Блокада в 10 предметах. Часть 2

Продолжаем рассказывать и незаменимых в быту вещах жителя блокадного Ленинграда...

Сто­ляр­ный клей

«Пи­ще­вые за­ме­ни­те­ли» — так на­зы­ва­ли все ма­те­ри­алы и ве­щес­тва, ко­то­рые шли в пи­щу в бло­кад­ном Ле­нин­гра­де вмес­то про­дук­тов, — от жмы­ха (ду­ран­ды) до клея, от цел­лю­ло­зы до хвои.

В Фи­зи­ко-тех­ни­чес­ком ин­сти­ту­те уче­ные вы­яс­ня­ли, как по­лу­чить пи­ще­вое мас­ло из ла­кок­ра­соч­ных про­дук­тов; в Ле­со­тех­ни­чес­кой ака­де­мии из цел­лю­ло­зы из­вле­ка­ли бел­ко­вые дрож­жи, из ко­то­рых по­том кон­ди­тер­ская фаб­ри­ка име­ни Ми­ко­яна де­ла­ла раз­ные блю­да.

«Ду­ран­да спа­са­ла ле­нин­град­цев в оба го­ло­да. Впро­чем, мы ели не толь­ко ду­ран­ду. Ели сто­ляр­ный клей. Ва­ри­ли его, до­бав­ля­ли па­ху­чих спе­ций и де­ла­ли сту­день. Де­душ­ке (мо­ему от­цу) этот сту­день очень нра­вил­ся. Сто­ляр­ный клей я дос­тал в ин­сти­ту­те — 8 пли­ток. Од­ну плит­ку я дер­жал про за­пас: так мы ее и не съ­ели. По­ка ва­ри­ли клей, за­пах был ужа­са­ющий. (Пе­ре­даю пе­ро Зи­не  .) В клей кла­ли су­хие ко­ренья и ели с ук­су­сом и гор­чи­цей. Тог­да мож­но бы­ло как-то прог­ло­тить. Уди­ви­тель­но, я ва­ри­ла клей, как сту­день, и раз­ли­ва­ла в блю­да, где он зас­ты­вал».
Дмит­рий Ли­ха­чев, в 1941–1942 го­­дах — сот­рудник Ин­сти­тута рус­ской ли­тера­туры

Про­мыш­лен­ное сырье для упот­реб­ле­ния в пи­щу од­но вре­мя вы­да­ва­ли вмес­то еды на не­ко­то­рых пред­при­яти­ях Ле­нин­гра­да: это был сто­ляр­ный и обой­ный клей, са­ло и ва­зе­лин для спус­ка ко­раб­лей со ста­пе­лей, оли­фа, спирт для про­тир­ки сте­кол, па­то­ка для литья сна­ря­дов, цел­лю­ло­за, кос­тная му­ка из от­хо­дов про­из­водс­тва пу­го­виц, сы­ро­мят­ные рем­ни, под­мет­ки, са­пож­ная ко­жа, ка­зе­ин, ис­поль­зу­емый для из­го­тов­ле­ния кра­сок и плас­тмасс, гу­та­лин. В и­юне 1942 го­да вы­да­ча та­кого сырья бы­ла зап­ре­ще­на, но жи­те­ли го­ро­да про­дол­жа­ли по­ку­пать сто­ляр­ный клей на рын­ках.

Ме­ню пос­ле вой­ны

«Ме­ню пос­ле го­лодов­ки, ес­ли я ос­та­нусь жива.
     1-е блю­да. Су­па: кар­то­фель­ный с гри­бами, ов­ся­ный, пер­ло­вый, щи кислые с мясом.
     2-е блю­да. Ка­ши: ов­ся­ная с мас­лом, пшен­ная, пер­ло­вая, греч­не­вая, рисовая, ман­ная. Мяс­ные блю­да: кот­ле­ты с пю­ре, со­сис­ки с пю­ре. Или с ка­шей.
    Об этом я и не меч­таю, т[ак] к[ак] до это­го нам не до­жить!»

Это ме­ню, на­писан­ное Ва­лей Чеп­ко во вре­мя бло­кады, дол­гое вре­мя счи­талось од­ной из пос­ледних за­писей де­воч­ки, жив­шей в Ле­нин­гра­де. Предполагалось, что Ва­ля по­гиб­ла в фев­ра­ле 1942 го­да. Тем не ме­нее ей уда­лось до­жить до эва­ку­ации и пе­режить вой­ну. В кон­це ян­ва­ря 1942 го­да Ва­лю Чеп­ко, по­лучив­шую ра­нение во вре­мя обс­тре­ла го­рода, эва­ку­иро­вали в Во­логод­скую об­ласть по До­роге жиз­ни. За­тем она вер­ну­лась в Бе­лорус­скую ССР, от­ку­да при­еха­ла до вой­ны в Ле­нин­град, окон­чи­ла Мин­ский уни­вер­си­тет, ста­ла док­то­ром на­ук, про­фес­со­ром и за­веду­ющей ка­фед­рой ис­то­рии Бе­лорус­ской ССР. Ва­лен­ти­на Чеп­ко умер­ла в 2004 го­ду.

Во­об­ще в бло­кад­ном Ле­нин­гра­де де­ти ред­ко го­во­ри­ли о чем-то, кро­ме еды. Трех­лет­ний го­лод­ный ре­бе­нок на­шел дома ук­сус и, вы­пив его, умер — об этом часто рассказывают бло­кад­ни­ки. «Я ус­тро­илась в дет­ский дом пре­по­да­вать… Де­ти бы­ли го­лод­ны, им бы­ло не до за­ня­тий», — вспо­ми­на­ла учи­тель­ни­ца Алла Бе­зоб­ра­зо­ва.

«В де­каб­ре 1941 го­да нор­мы вы­да­чи хле­ба опять уре­за­ли: на дет­скую кар­точ­ку да­ва­ли 100 грамм, на ра­бо­чую 300, слу­жа­щим 250. Ва­ри­ли сту­день из сто­ляр­но­го клея, при­ду­мы­ва­ли что-то еще». 
Из воспоминаний Тать­яны Фаб­ри­ци­евой (Андри­ев­ской)

Кро­ме скуд­ной еды по кар­точ­кам де­ти бло­кад­но­го Ле­нин­гра­да вспо­ми­на­ют сре­ди сво­его «ме­ню» ко­фе из зем­ли и кот­ле­ты из папье-ма­ше.

В 1942 го­ду в го­ро­де в ка­чес­тве но­во­год­них праз­днеств про­во­ди­лись ел­ки для де­тей. Би­лет на ел­ку сто­ил 5 руб­лей, бес­плат­но они да­ва­лись де­тям из се­мей во­ен­нос­лу­жа­щих и пен­си­оне­ров. Ел­ки про­хо­ди­ли в театрах, в До­ме уче­ных и До­ме Крас­ной ар­мии, час­то в шко­лах. Но де­ти боль­ше жда­ли от елок уго­ще­ний, а не раз­вле­че­ний.

«В. Пе­тер­сон по­лу­чи­ла на ел­ке дрож­же­вой суп, мяс­ную кот­ле­ту с вер­ми­шелью и ком­пот из су­хоф­рук­тов, Ю. Бай­ков — суп из че­че­ви­цы, две кот­ле­ты с ма­ка­ро­на­ми и же­ле. О. Со­ловь­ева — та­рел­ку су­па, кот­лет­ку с ма­ка­ро­на­ми и кон­фе­ту. М. Ти­хо­ми­ров — „кро­шеч­ный гор­шо­чек су­па“, 50 грам­­мов хле­ба, кот­ле­ту с гар­ни­ром из пше­на и же­ле. Е. Му­хи­на — суп-рас­соль­ник, зап­рав­лен­ный греч­не­вой ка­шей, боль­шую мяс­ную кот­ле­ту с не­боль­шой пор­ци­ей („две сто­ло­вых лож­ки“) греч­ки, прип­рав­лен­ной со­усом, же­ле из со­ево­го мо­ло­ка».
Из книги Сергея Ярова «Повседневная жизнь блокадного Ленинграда»

Дет­ские иг­руш­ки

В на­ча­ле вой­ны в Ле­нин­гра­де бы­ло 2,6 мил­ли­она жи­те­лей, сре­ди них — око­ло 500 ты­сяч де­тей. К на­ча­лу ав­гус­та 1941 го­да из Ле­нин­гра­да эва­ку­иро­ва­лось бо­лее 300 ты­сяч де­тей: часть у­еха­ла в Уд­мурт­скую, Баш­кир­скую и Ка­зах­скую рес­пуб­ли­ки, в Ярос­лав­скую, Ки­ров­скую, Во­ло­год­скую и другие об­лас­ти. Око­ло 175 ты­сяч де­тей бы­ли вы­ве­зе­ны из го­ро­да в юж­ные и юго-вос­точ­ные сель­ские рай­оны Ле­нин­градской об­лас­ти — однако ту­да приб­ли­жа­лись не­мец­кие вой­ска, и де­тей приш­лось вер­нуть в го­род.

«На­ча­лась вто­рая, так на­зы­ва­емая го­род­ская эва­ку­ация. Счи­та­ли, что от­прав­ля­ют нас на три ме­ся­ца, че­рез три ме­ся­ца мы ра­зобь­ем Гер­ма­нию. Мес­то на­ше­го наз­на­че­ния был го­род Омск. Еха­ли мы по Се­вер­ной же­лез­ной до­ро­ге. Отъ­еха­ли мы не­да­ле­ко, вста­ли где-то. Прос­мат­ри­ва­лись ка­кие-то по­ля и зда­ния. Бы­ло тем­но, ночь. На рель­сах ря­дом с на­шим по­ез­дом сто­яли цис­тер­ны, гро­мад­ные бом­бы, ес­ли бы это взор­ва­лось, от нас бы ни­че­го не ос­та­лось. Сто­им час, два. Глу­бо­кой ночью раз­да­лись выс­тре­лы. Вид­но, идет цепь лю­дей, и стре­ля­ют — прор­ва­лись нем­цы. Бе­жит че­ло­век в фор­ме же­лез­но­до­рож­ни­ка и кри­чит: „Эва­ку­иро­ван­ные, вы­хо­ди­те из ва­го­нов, бе­ги­те в степь, уво­ди­те де­тей, сей­час здесь бу­дет ад!“ Ма­ма по­том мне рас­ска­зы­ва­ла, что уз­на­ва­ла судь­бу на­ше­го эше­ло­на, и ей ска­за­ли, что эше­лон по­гиб, а тех де­тей, ко­то­рые бе­жа­ли в степь, расс­тре­ля­ли нем­цы».
Из воспоминаний Вла­ди­мира Беднен­ко

До 27 ав­гус­та, по­ка еще дей­ство­ва­ло же­лез­но­до­рож­ное со­об­ще­ние с Боль­шой зем­лей, из го­ро­да у­еха­ло око­ло 220 ты­сяч де­тей. В 1942 го­ду че­рез Ла­дож­ское озе­ро бы­ло эва­ку­иро­ва­но еще око­ло 130 ты­сяч де­тей. Часть де­тей ос­та­ви­ли с со­бой ро­ди­те­ли, ко­торые не хо­те­ли или не мог­ли эва­ку­иро­вать­ся са­ми.

Пос­ле вой­ны в Му­зей бло­кады и обо­роны Ле­нин­гра­да бы­ли пе­реда­ны иг­рушки, с ко­торы­ми де­ти не рас­ста­вались ни во вре­мя бом­бе­жек, ни при эва­ку­ации. А в 2003 го­ду со дна Ла­дож­ско­го озе­ра под­ня­ли иг­рушки, ко­торые про­лежа­ли там поч­ти 60 лет пос­ле то­го, как бар­жу, пе­рево­зив­шую де­тей на Боль­шую зем­лю, раз­бомби­ла не­мец­кая ави­ация.

Ко­те­лок

Да­же в ус­ло­ви­ях обо­ро­ны Ле­нин­гра­да войска по­лу­ча­ли по­вы­шен­ный па­ек. С 1 ок­тяб­ря 1941 го­да на передовой Лен­фрон­та в день на че­ло­ве­ка выдавалось 800 грам­мов хле­ба, 150 грам­мов мя­са, 140 грам­мов кру­пы, ма­ка­ро­ны, са­ло, мас­ло, са­хар, пол­ки­ло ово­щей и кар­то­фе­ля. Нор­ма ты­ло­вых час­тей в день была меньше: 600 грам­мов хле­ба, 75 грам­мов мя­са, 79 грам­мов кру­пы, 400 грам­мов кар­то­фе­ля и ово­щей, 20 грам­мов са­ха­ра, рас­ти­тель­ное мас­ло и т. д.

В час­тях пи­ща го­то­ви­лась в ба­таль­он­ных кух­нях и дос­тав­ля­лась вой­скам в го­ря­чем ви­де, как пра­ви­ло, два ра­за в сут­ки: один раз на рас­све­те и вто­рой раз ве­че­ром, с нас­туп­ле­ни­ем тем­но­ты. В про­ме­жут­ке меж­ду при­ема­ми го­ря­чей пи­щи вы­да­ва­ли хо­лод­ные зав­тра­ки: хлеб, ва­ре­ное мя­со или кон­сер­вы, от­ва­рен­ный в ко­жу­ре кар­то­фель и дру­гие про­дук­ты.

Ко­те­лок во вре­мя вой­ны ас­со­ци­иро­вал­ся не толь­ко с едой, но и с бе­зо­пас­но­стью. Во­ди­те­ли ав­то­мо­биль­ных вой­ск, со­вер­шав­шие за сут­ки несколько рей­сов, под­ве­ши­ва­ли котелок к стен­ке ка­би­ны, чтобы он гре­мел и бил по го­ло­ве, не давая уснуть.

Би­дон

Нех­ват­ка во­ды — од­на из глав­ных проб­лем бло­кад­но­го Ле­нин­гра­да. Ча­ще все­го бом­бежкам под­верга­лись имен­но во­доп­ро­вод­ные стан­ции и очис­тные со­ору­жения: так, на Глав­ную во­доп­ро­вод­ную стан­цию бы­ло сбро­ше­но 55 фу­гас­ных бомб, на Юж­ную — 955 ар­тил­ле­рий­ских сна­ря­дов. К кон­цу 1941 го­да в го­ро­де кон­чи­лось топ­ли­во, на­сос­ные стан­ции боль­ше не мог­ли нор­маль­но ра­бо­тать. К на­ча­лу 1942 го­да во­да вообще пе­рес­та­ла течь из кра­нов. За во­дой шли к ре­кам и ка­на­лам. Жи­тели Ле­нин­гра­да вспо­мина­ют в «Бло­кад­ной кни­ге»:

«„Мы на ко­ле­ноч­ки вста­ва­ли око­ло про­ру­би и чер­па­ли во­ду вед­ром. Я с па­пой всег­да хо­ди­ла, у нас вед­ро бы­ло и боль­шой би­дон. И вот по­ка до­ве­зем эту во­ду, она, ко­неч­но, уже в лед прев­ра­ща­ет­ся. При­но­си­ли до­мой, от­таи­ва­ли ее. Эта во­да, ко­неч­но, гряз­ная бы­ла. Ну, ки­пя­ти­ли ее. На еду нем­нож­ко, а по­том на мытье на­до бы­ло. При­хо­ди­лось ча­ще хо­дить за во­дой. И бы­ло страш­но сколь­зко. Спус­кать­ся вниз к про­ру­би бы­ло очень труд­но. По­то­му что лю­ди очень сла­бые бы­ли: час­то на­бе­рет во­ду в вед­ро, а под­нять­ся не мо­жет. Друг дру­гу по­мо­га­ли, та­щи­ли вверх, а во­да опять про­ли­ва­лась“.
     <…>
     „А за во­дой на сан­ки ста­вишь два вед­ра и ков­шик, едешь на Не­ву по Боль­шо­му прос­пек­ту, 20-й ли­нии, к Гор­но­му ин­сти­ту­ту. Там спуск к во­де, про­рубь, и чер­па­ешь в вед­ра во­ду. А вверх под­нять са­ни с во­дой по­мо­га­ем друг дру­гу. Бы­ва­ет, по­ло­ви­ну пу­ти прой­дешь и ра­золь­ешь во­ду, са­ма вы­мок­нешь и сно­ва идешь, мок­рая, за во­дой…“».

До ле­та 1942 го­да ле­нин­град­цам при­ходи­лось брать во­ду из рек или рас­тапли­вать снег и лед с крыш до­мов. Позже во­дос­набже­ние квар­тир бы­ло вос­ста­нов­ле­но, но не вы­ше пер­вых эта­жей, по­это­му, чтобы умыться или набрать воды, жи­тели со­бира­лись у кра­нов во дво­рах.