«Это понять только тому, кто сам напивался до беспамятства» – сказала во время антракта сидевшая со мной в одном ряду женщина. Видимо, для таких перед спектаклем и стоит водка, килька в томате, буханка хлеба и березовый сок. СТИ стоит уже любить за то, что твое погружение в спектакль начинается еще в фойе.
Но спектакль «Москва - Петушки» не про пьянство, это про непонимание. Каждый из нас чем-нибудь опьянен: своими амбициями, желаниями, стереотипами, мыслями, принципами или же чувствами. Каждый из нас пьян, но в то же время уверен, что трезв. Поэтому, зачастую, и понимаем мы друг друга так же, как пьяный – трезвого, так же, как Венечку понимали его четыре соседа.
Может быть, непонимание – это какая-нибудь защитная реакция. Если б мы каждого понимали со всем его букетом горестей и неудач, нам бы было слишком грустно. Этакая мировая скорбь, а так еще жить можно. Потому же мы отказываемся понимать не только то, что касается других, но и то, что касается самих нас.
«Хорошая люстра. Но уж слишком тяжелая. Если она сейчас сорвется и упадет кому-нибудь на голову — будет страшно больно… Да нет, наверное, даже и не больно: пока она срывается и летит, ты сидишь и, ничего не подозревая, пьешь, например, херес. А как она до тебя долетела — тебя уже нет в живых. Тяжелая это мысль: ты сидишь, а на тебя сверху — люстра. Очень тяжелая мысль…».
Люстра в СТИ восхитительная по эскизу Давида Боровского к несостоявшемуся спектаклю Таганки «Страсти по Ерофееву». Спектакль не случился, идея осталась. И перешла по наследству Александру Боровскому, главному художнику СТИ. Вместо подсвечников у люстры - ряды пустых бутылок разного объема. Во время монолога Венечки зрители, сидящие под ней, вздрагивают. А, когда она движется из середины зала в угол, весь ряд пробирают мурашки.
Так и живем под люстрой, которая в любую минуту может нас накрыть, но в общем-то и этого не понимаем.
Зато Венечку на сцене понимает, как мне кажется, каждый. Он с первых фраз становится близким и понятным.
Понятно, почему он не пытается сорвать с неба звезды, не пытается сделать что-то гениальное, – признается, что слаб: «Я бы согласился жить на земле вечно, если прежде мне показали бы уголок, где не всегда есть место подвигу…».
Понятно, почему он уезжает от ребенка в Петушки к своей «гармонической суке», потому что там можно забыться, потому что там наслаждение и жизнь. И эта зарисовка про страсть в Петушках совершенно замечательная. Эротика, как и мат, в спектакле Женовача вписаны органично. И совершенно не напрягают. В отличие от поэмы Ерофеева здесь нет электрички, бомжей, грязи. Здесь не опрокидывают стаканы, а изящно их поднимают, причем к той самой люстре.
В беспамятстве Венечки – свобода. Может быть, действительно, лучше все это не видеть и не помнить? В герое собрано все, что отказывается понимать любая власть. Свобода Венечки не поддается чекистам, ментам или санитарам. Аллюзия на политику 2000-2016 с горечью и иронией звучит во втором действии.
Венечка умирает. Венечка и не жил. Ты выходишь из зала и наконец-то что-то понимаешь.
