Никита Третьяков

Кое-что о моряках, военкорах… и самураях Представьте себе тонущий в гавани корабль. С берега опытные моряки выкрикивают дельные советы общего характера, на борту осатанелые члены экипажа обвиняют пассажиров, что те недостаточно героически затыкают своими телами пробоины, а над портом разносится объявление, что корабль в полном порядке и вот-вот отправится в рейс. О чем это? Конечно же, об околовоенной медиасреде. Два материала, вышедшие в одни сутки у авторитетных авторов, иллюстрируют огромную пропасть между тем, как должно быть, и тем, как есть. Александр Арутюнов публикует полные экспрессии методические рекомендации для командиров, под которыми без раздумий подписались бы многие здравые боевые офицеры: «Твоя задача, если ты командир, — в первую очередь думать, как выполнить приказ с наименьшими затратами ресурсов, особенно людских — они невосполнимы. Не в твоем взводе/роте/батальоне невосполнимы, а в масштабах государства». Александр Сладков выкладывает то, что он называет «разговором самурая с самураями», — обращение комбата по поводу раненых и недолеченных солдат на СВО. Но адресуется комбат не к таким же, как он сам, «самураям» — профессиональным служивым людям, офицерам. Он не говорит об уставах, целесообразности, защите прав бойцов, за все стороны жизни которых он отвечает. Нет, он — клеймит и увещевает самих бойцов: «Зачем вы лжете… Половина притворщиков и половина, которые идут выполнять задачи по своим ограничениям физическим и по здоровью, командиры вам находят применение, для того чтобы выполнить поставленные задачи. Никто инвалида априори в штурм никогда в жизни не отправит…» Он не задается вопросом, откуда инвалиды в боевом подразделении, не обещает добиться для своих солдат положенного им лечения хотя бы в медроте полка, вместо этого он — смело и по-самурайски — возлагает на самих своих подчиненных заботы о выздоровлении. В пример офицер — находящийся на не связанной с повседневным физическим трудом должности — приводит себя: он снимает одежду и демонстрирует следы ранений: «Вот, кто не верит, в каком я состоянии вернулся в строй и выполняю боевую задачу… которую мы уже начали выполнять, и останавливаться или бросать ее на полпути у вас нет никакого морального или каких-либо других прав, как и у меня». Действительно, бросать задачу военный человек не имеет права. Но останавливаться? А если он был ранен, и его признали негодным? А если его признали годным, то это ведь и не его выбор был — не останавливаться? В чем пафос товарища комбата? Вместе эти две публикации показывают, как далеко мы ушли от нормы. Пока в здоровой части армии успехом пользуются вполне разумные и понятные принципы, отдельные офицеры, которых еще и приводят в пример авторитетные военкоры, уже полностью забыли не только эти принципы, но и базовые правила и нормы армейской жизни. Но главное — мы полностью потеряли единый контекст. С кем разговаривает Арутюнов? Офицерам эти принципы известны и практикуются, либо… не используются, и если в конкретной части эти принципы не в чести, то отдельный офицер мало что сможет сделать и, как бы хорошо обучен он ни был, попав в жернова сложившегося воинского коллектива, всё равно будет сдвигаться к принципам комбата с видео. Комбат (и с ним — Сладков), тоже промахивается с адресатом. Он будто разговаривает с солдатами, прослужившими в армии по 10 лет и видящими в этом свое призвание. Но такие солдаты уже давно почти закончились, их и было-то немного — истинных профессионалов. Те, кто воюет сегодня, — это по духу гражданские люди, и две недели на полигоне не могут это изменить. В средневековых терминах это вовсе не рыцари и не самураи, это обычные крестьяне, тянущие невыносимую военную лямку. Их не обучали профессионально защищать Родину, они не мечтали погибнуть героями. Но когда Родине стало нужно, они пришли туда, откуда многие «профессионалы» сбежали. Так что надо еще посмотреть, в ком больше доблести и чести. Ну и конечно, в одном подвижнике Мурзе от истинного самурая было в тысячу раз больше, чем у большинства «профессионалов».

Очертания будущего обмана: и позор, и война За завесой текущих событий просматривается будущее: нас ждет и позор, и война. Позор сдачи оплаченных кровью позиций во внешней и внутренней политике и продолжение затяжной массовой войны, но уже без геополитической сверхзадачи. Ясно увидеть это помогает блиц-анализ ситуации. Публичные заявления — и те, которым многие рукоплещут, и те, которые вызывают негодование, — необходимо отбросить, и не выдавать желаемое за действительное. Итак: Субъект №1 — правящий класс США (банкиры, олигархи, военные, ВПК- и ИТ-магнаты). — Выгодна ли ему изоляция России от Запада? — Нет. Она вырывает РФ из экономического ареала США, из зависимости от Запада, сближает РФ с Китаем (единственным реальным соперником), создает их взаимозависимость. — Выгодна ли ему война России с Украиной? — Да. Война дает огромные финансы ВПК, влияние — военным, увеличивает роль IT, углубляет зависимость государств от банков, перекачивает капитал от госбюджетов к глобальным кредитным организациям. — Выгодна ли ему эскалация войны? — Нет. Она приведет или к окончанию войны, или к её расширению за пределы контролируемого театра и угрозе ядерного конфликта — оба варианта сулят непредсказуемые негативные последствия. Субъекты №2 и №3 — правящие классы Европы и Украины. В контексте отношений с РФ в последние годы они показали полную неспособность отстоять решения, хоть сколько-то отличающиеся от того, что диктует США. После смены администрации в США все рычаги давления на них Субъекта №1 сохранили актуальность. Поэтому рассматривать эти субъекты как самостоятельные не представляется объективным. Субъект №4 — правящий класс РФ (энергетический и металлургический олигархат, госкорпораты, верхушка номенклатуры, банкиры). — Выгодна ли ему изоляция России от Запада? — Нет. Она уменьшает экономические возможности, ограничивает развитие бизнесов и личных богатств, усиливает нагрузку по поддержке национальной экономики. — Выгодна ли ему война России с Украиной? — Скорее, да. Очевидно, что нынешний накал боевых действий не несет рисков для системы власти, способствует прямому вливанию огромных средств в ресурсные и производственные сегменты и непрямой перекачке бюджета в банковский сегмент, значительному укреплению бюрократического сегмента, который все эти «потоки» курирует. — Выгодна ли ему эскалация войны? — Нет. Со стороны РФ она возможна через ядерный удар, что очевидно плохо, или через экономическую и военную мобилизацию, которая угрожает всем позитивным для Субъекта №4 эффектам длящейся войны. Итого: интересы правящих классов США и РФ по данным вопросам совпадают и состоят в том, чтобы прекратить экономическое размежевание, продолжить войну, но избежать ее эскалации. Личные предпочтения отдельных влиятельных представителей класса могут быть преодолены. В новостях мы наблюдаем пролог к реализации именно этого консенсуса: — В контактах РФ и США куда больше внимания уделяется возобновлению отношений, особенно в экономике, чем Украине и войне; — Трамп публично атакует Зеленского, изображая субъектность последнего. Вэнс проделывает то же самое в отношении ЕС; — Европа и Зеленский демонстративно дистанцируются от Трампа, закладывая базу для непризнания или саботажа договоренностей США и РФ по мирному урегулированию; — В РФ — медиакампания эйфории о возвращении западных брендов и услуг. Патриоты остро реагируют: остановка войны — это не победа. «Наверх» транслируется идея: экономические объятия с Западом одновременно с сохранением СВО в текущем режиме — решение, наиболее одобряемое (наименее не одобряемое) населением. Итак, нам готовят и позор, и войну. Позор — потому что восстановление отношений с США невозможно без демонтажа и забвения лозунгов о борьбе с Западом и затаптывания ростков суверенитета, выросших в теплице санкций. Войну — а не победу! — потому что всякая активизация боевых действий, необходимая для победы, будет исключена из страха нового разлада с США. Итого: затяжная массовая война при полной идиллии между правящими классами. Буду рад ошибиться. Доклад закончил.

Иностранцы на государевой службе Несколько слов о выходцах из дальнего зарубежья, которые решили вступить в доблестные ряды нашего сказочного воинства, приехали из далеких краев и участвуют в общем деле с оружием в руках. Их немного, я думаю, что статистически незаметное число. Но то, как с ними поступает система, — симптоматично и показательно, потому что такое же отношение всё чаще просматривается со стороны руководства в широком смысле этого слова к самым что ни на есть коренным гражданам нашей волшебной страны, и чем дальше, тем больше. Мне встречались выходцы из Непала, Шри-Ланки, Кубы, Африки и арабских стран, Латинской Америки. Разных специальностей, возраста, образования. Мотивы разные: кто-то стремится через службу стать нашим гражданином, кто-то надеется перезапустить свою жизнь. Повторю — их очень немного, но их проблемы, — одни и те же, они одинаковы вне зависимости от того, откуда они прибыли. Проблема этих людей в том, что они верят в здравый смысл. У них, в основном — выходцев с глобального Юга, есть представление, что такое армия и что такое армейский здравый смысл. И он действительно, как и нам казалось еще совсем недавно, существует, — этот универсальный, может быть международный, военный здравый смысл. Он, в частности, говорит нам, что если армия заполучает некоего рекрута, контрактует его, мобилизует, призывает — не важно, она должна употребить его максимально эффективно. И вот люди едут воевать на нашей стороне. И обнаруживают, что не существует никакого языкового обучения, которое дало бы им хотя бы базовые навыки взаимодействия с теми людьми, с которыми им придется служить. Они сталкиваются с тем, что их не группируют по языковому признаку, чтобы взаимодействие хотя бы в группе было возможно, а к группам могли бы быть прикомандированы какие-то переводчики. Напротив, их распихивают по подразделениям, где они, как правило, оказываются пятым колесом. Любые их навыки и дарования сводит на нет языковой барьер. Большинство из тех, кого я встречал, ввиду полного незнания русского языка и невозможности с ними контактировать, вне зависимости от формального обучения и должности попадают в подразделения обеспечения. Носят на фронт необходимое. Роют ямы и строят блиндажи. Пилят и носят бревна. И это, конечно, неплохо. Это тоже работа, и она тоже нужна. Но неужели мы считаем, что рыть окопы — самое эффективное использование для, например, капитана медицинской службы с высшим военным и с высшим гражданским образованием и опытом военных действий? Мне так не кажется. Еще одна проблема — взаимодействие с врачами. Иностранцы служат в прифронтовой зоне и получают ранения. Полное незнание русского языка — из-за отсутствия обучения из-за нарушения здравого смысла — приводит к тому, что они не могут полноценно сообщить врачам о своих хронических заболеваниях, об аллергии на препараты и прочем, а врачи не могут объяснить им ни суть проводимых процедур, ни требования и ограничения, которые они должны соблюдать во время лечения. Бывают случаи, когда ни военный врач не знает английского языка, ни сам иностранный гражданин — но при этом наш военнослужащий! — не знает ни русского, ни английского языка, и им приходится переводить через один-два-три других языка. Хорошо ли это? Наверное, нет. Разумеется, этот текст не про катастрофу. Просто про еще один, очередной яркий случай прощания со здравым смыслом. Ну и еще — про всю мощь нашей «мягкой силы». Такая практика — это не мягкая сила, это мягкая слабость. Выпускники советских вузов из дружественных стран на всю жизнь сохранили русский язык и добрые воспоминания. Что вынесут из этой войны те выжившие иностранцы, которых даже не научили говорить с фронтовыми товарищами?

Новые реалии войны: медийность Одной из новых черт нашей войны стала откровенная, обильная и разносторонняя информационная поддержка боевой работы многих подразделений. То, что начиналось как разрозненная деятельность энтузиастов, к настоящему моменту приобрело хоть и не системные, но вполне определенные формы. Причем у нас и у противника дело обстоит похожим образом. «Изнутри», как правило, всё зависит от позиции командира. Большинство командиров стоят на консервативных позициях: никакой информации в публичное поле попадать не должно! Обычно запрет сопровождается тщательным поиском и суровым наказанием нарушителей. Таких подразделений — подавляющее большинство, однако они генерируют минимум открытой информации и сравнительно редко упоминаются в СМИ, для наблюдателей они как бы «скрадываются». Назовем их, условно, «немедийными». Другие командиры по тем или иным причинам допускают освещение деятельности подразделения, направляют и иногда даже пестуют это освещение. Часто выбирается одна или несколько основных форм: создание «официального» канала – рупора подразделения, где публикуются тщательно согласованные материалы; поиск в своих рядах инициативных авторов и начинающих блогеров и поддержка их каналов и блогов сбором видео- и прочих материалами со всего подразделения; активное установление связей с военкорами и военблогерами, приглашение их на позиции, подготовка «под них» интересных материалов. Если всё более-менее успешно, подразделения становятся узнаваемыми, приобретают репутацию и имидж. Их будем считать «медийными». Если говорить не о командирах, а о бойцах, то им и их близким, несомненно, приятно читать о подвигах своего подразделения, пересылать друзьям такие публикации, и, наоборот, обидно не быть упомянутыми среди прочих участвующих в той или иной операции. То есть медийность влияет и на морально-психологическое состояние коллектива. Главным минусом и риском, связанным с медийностью, является уязвимость для вражеской разведки, однако если соблюдаются определенные правила освещения боевой работы, к противнику не попадет никаких данных, которых он не имеет и так – просто в результате прямого боевого контакта с подразделением. Так что основной минус медийности сравнительно легко купируется повышением квалификации освещающих и механизмом согласования материалов. Что касается плюсов медийности, то их — в нашем сумасшедшем мире химер и симулякров — достаточно. Куда коммерческое КБ отдаст на обкатку новую разработку? Скорее — в медийное подразделение, чтобы там «подсветить» изделие. Куда будет стекаться больше гуманитарной помощи от бизнеса и населения? Скорее — в «медийные» части, так как они «очевидно» более героические и заслуженные. На какую часть будет чаще обращать благосклонное внимание власть, при прочих равных? Верно — на ту, которая чаще мелькает в больших СМИ и отчетах пресс-служб. Более того, общество будет получать информацию о важнейших изменениях на фронте также через освещение в СМИ медийных подразделений, и «окажется», что буквально во всех значимых операциях участвуют одни и те же 10-15 «лучших» подразделений, а остальных как будто бы не существует. Это, опять же, скажется и на потоке гуманитарной помощи, и на числе кандидатов на вступление в ряды части, и на успешности взаимодействия с гражданским обществом. Таким образом, степень медийности подразделения оказывает влияние на его обеспеченность, тактические возможности и даже на морально-психологическое состояние бойцов. То есть медийность или, если хотите, раскрученность — является одной из вполне реальных характеристик подразделения, существующих не в каком-то параллельном информационном мире, а во вполне военном пространстве. Эта новая «война в прямом эфире» – уже свершившийся факт. Джинн вылетел из разбитой бутылки. И многие командиры не стесняются извлекать из медийности выгоду для подразделения. Однако еще только предстоит понять, как это новое качество может сказаться на других аспектах боевой работы.

Высокое руление: за, против и почему Высоким рулением с легкой руки товарища Филолога обозначают ситуацию, когда малым подразделением: отделением, взводом, ротой — непосредственно управляет командир полка, бригады, дивизии. Как правило, это происходит при активных наступательных действиях, но зачастую командование управляет расчетом БПЛА или стрельбой орудия. Филолог приводит много верных доводов относительно сугубо военных причин такого положения дел. Мне хотелось бы сфокусироваться на организационных и психологических аспектах. С начала войны в войсках встала проблема фальсификации докладов. Стремясь выглядеть лучше, многие «деятели» перевирали всё, включая рубежи, данные по вооружению и личному составу. У разумных командиров развилась профессиональная деформация — тотальное недоверие подчиненным, потребность контролировать и перепроверять доклады разными способами. Полноценное делегирование стало невозможным. Распространение разведывательных дронов, а затем и трансляций с них на командные пункты, в какой-то степени улучшило ситуацию. Теперь командиры сами смогли видеть, какие рубежи действительно заняты, сколько солдат и бронемашин действительно пошло в атаку, как ведет себя противник и многое другое. Ситуация с контролем улучшилась, но привычка ничего не делегировать, всё контролировать и решать единолично — осталась. А с новыми технологиями у командиров появились все возможности командовать практически на любой дистанции и прямо наблюдать результат действий подчиненных. Резко возросшие возможности контроля наложились на укоренившееся недоверие к компетентности и честности подчиненных. Из этого, естественно, выросло желание взять управление на себя. В таком «высоком рулении» есть определенные преимущества: командир полка в сложной ситуации может куда быстрее и эффективней организовать взаимодействие, поддержку и эвакуацию в интересах штурмовой группы, чем командир роты или даже батальона — у комполка больше возможностей. Но здесь же кроются и минусы: старший начальник управляет малым подразделением только в острый момент, не имея полных данных о нем, так как просто не может иметь исчерпывающей информации о каждом отделении и взводе в своем полку. От мелких деталей нередко зависит исход дела, и большая часть этих деталей при «высоком рулении» не учтена: для командира дивизии все солдаты на экране одинаковы, он, в отличие от командира взвода или роты, не знает, кто из них чего стоит, он не знает, сколько у каждого с собой БК, противотанковых средств, кто из них медик. Высокий командир включится в процесс только на острой его стадии, не углубляясь ни в подготовку, ни в последующие этапы, потому что в управляемом им организме всё время у кого-то где-то острый этап каких-либо действий. А значит, всегда есть, во что включиться, что проконтролировать, чем поруководить. И здесь — новая проблема: высокое командование оказывается постоянно вовлечено в реальное боевое управление, что сжирает много времени и нервов, и вкупе с текущими задачами вообще не оставляет времени ни на планирование, ни на решение системных проблем, ни даже на отдых. Армия получает изможденных людей, которые выполняют самую ответственную и нервную часть работы за подчиненных и не реализуют свои высокие функции. Более младшие командиры, напротив, лишаются возможности приобрести опыт боевого управления и приучаются к безответственности, понимая, что их подразделениями в самый ответственный момент управлять будут другие. Высокое руление представляется естественным следствием наложения системных проблем на резкий взлет технологий боевого управления. Это стихийное явление одновременно и обременяет высокое командование, и лишает младших командиров инициативы, возможности проявить себя и получить опыт. В худшем случае это делает всю систему ригидной и пассивной: всякое действие без ведома высокого командования становится невозможно, а элементы системы вынуждены замереть и действовать как марионетки высокого командира. Возврат от высокого руления к нормальной иерархии может быть основан только на возрождении доверия. Как это сделать — большой вопрос.

Тьма неведения Взрослые мужчины, приходящие на СВО, катастрофически мало знают об этой войне. Да, не все 100%, но абсолютное большинство приходят на фронт без даже самого базового понимания, как выглядит война. Многие не только не умеют вести себя правильно, когда на них летит дрон-камикадзе, но и не знают, что такие вообще бывают; не только не умеют наложить турникет, но и никогда не видели его даже на экране. Да и в целом — представляют себе войну чуть ли не как победоносное шествие, ожидают от современной армии невероятных чудес постоянного и избыточного обучения и обеспечения, поддержки каждого солдата артиллерией и авиацией. Подписывая контракт на какой-то срок, они часто даже не подозревают, что контракты автоматически продляются и на данный момент де-факто бессрочные. Если вы прочитали предыдущий абзац, и вам трудно в это поверить, то вы со мной в одной лодке. Мне, как и всем опытным фронтовикам, трудно поверить, что сегодня, спустя почти три года войны, в условиях огромного потока информации можно оставаться в неведении. И всё же мы из раза в раз сталкиваемся с такими людьми, в каждой «волне» новых контрактников их всё больше. Но никакое ваше или наше изумление и близко несравнимо с шоком, настигающим такого не ведающего ничего свежеиспеченного солдата на его первой боевой задаче. Это реальный шок, часто ощущаемый этими людьми как обман со стороны системы, как своего рода предательство. Сегодня по интересующим меня военным специальностям чуть не каждый день публикуется больше информации, чем я могу прочитать. Валом идет аналитика по общей обстановке на фронте, вдобавок — освещение тех аспектов, которые очевидны на фронте, но оказываются невдомек широкой публике. Публикуются видео боев как пехоты, так и техники, как работы артиллерии, так и БПЛА. И ко всему этому любой может получить доступ, просто протянув руку и написав поисковый запрос. Пресловутую правду о СВО, ее реалии с точки зрения бойца — никто не скрывает. Более того, можно не только получить представление о войне, но и подготовиться к ней: как минимум получить знания, которые могут помочь выжить. И всё же на фронте мы видим очень мало информированных или самостоятельно подготовленных новобранцев. Почему? Этот вопрос не давал мне покоя, мы обсуждали его с товарищами. Мысль шла по проторенной тропе: критика крупных СМИ и критика самих кандидатов — мол, в телевизоре только позитив, а люди слепо верят и идут, ничего не пытаясь узнать сверх. Но эти факторы не кажутся мне исчерпывающими или даже основными для формирования этого прискорбного феномена. Ну не может такого быть, чтобы люди, обдумывающие решение поехать на войну и рискнуть там своей жизнью, не пытались заглянуть в тему глубже, разобраться, куда это они собираются и что там вообще происходит. Это не соответствует ни моему, ни, уверен, вашему опыту общения с гражданами нашей страны. Так что же тогда? Почему? Ответ всё время лежал прямо передо мной, но я отказывался видеть, упорно не хотел замечать очевидного. Всё просто и очень печально. Да, правду о СВО узнать нетрудно. Да, большинство взрослых мужчин, рассматривая возможность поехать на войну, вникают в тему и стараются понять, что их там ждет. И понимают. И не идут в военкомат, не подписывают контракт, не едут на фронт. Правда этой войны не привлекательна, не гламурна. Она жестока и отвратительна, от нее смердит кровью и грязью, скотством, ощущением беспомощности и бесполезности, почти нулевой цены жизни и достоинства. Большинство это быстро понимает. И не едет. Называйте это «ошибкой выжившего» или «отрицательным отбором», но большинство тех, кто на фронт все-таки едет, делают это именно из-за неведения. Оно дает им ложную надежду, что война поможет им в их тяжелых жизненных ситуациях, которые и толкают их к этому решению. И да, они вправе ощущать себя обманутыми, потому что выбор от отчаяния — это не выбор, как и выбор из-за неведения или наведенного заблуждения. Когда завтра вы увидите новости о взятом селе — знайте: это сделали те, кто оказался на фронте почти по ошибке, во тьме неведения, и все же они вышли к свету.

Как такое возможно? Пишу о том, о чем тошно думать. В сети всплывают кадры с нашими явно недолеченными бойцами: на костылях, с аппаратами Илизарова и прочими медицинскими экзоскелетами — в тылах на СВО, а иногда вроде даже и на передовой. Эту тему грамотно обозрел Святослав Голиков в серии постов, он очень точно пишет: многим сложно даже поверить, что такое возможно. И я — один из них. Я никогда не видел подобного в своем подразделении или у смежников на фронте. Я не верю, что это массовое явление. Но даже редкое явление, если оно повторяется в разных частях, растет из системного корня. Как система позволяет себе отправлять калек на войну? Я опишу сей печальный алгоритм. Однако то, что разбойное нападение на здравый смысл подробно расписано, вовсе не значит, что оно менее чудовищно, как раз наоборот. Необходимо для себя определить: исполнители извращают систему или система — их. Путь первый: полное лечение Наша госпитальная система работает на удивление хорошо — убедился на собственном опыте неоднократно. В общем случае раненого будут лечить и реабилитировать ровно до тех пор, пока ему будет нужна постоянная квалифицированная помощь. Если такая помощь больше не нужна, а солдату осталось только немного выздороветь (например, доходить месяц в гипсе), ему оформят заключение ВВК, где будет указано, что у него степень годности «Г» — временно не годен — и ему необходимо предоставить отпуск на время реабилитации. Солдат отправится в часть, где этот отпуск ему оформят. После отпуска, по идее, он должен вернуться уже здоровым. Важно: после отпуска боец без дополнительной ВВК, автоматически считается снова годным к службе. Вот только так случается не всегда. У кого-то в силу возраста или других заболеваний заживление происходит медленнее, кого-то угораздит упасть и усугубить ранение, у кого-то возникают другие проблемы. В результате некоторые раненые возвращаются из отпусков не выздоровевшими, хотя по бумагам они годны к военной службе. Медслужба и командование может всё оформить и продлить лечение, но для этого на всех местах должны найтись хорошо подготовленные в бюрократическом плане специалисты, вдобавок волевые и не настроенные восполнять боевые части людьми, здоровыми только на бумаге. Так бывает не всегда. Второй путь: прерванное лечение Если раненый грубо нарушает правила лечения: лезет в драки, употребляет алкоголь или наркотики — то всё, что госпиталь может сделать, чтобы обезопасить персонал и пациентов от такого «пассажира», — досрочно и принудительно выписать его в часть. В этом случае раненый почти в любом состоянии оказывается в части без каких-либо документов, оговаривающих его негодность к службе и необходимость дальнейшего лечения, и по факту прибытия в часть из госпиталя он по умолчанию считается здоровым. Здесь часть также может проявить понимание и помочь человеку всё оформить и вылечиться, а может и не помочь, и это уже зависит не только от части, но и от самого бойца. Так сначала в ППД частей накапливается много реально больных людей, которые по бумагам — годны. Высокое начальство начинает давить на командование части, требуя объяснений, почему «здоровые люди» не отправляются на фронт. Не уклонисты ли? От фронта больного в таком раскладе может спасти только креатив и воля командира. Потом уже в ПВД подразделений в зоне СВО накапливаются недолеченные бойцы, которые по бумагам являются полностью здоровыми. Всё, что могут командиры на местах, — найти им место в тылу в качестве охранников, поваров и т.д. Но эта методика не работает вечно: когда подразделение несет потери, начальство обнаруживает, что у обнаглевшего командира в тылу куча «здоровых» солдат... и требует их немедленно отправить на боевую задачу… Итоги Да, адекватные командиры всех уровней могут найти и находят решение. Однако сама бюрократическая мельница работает так, что невообразимое становится возможным и происходит то, что происходит. Данная системная ошибка вполне решаема, как и любая другая. Главное — их замечать и решать. Мы можем проблемы только заметить, решать их могут совсем другие люди.

Враг нас не предал Буквально на второй день своего президентства Трамп показал нам, чего стоили его обещания в отношении прекращения конфликта России и Украины. Не надо думать, что Трамп и его окружение — дураки. Если они выдвигают нам ультиматум, то они делают это с совершенно определенной целью. Никто в здравом уме не может себе представить, что российское руководство пойдет на переговоры в том случае, если это будет сделано на глазах у всего мира под чьим-либо давлением, если оно будет выглядеть жертвой шантажа, и не важно, будь то Трампа или самого дьявола. Уверен, что понимают это и Трамп, и его окружение. И если такой ультиматум выдвигается, а мы его видим, и его видит весь мир, значит, добиваются только одного — срыва любых переговоров. Для нас это значит, что война будет продолжаться, хотим мы того или не хотим. В этом наши враги нас не подведут. С чисто аналитической точки зрения, это значит, что на данный момент в окружении уже теперь президента Трампа побеждают военные и военные промышленники, которые являются той прослойкой американской элиты, которая наиболее заинтересована именно в варианте затягивания конфликта, а не в его эскалации или прекращении. Война продолжается, война с нами еще надолго. Остается только надеяться, что те решения, которые у нас были приняты, исходя из курса на скорое завершение конфликта, будут теперь отменены, а введены в действие будут те решения, которые остро необходимы, если мы говорим о конфликте вдолгую.

Про наше будущее — Здравствуйте! Спасибо, что пригласили на собеседование. Вот мои документы об образовании, повышении квалификации, вот отзывы с прошлых мест работы, в этой отрасли я проработал более 10 лет. — Здравствуйте, приятно познакомиться. Мы внимательно изучили ваше резюме, и хотелось бы уточнить, что вы делали с 2022 по 2024 год. — Я был в армии, по мобилизации, принимал участие в СВО. — А что, как-то откосить, не пойти — нельзя было? — В каком смысле откосить? Меня призвали, и я пошел как законопослушный гражданин и патриот своей страны. — Так, понятно, значит, два года не работали... — Постойте, что значит «не работал»?! — А что вы волнуетесь, у вас с психикой всё хорошо? Знаете что, спасибо большое, мы вам перезвоним.* *Пересказ реального собеседования, моего сослуживца, уволенного с военной службы после тяжелого ранения. Собеседование проходило на должность «продавец-консультант».

Ножевой бой: неудобные вопросы Думаю, что многие уже видели нашумевшее видео стрелкового и ножевого боя нашего якутского героя Андрея Григорьева и штурмовика ВСУ. Григорьев оказался на высоте в конкретной обстановке: удержал позицию, уничтожил противника, выжил. Большего и требовать нельзя. Про этот бой сказано много: и про дух, и про диалог, и про действия и подготовку бойцов. Мне бы хотелось обратить внимание на то, как вся эта ситуация вообще стала возможна. С точки зрения бойца этот бой — несомненная победа, а вот с точки зрения командира… максимум удачное стечение обстоятельств, но никак не систематически достигаемый результат. А ведь в организации боевой работы, венцом которой стал ножевой бой, скорее всего, участвовал не один, а как минимум три командира: взвода, роты, батальона. О чем это я? Поясню. Штурмовик ВСУ подходит к дому среди бела дня. Перед его подходом рядом, возможно в этот же дом, отрабатывает ФПВ-дрон. Однако Григорьев открывает огонь по противнику только после того, как тот обнаруживает себя, шагая по осколкам кирпича и шифера, уже после захода во двор. Значит, никто не предупредил Григорьева, что его позицию будут штурмовать. Значит, наблюдения с воздуха за этой позицией не было. На это же указывает и то, что боец ВСУ по открытой местности передвигается достаточно вальяжно, совсем не так, как люди ведут себя при обстреле артиллерией или работе по ним сбросами. Другой вариант: наблюдение ведется, но с Григорьевым у дроноводов нет ни прямой, ни опосредованной связи, что еще хуже, чем первый вариант. Совершенно очевидно, что Григорьев, в чьем хладнокровии нет сомнений, зная о подходящем со стороны очень удобного окна противнике, отработал бы четко и надежно, исключив необходимость в рискованном ближнем бою. Далее. Сам факт, что Григорьев оказался на позиции один, вызывает вопросы. По его собственным словам в недавнем интервью, ему с товарищем была поставлена задача установки российского флага. Товарищ был убит незадолго до попавшего на видео боя. Вопросов много. Зачем ставить флаг там, где еще свободно разгуливает пехота противника? Почему после гибели товарища Григорьеву не дали команду откатиться на другую занятую нашими позицию, а если такая команда была, то почему это не произошло? Или на самом деле Григорьев был оставлен в одиночку держать позицию на ЛБС? Или к нему должна была прийти подмога и не успела? Почему это важно и почему я обращаю на это столько внимания? Потому что при всем моем глубоком и нешуточном уважении к нашим бойцам всех специальностей, один в поле не воин. И самой большой удачей Григорьева было то, что ВСУшник был один. Если бы штурмовая группа была хотя бы из двух человек, исход был бы другим и выкладывали бы видео враги. И наоборот, если бы на нашей позиции находились бы хотя бы два человека вместо одного, то даже при отсутствии наблюдения с воздуха их эффективность при отражении штурма была бы куда выше, а риск — существенно меньше. Еще раз. Я не пытаюсь очернить Григорьева или его командиров. Вполне возможно, на все мои вопросы в данной ситуации есть логичные и исчерпывающие ответы. Но я не считаю, что попадание этого эпизода на видео делает его особенным или уникальным. Напротив, я рассматриваю его как модельную ситуацию и задаю вопросы как к таковой. И в этой модельной ситуации вся система обороны подразделения была сведена к силе духа, выучке и удаче одного единственного бойца. Это сейчас мы знаем, что Григорьев выжил. А на момент окончания схватки результат, с точки зрения командира, был лишь условно положительным. Ведь на позиции вместо одного здорового бойца остался один раненый боец, причем позиция для врага из потенциально обитаемой стала точно засвеченной, а значит — мишенью для всех видов поражения и для новых более подготовленных штурмов. Ошибочные или не до конца правильные действия могут, конечно же, в реальной жизни приводить к положительным результатам. Но от этого они не должны признаваться верными. Если мы хотим развиваться, то мы должны и в успехах уметь находить ошибки. И не надеяться на систематический героизм. Система бьёт класс.

Сломанная справедливость О справедливости мало говорят. Нам кажется, что она непреложна, естественна, не нуждается в обосновании, абсолютна. Но наша справедливость больше не работает, нужна новая. Почему? Потому что нынешнее, растворенное в народных массах во всем мире понятие о справедливости дозволяет всё то, что с миром происходит. Эта справедливость позволяет десяткам миллионов голодать, сотням миллионов жить без доступа к образованию даже в виде интернета, миллиардам — упираться в позорно низкий потолок развития и самореализации. В то же время другим людям, которых совсем немного, эта справедливость позволяет делать всё, что они захотят, повелевать другими людьми как своими игрушками, обладать богатствами, сравнимыми с богатством целых стран и даже континентов. Когда вор вырывает из рук телефон или грабитель вскрывает квартиру, несправедливость нам очевидна, а когда бизнесмен «зарабатывает» в бедной стране на заводы и пароходы — то тут почему-то нет. Ничто в человеческом мире не естественно, всё перемолото жерновами культуры. И наше представление о справедливости — не исключение. Навязывание того или иного мифа о справедливости является одним из наиболее грозных и эффективных орудий мировых эксплуататоров или, если хотите, правящего класса. Господство не может держаться только лишь на силе, сил у правителей едва хватает, чтобы справляться с горсткой недовольных, им нужно надежное обоснование власти, чтобы недовольных никогда не становилось слишком много. Это обоснование становится настолько мощным, что зачастую и сами правители оказываются под властью той же мифологии. В каком же мифе мы живем сегодня? Почему человек, который никогда не сможет себе позволить машину, смиренно смотрит на дельца, хвастающегося целым гаражом авто? А порой не только смиренно смотрит, а даже радуется за него, восхищается. Почему, когда у одних всё, а у других ничего — это всё еще нормально? Думается, что в основании нашего представления о справедливости лежит миф о неисчерпаемости ресурсов. В эпоху зачатия и развития лютеранской этики и классической «рыночной» экономики мир был другим. Он был безграничен и полон чудес. Открывались целые новые континенты, появлялись невероятные товары и рынки сбыта, открытия и изобретения не успевали сменять друг друга. Казалось, бери и пользуйся. Если есть капитал — торгуй, а если нет — езжай в новые страны и там найдешь золото, племя, которым сможешь править или, на худой конец, поле, которое сможешь распахать и засеять! И если берешь от жизни всё, то ты — удалец-молодец, а если не берешь, то и поделом тебе, растяпе. Вот же она, справедливость! И если вы сегодня слышите осуждение безработных или нищих за то, что они «просто мало стараются», то вы говорите с жертвой этого мифа. Сегодня мы живем в мире исчислимости. Мы можем подсчитать все известные месторождения всех известных ископаемых, можем вычислить производительность труда в разных странах и в разных условиях, спрогнозировать демографию и направлять миграционные потоки. Теперь мы точно знаем, что мир и его ресурсы не безграничны, а наоборот, строго ограничены. И главное — мы знаем, что основной ресурс на планете Земля — это человеческий труд и что этого ресурса всегда не хватает. Мы живем не в мире достатка, где «берите ресурса сколько хотите», а в мире дефицита, где строго ограниченное количество ресурса необходимо распределить, подчиняясь какой-то логике, для достижения каких-то целей… Хотелось бы, чтобы эти цели были общечеловеческие. Но одновременно мы живем внутри мифа о справедливости, который по факту является лишь идеологической химерой преклонных годов. И уж точно не имеет никакого целеполагания, тем более общечеловеческого. Бесконечно трудно бороться с той культурой, в которой ты вырос и сформировался. С той культурой, которая зашита в огромном количестве окружающих тебя социальных отношений, которая рекламируется и пропагандируется как единственная и естественная норма. Но пока мы не начнем разрушать эту ядовитую культуру если не ответами, то хотя бы вопросами, мы не двинемся дальше. Мы останемся в плену у несправедливости.