Автомобильная учебка ГСВГ в городе Бранденбург была образцово-показательным армейским заведением, и поэтому здесь на каждом шагу со стендов, часто наставленных по всей территории, нас инструктировали, как жить и служить, как шагать и как дышать. Через каждые двадцать метров, аккуратно заправленный, выбритый и начищенный, как медный пятак, зануда-солдат с поднятой в строевом шаге ножкой или с суровым лицом, или назидательно поднятым в верх указательным пальцем, учил тебя ходить строевым шагом, инструктировал: кому отдавать честь, с кем быть бдительным и кому не надо выдавать военную тайну, которую, по правде сказать, я, честное слово, не знал.
И это не считая всех стендов в автопарке и спортгородке, где-то же юное армейское дарование «правильно» крутило гайки нарисованным машинам, а также отжималось и подтягивалось на спортивных снарядах со счастливым и жизнерадостным лицом. Иногда, стоя в аллее перед одним из стендов, я думал: «Как у меня получилось дожить до этого дня без нравоучений нашего чудо-парня и всего этого придорожного чтива на сером фоне?» Ума не приложу!
Зимой 1990 года пронёсся сильный ураган. Разыгравшейся стихией порвало практически все стенды в части, завалило несколько деревьев и кирпичную стену курилки у столовой. Работы непочатый край. Было привезено несколько машин фанеры. Мы трудились, как заведённые. Новое наглядное пособие рисовалось уже на желтом, а не на сером фоне. Сменился командарм, а его эстетические запросы отличались от запросов предшественника, начальство учебки держало ухо востро и потакало вкусам командования.
Замполит нас с Толиком вызвал к себе неожиданно.
- Будете восстанавливать стенды «Твои ордена, комсомол», те, что на малом плацу, - объяснил он, - Через месяц я уезжаю в отпуск, за это время работа должна быть закончена. Обрывки старых стендов возьмёте в учебном классе. Всё поняли? – спросил под конец.
- Да чего же тут не понять? Так точно, поняли! - рапортовали мы с Толяном.
Складывая обрывки как мозаику, мы срисовали практически все стенды, хотя на каждом из них была человеческая фигура или всадник на лошади. Навыка не хватало, но всё приходило во время работы. Правда, «Молодой строитель социализма 1956года» вместо старого славянина с мастерком в руках, получился у нас отличным молодым горбоносым армянином. Зато Ленина на орденах мы рисовали уже без копирки.
Тормознула нас одна неприятность – я сильно заболел. Как выяснилось позже, я перенёс на ногах воспаление лёгких. У меня поднялась температура, все лимфатические узлы увеличились, от чего я стал похож на упитанного хомяка. Порисуешь немного, на фуфаечке на полу полежишь, а полы-то бетонные. Лезвия в банку из-под краски кинешь, водичку нагреешь, полотенчиком вафельным к шее привяжешь и снова рисуешь. Заикнулся замполиту, что к доктору надо бы сходить, так он что-то задёргался. Говорит:
- Понимаешь, Добровольский, ты меня подведёшь, если стенды не дорисуешь, потерпи, дружок!
А сам руку жмёт. Офицер пожал руку мне, солдату, да еще и попросил, а не приказал. Конечно, буду терпеть.
Работу я продолжил, хотя самочувствие моё ухудшалось день ото дня. Мы дорисовали все малые стенды, оставался центральный самый большой и самый сложный. Был он три на три метра с лицом Ленина выполненного в красно-черных тонах. После урагана от изображения Ильича остались одни только ноздри, всё остальное унёс ветер. Восстановлению картинка точно не подлежала. Ну, замполит и придумал срисовать с обложки старого черно-белого журнала «Советский воин» офицера, солдата и матроса. Что из этого может получиться, не знал никто. Такое увеличение масштаба: на фото толпа, из которой нужно выделить трёх человек. Вот задача.
К этому времени спина моя перестала гнуться, дышать было тяжело, и передвигался я с трудом, как старик. Я чаще стал лежать от усталости. Сначала боялся, что сержанты увидят, как отдыхаю. А потом мне всё равно стало - я уже и так еле ковылял. В санбат замполит меня не отпускал, хотя видел, что мне становится всё хуже. Толика Сапрыкина забрали рисовать в автопарк – художников не хватало. Работать с большим стендом было трудно, приходилось лазить с табуретки на стол, что давалось мне с большим трудом. Я уже не рисовал, а время от времени вставал подержаться за кисть. Когда почувствовал, что кончаюсь, сказал замполиту:
- Отпустите к врачу, может мне хоть таблеток каких дадут.
И тут первый раз маска упала с его лица.
- Ты, Добровольский, у меня дорисуешь, а потом куда хочешь пойдешь, попробуй только куда-то без моего ведома дёрнуться, я тебе морду разобью! - визжал он, оскалившись, как крыса. Мне было уже всё равно: я чувствовал какую-то обречённость и поэтому не боялся. И, сам того не ожидая, закричал, глядя ему в глаза:
- Да сдохну я здесь! Товарищ капитан!
Он вдруг переменился, превратившись обратно в прежнего замполита, и быстро, но уже спокойно, заговорил:
- Не сдохнешь, тут немного рисовать осталось, завтра я тебе таблеток принесу. И знаешь еще что, как дорисуешь, я тебе коробку конфет подарю. Большую.
Знал, сволочь, чем голодного «черепа» подкупить. Таблетки на следующий день он принёс, без этикеток, так вытащил из кармана, обдул от семечной шелухи и мусора.
- На, - говорит, - жена сказала должны помочь.
Не знаю, то ли правда таблетки помогли, то ли кризис прошёл, и переборол мой молодой организм болезнь, только пошёл я на поправку. Дорисовал всё как надо и, с гордостью о проделанной работе и преодолённых трудностях, установили с Толиком стенды в рамки на малом плацу.
Но центральный стенд немного всех смущал: офицер получился нормально, с типовым лицом советского воина, а вот солдат и матрос походили больше на парней с неправильной сексуальной ориентацией из-за слишком тонких и высоко посаженных бровей. И всё бы ничего, но фоном у этой группы была нарисована Красная площадь. Вот и получалось, что Советский офицер выгуливает двух «голубых» в самом сердце нашей столицы. Исправлять ни у кого не было ни времени, ни желания – я и так добрался к финишу «на одном крыле». Всё осталось, как есть. Только мимо моего художества без весёлого хохота не проходил ни один взвод.
А замполита уж как несколько дней не было видно в роте. «Странно» - думал я, - «вроде конфеты обещал дать, а его всё нет и нет» Случайно я с ним столкнулся на входе в роту, одет он был по гражданке и явно куда-то торопился.
- Здравия желаю, товарищ капитан.
- А, здравствуй, здравствуй, Добровольский, - сказал он быстро с бегающими из стороны в сторону, как мыши в щелях, глазами, и, протиснувшись между выходящими солдатами, побежал вверх по лестнице. О конфетах он ни сказал не слова.
«Ну и ладно» - подумал я, - «Дождусь, напомню, всё-таки я работал, наверное, он забыл, в отпуск же собирается» Минут через двадцать он появился с "бегунком" в руках - видно мотался подписывать к ротному. Видя, что я направляюсь к нему, он как-то ловко вильнул и зашагал прочь.
-Товарищ капитан! - окликнул я его. Повернувшись, он остановился.
- Ты что-то хотел?- процедил он сквозь зубы раздраженным тоном, говори быстрее, я тороплюсь.
- Да я на счет конфет, не удобно напоминать, мы всё закончили, - сказал я, пристально изучая его бегающие глаза.
- Ах, конфеты! Да, да, да,- помню, помню! конфеты, - каким-то фальшивым дискантом начал кричать он. Взгляд его иногда останавливался, попадая в мой пристальный взгляд, задерживался на несколько секунд и подпрыгнув убегал вправо или влево.
- Знаешь что, Добровольский, я сейчас минут через пятнадцать, как раз, приду снова в роту и отдам тебе конфеты, - быстро проговорил он, - Ну, давай, подожди!
После этого я никогда в своей жизни его больше не видел. Через день я узнал, что он благополучно укатил в отпуск. А ведь самая большая коробка конфет стоила марок семь. Не бундесмарок, а дешевых марок ГДР. Меня как будто сломали, мой храм рушился, идолы падали, разбиваясь вдребезги, а головы их с лицами офицеров, которым я верил, подчинялся, словом и рукопожатием которых я дорожил как святыней, катились прочь.
"Они простые люди", - гудело у меня в ушах. Они лгут, они кривят душой, им не чужды никакие пороки простых людей. Всё - иллюзия, придуманная мною. Нет когорты этих светлых и честных людей. Крушение идеалов - это сильная душевная травма, очень больно. И дело тут уже совсем не в конфетах. Конечно же, я не озлобился на весь мир и не стал презирать окружающих, в последствии я служил с прекрасными офицерами, знакомством с которыми я горжусь и сейчас. Просто я перестал идеализировать кого-либо.
В 1994 году в союзе я планово прошёл флюорографию, и меня задержали с подозрением на туберкулез. Слава Богу, это не подтвердилось. Правда, подтвердили, что лёгкие стали все в рубцах, а правое деформировалось. И когда я простываю и, кашляя, сплёвываю розовой слюной, всегда вспоминаю должок замполита.
Своими художественными воспоминаниями в ГСВГ поделился Александр Добровольский
Если Вам интересны мои публикации, поставьте палец вверх, подпишитесь на мой канал и поделитесь рассказом с друзьями в соц.сетях — тогда они будут чаще появляться в Вашей ленте новостей. А я буду стараться писать ещё. Спасибо за внимание!
