Евгений Гаврилов

Капитан сжал в пальцах клочок бумаги, чувствуя тихую истерику, подкатывающую к горлу. Вокруг — гул десятка команд, шепот мозговых штурмов, запах пота и накаленного интеллекта. Вопрос уже висел в воздухе несколько минут. «Как ни старались американцы, однако и в этом Советский Союз их опередил. В июне 1965 года первым из американцев это сделал Эдвард Уайт. Назовите фамилию гражданина Советского Союза, сделавшего это раньше». В его команде царил ступор. Эдвард Уайт. Июнь 65-го. Америка. СССР опередил...

Представьте типичную картину: пятница, кухня, на столе бутылка каберне. Дружеская болтовня, предвкушение. И вот он, роковой вопрос: «А штопор-то где?» Момент истины. Все замолкают. Хозяин судорожно роется в ящике, где мирно соседствуют забытые батарейки, счёт от за газ и три сломанных консервных ножа. Штопора нет. Он как будто испарился, этот коварный кусок металла и пластмассы. И вот тут, друзья мои, происходит разделение вселенной на две части. В одной – обязательно начинается священнодействие...

Он появился ниоткуда. Утро 10 декабря 1968 года было холодным и серым, когда инкассаторский «Ниссан Седрик» вез зимнюю премию для 4523 работников завода «Тосиба» в районе Футю, Токио. В салоне лежали 294 307 500 иен. По нынешним меркам — около 20-30 миллиардов иен. Целое состояние. На пустынном участке дороги у тюрьмы Футю водитель увидел в зеркале полицейского на мотоцикле. Тот подал сигнал остановиться. Никакой паники, только спокойная уверенность. Человек в безупречной форме подошел к окну. Его лицо под фуражкой было серьезным, голос — ровным, профессиональным...

Вот бывает такое. Захотел муж квасу. Не просто напитка, а целой вселенной в стакане: темного, как старое дерево, шипящего, как рассерженный кот, на настоящих ржаных сухарях, с изюмом-акробатом на дне банки. Чтобы пахло детством, солодом и тайной. И, будучи истоинным джентльменом, благородно предложил это волшебство приготовить… своей жене. Последовала пауза, а затем ясный, как колокольчик, ответ: «Дорогой, мои кулинарные навыки заканчиваются на вдумчивом выборе между омлетом и яичницей. Сушить сухари — это не мой психологический профиль»...

На трассе под Петербургом осеннее утро размыто дождем. Серая пелена, брызги из-под колес. У обочины стоит старенькая «Лада», а рядом с ней — пожилой мужчина. Он смотрит на спущенное колесо так, будто видит его впервые. В руках — старомодный домкрат, явно тяжелый для его возраста. Машины проносятся мимо, не сбавляя хода. Картина, которую все видели и которую большинство предпочитает не замечать. Замедляется и останавливается «Фольксваген». Из него выходит мужчина лет сорока в простой куртке. Кивает, берет домкрат...

Вы наверняка слышали это выражение. «В семье он стал козлом отпущения», «На работе начальство ищет козла отпущения». Говорим так часто, но редко задумываемся — откуда взялись эти слова и какой страшный, древний смысл за ними стоит. Давайте разберемся. Я долго изучал этот вопрос и обнаружил удивительную вещь: эта история длиной в тысячи лет многое объясняет в нашем сегодняшнем поведении. Всё началось в глубокой древности, с ритуала, описанного в Ветхом Завете, в книге Левит. У евреев был самый священный день в году — Йом Кипур, День Искупления или Судный день...

Он замер у витрины, будто прилип. Взгляд — восторженный, детский. Максим- человек, обычно равнодушный к тряпкам, смотрел на куртку. Не просто теплую вещь, а красивую: стильный крой, капюшон с мехом, а внутри — алая, как заря, подкладка. Ценник показывал 7000 рублей. Немало, но и не запредельно. Он повернулся к жене, Лиде. Голос звучал нерешительно, почти виновато: — Слушай, а ведь хорошая куртка. Практичная. У меня-то старенькой уже лет десять. Может, возьмем? Лида, женщина с твердым, хозяйским взглядом, тут же включила внутренний калькулятор...

Сколько раз вы слышали эту фразу? «Что же мне теперь, голову пеплом посыпать?» — говорим мы в сердцах, когда всё идёт не так. Но задумывались ли вы, какой глубокий, почти магический смысл скрывается за этими словами? Это не просто красивая метафора. За ней — тысячелетия человеческой скорби, смирения и надежды. Давайте вместе разберёмся, откуда пришёл этот необычный жест и почему он до сих пор отзывается в нашей душе. В древности люди выражали самые сильные чувства через действия. Пепел был универсальным языком скорби...

В тот день Иван задержался в кабинете один. 2002 год на дворе, проектный институт, пахнет пылью, старой бумагой и надеждой. Начальство пообещало новенькие компьютеры, чтобы наконец-то чертить не на кульманах, а в «Автокаде». Весь отдел жил этим ожиданием. Иван как раз ковырялся в системном блоке своего старого «пенёчка», пытаясь издать звук, похожий на работу, когда дверь распахнулась. В проеме стоял молодой человек, лет двадцати пяти. Деловой, но без пиджака, с важным видом и стопкой каталогов под мышкой...

История, как все подобные, начиналась обыденно. Сидели они на кухне, Андрей и Лена, ужинали. А потом зацепились из-за какой-то ерунды — и не припомнить уже. Но первым хлопнул дверью Андрей, здоровенный детина, спортсмен. Схватил куртку и — к маме. Ему 35, а в стрессовой ситуации алгоритм один: «Пойду к маме». Ну не пить же? Сидел он у мамы, чай с сушками хмуро пил, когда на телефон сообщение пришло от друга детства Сашки: «Дюша, мы на озеро собрались, щука пошла! Едем сейчас, машины две, свободное сиденье есть»...

Он услышал этот звук ещё из прихожей. Тот самый, особый, нервный скрежет ножа по хлебной корочке. Скрип, в котором слышалось не «сейчас будет бутерброд», а «сейчас будет суд». Он заглянул на кухню. За столом сидела его жена. Перед ней лежал не завтрак, а вещественное доказательство — ломтик хлеба. В руке — смартфон. На экране, как всегда, человек с лабораторной чистотой лица и в белом халате (почему они все в халатах?) вёл неторопливый рассказ о коварстве глютена. Её взгляд метался между экраном и едой, словно она пыталась обнаружить невидимые глазу ядовитые узоры на безобидной краюшке...

Он сидел на кухонном табурете, сгорбившись. Взгляд уткнулся в трещинку на столешнице — мелкую, но внезапно гипнотизирующую. Руки бессильно лежали на коленях. С каждым вдохом воздух в комнате, казалось, становился гуще, тяжелее. Время не шло — оно сочилось, как патока. И пространство вокруг сжималось. Прямо как в том старом школьном опыте из учебника «Природоведение». Помните? Мышь под стеклянным колпаком. Она мечется первые минуты, а потом затихает. Кислород заканчивается. Ей нечем дышать. Тревога — это такой же невидимый колпак...