У меня иногда спрашивают, как я стал ученым. Такой вопрос задают наши агрономы и учащаяся молодежь. Об этом же спрашивают и приезжие иностранные ученые.
Советские агрономы и молодежь хотят узнать о моем пути к науке, понимая, что этот путь у нас доступен каждому.
Иностранных гостей интересует и удивляет другой, более общий, нами уже забытый вопрос: как сын крестьянина (ныне колхозника) стал академиком.
В капиталистическом обществе такой случай — редчайшее исключение. Буржуазия ревниво охраняет высоты науки от «кухаркиных детей». Ученые здесь — преимущественно выходцы из господствующих классов и верно служат буржуазии. К тому же среди них немало серых, бездарных людей, ставших « деятелями науки» только по протекции или личным связям. Но и настоящие ученые в условиях капиталистического общества не могут развернуть свое дарование во всей его широте. Подлинная научная мысль задыхается в рамках капиталистического строя, где ее направление определяется интересами капиталистов и помещиков. Вспомним хотя бы такого гениального ученого, как К. А. Тимирязев, которого царские чиновники от науки упорно изгоняли из университета, из сельскохозяйственного института. Его работы и идеи, представляющие исключительную ценность, получили свое настоящее развитие только в нашей советской действительности. Но разве Тимирязев исключение! И. В. Мичурина до Великой социалистической революции не причисляли даже к числу ученых. Только в наше советское время Мичурин и его деятельность стали знаменем для биологов.
Гениальный биолог Дарвин лишь на склоне лет своей жизни был избран членом Французской академии, да и то не за дарвинизм, не за созданную им гениальную теорию развитии органического мира, а за работы по... систематике. Буржуазная наука не терпит подлинных ученых, которые действительно раскрывают закономерности природных и общественных явлений.
В ином положении наука, в частности агрономическая, в нашей стране. Ей присущи прежде всего революционность, смелость дерзаний. Она обязана повседневно помогать производству получать хорошие урожаи, отвечать на все запросы практики. В то же время наша наука призвана смело, революционно прообразовывать в интересах социалистического общества и почву, и растения, и животных — весь органический мир.
Имея способности и желание, в нашей стране легко стать ученым. Сама советская жизнь заставляет становиться в той или иной степени ученым. У нас очень трудно и даже невозможно привести резкую, непереходимую грань между учеными и неучеными. Каждый сознательный участник колхозно-совхозного строительства является в той или иной степени представителем агро-науки. В этом сила советской науки, сила каждого советского ученого. Вот почему тот путь, который привел меня к науке, является обычным, доступным для любого гражданина Союза.
Окончив в 1925 году Киевский сельскохозяйственный институт, я приехал на Кировабадскую (бывшую Гаджинскую) селекционную станцию. Мне предложили должность младшего специалиста по селекции бобовых, фуражных и сидерационных растений. Я спросил, над какими бобовыми растениями мне нужно работать.
— Выбирайте сами, — ответили мне,— опыта никакого нет, и поэтому посоветовать ничего не можем.
Пришлось самому выбирать объекты своей работы. Начав работу в октябре— ноябре 1925 года, я быстро заметил, что в Кировабадский долине осень и зима несравненно мягче, чем на Украине, где я родился я вырос. Как-то сама собой возникла мысль: почему бы не выращивать здесь в осенне-зимний и ранне-весенний периоды года кормовые бобовые растения, а также и бобовые растения для удобрения почвы? Эта мысль захватила меня, и поздней осенью 1925 года и высеял в поде набор бобовых растений.
В начале весны некоторые сорта гороха дали довольно большую зеленую массу, которую можно было убирать для силоса или запахивать как удобрение. Выявилось любопытное обстоятельство: некоторые сорта, которые и считал значительно более ранними по сравнению с другими, оказались более поздними, и, наоборот, некоторые из поздних оказались наиболее ранними. Думая об этом обстоятельстве, я впервые понял, что не все положения старых учебников бесспорны.
Я пришел и выводу, что необходимо более детально выяснить, от чего зависит длина вегетационного периода сельскохозяйственных растений. Начались опыты со сроками посева. Был взят набор различных сортов сельскохозяйственных культур (зерновые хлеба, бобовые, хлопчатник). Пользуясь условиями полного хозяйства, мягкой и почти безморозной зимой, я на протяжении двух лет, через каждые 10 дней, высевал набор этих сортов. Опыты окончательно убедили меня в том что раннеспелость или позднеспелость сорта нельзя оценивать вне условий посева.
В конце концов и разобрался, в чем заключается сущность озимости и яровости сортов, я понял, почему озимые хлеба, а также многие другие озимые растения не плодоносят при весеннем посеве в обычных полевых условиях. Стали ясны и причины этого явления. Выводы своих опытов я изложил на Всесоюзном генетическом съезде, состоявшемся в 1929 г. в Ленинграде. Сообщение прошло незамеченным.
Проф. Н. И. Максимов, который, как я потом узнал, долго изучал вопросы яровости и озимости растений, также не нашел в моих опытах ничего нового. Он пророчил неудачный исход моего опыта при повторении его в другом районе. Но я не из тех, кто пасует перед трудностями или благоговеет перед застывшими канонами. Невзирая на пророчества, а может быть в подстрекаемый ими, я посоветовал отцу моему Д. Н. Лысенко посеять весною полгектара озимой пшеницы «украинки». Летом она прекрасно выколосилась и созрела вопреки всей предсказаниям. В 1929 г. на Кировобадской станции у меня и у моего, тогда еще начинавшего, научного сотрудника Д. А. Долгушина (ныне доктора биологических наук) было уже много делянок самых разнообразных сортов озимой пшеницы, высеянных весной.
Необычное поведение озимой пшеницы, высеянной весной на усадьбе моего отца, привлекло внимание советской общественности и земельных органов. Наркомзем УССР предложил мне перейти в Одесский селекционно-генетический институт и работать над вопросами яровизации.
Этим и закончился первый этап моей научной деятельности, отличавшийся тем, что я работал в одиночку я не был связан с широкими колхозно-совхозными массами. Между тем колхозники-опытники забрасывали меня вопросам о моих работах. В них сквозил такой живой и непосредственный интерес, такая жажда вооружаться знаниями, что я был буквально потрясен. С 1930—31 года начинается новая веха в моей жизни. Я понял, что сила нашего советского ученого — в теснейшей связи с производством, людьми практики, и связался с тысячами колхозников — опытников и впоследствии—с хатами-лабораториями.
Новый масштаб работы требовал создания — пусть небольшого, но сплоченного—коллектива людей новой складки, нового стиля, свойственного советской науке. А институт, куда я перешел в 1930 году, работал по-старинке, келейно, вдали от широких масс. Больше того, связь с людьми практики считалась здесь зазорной для научного работника.
В борьбе за советский стиль научно- исследовательской работы наш коллектив стал складываться довольно быстро. К нам примкнули некоторые научные сотрудники, уже работавшие в институте, пришли и новые. Укажу хотя бы на тов. А. Д. Родионова, бывшего до института рабочим и выросшего впоследствии и крупного специалиста.
Мы производили наблюдения сперва над опытными полугектарами, затем гектарами, десятками и, наконец, над сотнями и тысячами гектаров яровизированных посевов в различных колхозах. В институт стекались сообщения об опытах колхозников, произведенных в различных районах Союза. Анализируя их, мы раскрыли новые, неизвестные доселе закономерности в поведении растений. Ставились новые опыты. Так постепенно рождались и оформлялись обобщения, последовательная система взглядов. В результате стала складываться определенная теория развития растений, на основе которой разрабатывались новые агроприемы для нашего социалистического сельского хозяйства (борьба с вырождением картофеля на юге, чеканка хлопчатника и т. д.).
Обобщая массовый опытный материал, мы примерно с 1933 года пришли к мысли о так называемой направленной перестройке природы растения. Мы обязались в течение трех лет создать путем скрещивания новый сорт яровой пшеницы, которая в условиях климата Одесской области является одной из наиболее трудных для селекции культур. Ровно через 2,5 года, в 1935 году, были получены три новых сорта яровой пшеницы. В настоящее время один из этих сортов (№ 1163) размножен в 129 колхозах на площади в 250 гектаров. В 1937 году наш сорт занял первое место по урожаю почти во всех пунктах областного сортоиспытания. Такими же темпами и успешно был создан для Украины новый сорт хлопчатника.
-Выводя новые сорта, мы неизбежно столкнулись с вопросом о внутрисортовых скрещиваниях сортов самоопылителей полевых культур. Разрабатываемая нами теория подсказывала, что для поддержания и улучшения сортов растений-самоопылителей необходим внутрисортовой перекрест.
В 1936 году около 2.000 колхозов Советского Союза заложили опыты с озимыми и яровыми пшеницами на основе разработанной тов. Долгушиным техники кастрации пшеницы. Предварительные результаты полевого испытания 1936 года были настолько удовлетворительны, что Наркомзем СССР рекомендовал еще более широко применить этот способ. В 1937 году не менее 15.000 колхозов проводят опыты по внутрисортовым скрещиваниям.
Вокруг всех наших научных работ мы объединяем огромный коллектив колхозников-опытников.
Наша сила в том, что мы работаем, опираясь на этот многотысячный коллектив. Наша сила в том, что этот коллектив выпестовали родная партия большевиков, дорогая социалистическая родина. Наша сила в том, что мы в своей работе руководимся дарвинизмом, руководимся великой теорией Маркса-Энгельса — Ленина — Сталина. Если отнять у нас все это, мы станем бессильными. Не в том-то и наше счастье. что никому не нарушить нашей неразрывной связи с колхозными массами, обогащающей и оплодотворяющей науку!
Не было и нет ни одного нашего теоретического положения, ни одного выдвинутого нами мероприятия. которое не встречали бы в штыки представители старой агрономической науки, сложившейся в недрах буржуазного строя.
Но их усилия подорвать наши силы были и будут тщетны. И не потому, что я и все идущие вместо со мной научные работники обладаем большими теоретическими способностями, чем наши противники . Попытки противников тщетны потому, что за нас —правда теории, которая ежечасно проверяется и обогащается нашей богатой социалистической практикой. Нас, дарвинистов-мичуринцев, с каждым днем становится все больше и больше. В нашей борьбе нам помогают такие кристально честные, светлые и талантливые умы, как непримиримый и беззаветный борец за советскую науку акад. В. Р. Вильямс. Нам помогают такие люди, как акад. Эйхфельд, удививший весь мир своими новаторскими работами в области северного земледелия. Армия молодых ученых и учащейся молодежи все активнее включается в борьбу за дарвинистскую перестройку агро-биологической науки.
Наконец, последнее по счету и самое главное, решающее по своему значению. В своей работе я и весь коллектив института на каждом шагу чувствуем повседневную чуткую заботу родной ленинско-сталинской партии и советского правительства о нас, о всей советской науке. Это и дало мне возможность стать ученым.
Источник информации Газета Правда 1 октября 1937 года.
Копия статьи.
