«Paris-Journal», 14 марта 1924 г.
Текст этой беседы записал Кристиан Зервос, издатель журнала «Cahiers d'Art», тотчас же после своей беседы с Пикассо в 1935 г. в имении последнего в Буажелу. Он был опубликован в десятом номере этого журнала за 1935 г. Когда Зервос хотел показать свои заметки Пикассо, тот заявил: «Вам не нужно их показывать мне. В наше убогое время важно прежде всего пробудить энтузиазм. Многие ли на самом деле читали Гомера? А между тем весь мир говорит о нем. Так возникла легенда о Гомере. И такая легенда может дать ценный стимул. Энтузиазм — вот что прежде всего необходимо и нам и молодежи».
Есть шутливая поговорка, которую вполне можно применить к художнику: нет ничего опаснее, чем оружие в руках генерала. Точно так же нет ничего опаснее правосудия в руках судьи и кисти в руках художника. Подумайте: какая опасность для общества! Однако в наши дни у общества не хватает смелости изгнать художников и поэтов, так как мы отнюдь не хотим сознаться, насколько боимся их пребывания в нашей среде.
В выборе предметов изображения я повинуюсь только своим склонностям и прихотям, — это мое несчастье и, может быть, моя самая большая радость. Как грустно художнику, любящему тот или иной сорт персиков, не иметь возможности писать их, потому что они не гармонируют, например, с корзиной для фруктов! И какое мучение для художника, если он не выносит яблок и должен всегда писать их, потому что они так хорошо гармонируют со скатертью! Я беру для моих картин те вещи, какие мне нравятся. Нравится ли это вещам, мне безразлично — им приходится с этим примириться.
Я хотел бы достичь такой ступени мастерства, чтобы никто не мог определить, как создавалась та или иная моя картина. Почему я хочу этого? Очень просто: я хочу, чтобы она излучала только чувство.
Начиная картину, часто делаешь удачные находки. Но с ними надо быть очень осторожным. Сделанное следует уничтожать, не бояться переделывать. Всякий раз, разрушая свои счастливые открытия, художник, собственно, не отказывается от них полностью, а скорее перерабатывает, отбирая наиболее существенное. То, что в конце концов получается, — итог отвергнутых им находок. Поступая иначе, станешь только «знатоком» самого себя. Но себе самому ведь ничего не продашь. Художник работает, собственно, немногими красками, однако нам кажется, что их больше, если каждая из них положена на соответствующее место.
Абстрактное искусство — это не что иное, как сочетание цветовых пятен. Но где же тут драматизм?
Абстрактного искусства вообще не существует. Всегда нужно с чего-то начинать. Позднее можно удалить все следы реального. И в этом нет ничего страшного, потому что идея изображаемого предмета уже успеет оставить в картине неизгладимый след. Идея предмета — вот что первоначально дает толчок художнику, заставляет работать его ум, воспламеняет его чувства. Идеи и чувства найдут свое выражение в картине. Во всяком случае, они не исчезнут. Они образуют с картиной единое целое, даже когда их присутствие более не различимо. Хочет этого человек или нет, он — орудие природы. Она навязывает ему свой характер и облик. В своих картинах из Динара и из Пурвиля я отразил почти одинаковое «видение». И все же вам бросается в глаза, насколько атмосфера картин, написанных в Бретани, отличается от нормандских: вы узнаете свет над утесами Дьеппа. Я не копировал его сознательно и вообще не уделял ему особого внимания. Я просто был полон им. Мои глаза видели его, и мое подсознание отметило это, а моя рука зафиксировала полученное впечатление. Нельзя идти против природы. Она сильнее самого сильного из нас. В наших интересах не портить с нею отношений. Некоторые вольности мы можем себе позволить, но только в деталях!
Делая картину, я поступаю с ней так же, как с реальными предметами: пишу окно совершенно так же, как если бы смотрел из окна. Если открытое окно выглядит в картине фальшиво, я закрываю его и задергиваю занавес, как это сделал бы и в своей комнате. В живописи, как и в жизни, нужно идти прямым путем.
Каждый хочет понимать искусство. Но почему же мы не стремимся понять пение птиц? Почему, любя ночь, цветы, все вокруг нас, мы не пытаемся понять это? Когда же речь заходит о картине, люди считают, что они должны понимать ее, тогда как им прежде всего нужно постичь одно: художник творит потому, что он должен творить; сам он — лишь незначительная частица вселенной, и ему следует уделять не больше внимания, чем многим другим вещам на свете, радующим нас, хотя мы не в состоянии объяснить их. Тот, кто берется объяснять картины, обычно попадает пальцем в небо.
Я не пессимист, у меня нет отвращения к искусству, и я не мог бы жить, не отдавая ему все свое время. Я люблю его, как единственную цель своей жизни. Все, что я делаю в связи с искусством, доставляет мне величайшую радость. Но, несмотря на это, я не в состоянии понять, почему весь мир берется заниматься искусством, проверяет его правомочность и вообще в этом отношении дает полную волю собственной глупости. Наши музеи — только кучи лжи, и люди, которые делают из искусства бизнес, — по большей части обманщики. На картины в музеях мы перенесли все наши глупости, все наши ошибки, всю нашу бездарность. Мы принизили их и превратили в незначительные, бессмысленные предметы. Нужна абсолютная диктатура... диктатура художников... диктатура одного-единственного художника, чтобы он истребил всех, кто нас предал, истребил шарлатанов, трюкачество, маньеризм, всякое лживое очарование, историзм и всю кучу остального хлама. Но обычно побеждает «здравый смысл». Значит, прежде всего надо поднять революцию против «здравого смысла»! Диктатура «здравого смысла» всегда побеждает подлинного диктатора... но, может быть, и не всегда!
