дорого, три-четыре фунта, для нас огромные деньги, но нам так нужно было все успеть, что практически все свои суточные мы потратили на такси и входные билеты в музеи.
Мы с Колей любим вспоминать эти гастроли. И как шокировали остальных своими поездками на такси, и как много всего смогли тогда увидеть. Однажды мы долго гуляли, буквально все ноги исходили, у нас ведь еще и репетиций было много, и вот мы сели в пиццерии напротив «Харродса», очень дорогого магазина, куда тоже заглянули, чтобы удостовериться, что нам там все не по карману. Пришли мы в эту пиццерию, сели, а Коля говорит: «Через много лет мы будем с тобой вспоминать, как тут сидели, без ног и без денег». И еще пообещал купить себе остров и пригласить в гости меня...
Коля много читает, с ним интересно, он может на любой вопрос ответить. И если чего-то вдруг не знает, так и скажет. А вообще по эрудиции он многим может дать фору. Это, кстати, и на сцене видно, — его внутренняя наполненность.
Сейчас уже странно вспоминать, как сложно нам было в те времена, когда мы учились и когда начали работать в Большом театре. Везде всего не хватало, и все было проблемой, в том числе балетные трико, купальники. Первый мой купальник для поступления в училище мне сшила из мужской майки одна знакомая: невозможно было купить в магазине подходящий материал. Сложно было достать балетки, пуанты. Мы свои балетки постоянно штопали, а еще заливали лаком для волос «Прелесть», который создавал эффект твердости, когда носок уже разбивался. У меня бывало, еще в училище, что я по два месяца занималась в одной паре, не могла часто новые покупать. Мы получали стипендию, хорошо учились, потому что понимали: без стипендии не проживем. Мы не могли себе позволить расслабляться, много ездили со школой, выступали, а суточные откладывали, чтобы купить лишнюю пару балетной обуви или хитончик сшить к экзамену. Мама меня тоже одна воспитывала, так что мы с Колей понимали, что никто за нас ничего не сделает и всего в этой жизни мы должны добиваться сами.
Перед началом занятий Марина Тимофеевна всегда всех ждала, она понимала, как можно устать после спектакля, она вообще все понимала и никогда не забывала, как сама была артисткой, а потому мы знали, что минут на десять можно на класс опоздать. Бывало, ты еще в пальто, а Марина Тимофеевна уже идет в класс, как всегда бодрым шагом. Кричишь: «Марина Тимофеевна! Я бегу!» А она: «Не беги, мы тебя подождем». Это нехорошо, я знаю, но ничего не могу с собой поделать: у меня и теперь иногда получается, что я опаздываю, и Коля без меня не начинает, и я ему за это благодарна. Бывает даже, что просплю. Пишу ему эсэмэску: так и мол и так, проспала. Он в ответ: прогульщица — и много-много восклицательных знаков. А потом, вдогонку, получаю: «Спи-спи, моя мармулеточка». Вроде поругал — и тут же простил. Я эти эсэмэски в телефоне не стираю.
Коля терпеть не может пафос и не любит, когда кто-то пафосно говорит. Но я не могу об этом не сказать. Когда получаешь травму, у тебя как будто жизнь заканчивается, и ты не знаешь, что дальше, выйдешь ты из этого или нет. Когда я получила травму, его в России не было, он сам восстанавливался после травмы в Биаррице. Меня в больницу прямо со спектакля увезли. И вот я там на костылях, а мне звонок. Коля. Как он узнал? Я никому ничего не говорила, а он один из первых позвонил. Я знала, где он, но так удивилась, что спросила: ты откуда? А он: если тебе что-то нужно, ты скажи, от меня придет человек и поможет. Если нужны деньги на операцию — он принесет деньги. Меня это так тронуло! Ведь он сам был тогда в тяжелейшем положении. В такие моменты рядом остаются только лучшие друзья.
Мы с Колей танцевали «Щелкунчик» через год после его травмы. На репетиции поднимать он меня поднимал, но танцевать... Я видела, как ему трудно: все время боль, все время страх. И видела, как он это превозмогал. Честно говоря, время от времени я отворачивалась к станку, боялась на него смотреть. И думала: господи, как же он будет танцевать? Спектакль-то уже скоро. И вот на спектакле, после адажио, я стою, дышу, у меня тяжелая вариация, и я смотрю, как он вышел. А он собрался, перемотал колено, вышел и станцевал так, как будто ничего не было, — и никто не мог заметить, как ему тяжело, даже я. Он настоящий боец!
Елена Андриенко (2010 год)
