Глава 1
Мальчонка боялся выйти на улицу, чтобы ни Гришка, ни сестра его Клава ничего не узнали. Но через пару дней утром, когда Аграфена сидела стуле и перебирала нитки, Витя подошел к ней и спросил:
- Тётя Феня, а если дядя Фёдор вернется, можно я в сарае хотя бы жить буду?
Рука женщины замерла и она удивленно посмотрела на него.
- Ты чего? С чего взял-то, что дядя Фёдор вернется? У твоей сестры вон и коса причесана, и губы накрашены, и молода она. Чего ему возвращаться?
- Она его не любит, - вдруг вымолвил Витя.
- Тебе откуда знать?
Мальчик опустил голову и произнес:
- Я ночью по нужде на улице пошел, да тихонько к дому дяди Феди подошел и слышал, как Клавка с кем-то говорит за сиреневым кустом. Она говорила, что завтра дядя Федя в город уедет и он может днем к ней прийти. Просила, чтобы говорил тише, а то дядя Федя услышит. А кто-то ей и сказал, что к обеду будет.
- Витя, тебе не показалось? Что ты вообще там делал?
- Не показалось. А что делал... Хотел у них из сарая лопату забрать, вы же говорили, что дядя Федор лопату хорошую взял, а возвращать её не собирался. Я её, кстати, принес.
Аграфена усмехнулась.
- Ты обижен на сестру, может, оттого ты наговариваешь?
- Если хотите, завтра приходите и всё увидите.
***
- Мама, – сказала она Дарье Ивановне, когда Витя, накормленный и уложенный на печи, где ему было постелено, заснул крепким сном. – Завтра Федор в город уезжает. Мы должны это сделать для него же. Не из моей ревности, а для того, чтобы он понял, что молодуха вокруг пальца его обвела. Зачем, только? Неужто ради жилья?
Мать Феди выслушала всё, что ей невестка сказала, долго молча смотрела на деревянный стол и вдруг произнесла:
- Ладно, дочка. Только не мы должны ему глаза открыть. Мы последние, кого он захочет слушать. Еще скажет, что наговариваем на Клавку. Нужен кто-то со стороны, но такой, чтобы Федька не посмел ему грубить.
Наутро Аграфена, вернувшись с дойки на ферме, отправилась к председателю и застала его за утренним чаем.
- Семён Артёмович, как к председателю обращаюсь, и не только... Как к товарищу с просьбой пришла! Федька в город отбыл, хотелось бы мне вещи кое-какие забрать из дома свекрови.
- Так поди и забери. В чем дело-то?
- Да как объяснить тебе... Сама мать не пойдет, Клавку на дух не переносит, а та ведь ей еще и хамит. Это настоящей-то хозяйке дома! А меня и вовсе на порог не пустит. А при Федьке тоже не могу... Глаза мои его бы не видели.
- Так от меня чего хочешь?
- Подсоби, а? Сходи со мной и с Дарьей Ивановной.
- Мне ваша семья уже вот где, - он провел рукой по горлу. А Аграфена вздохнула и спросила:
- Семен Артёмович, я ведь и наливочку свою малиновую могу дать, супружнице твоей она по душе. И вроде как именины у неё в субботу...
- Наливка, говоришь? - он рассмеялся. - Ладно, ради наливки схожу, а то Галина узнает, что я отказался, голову мне открутит. Будь у своего дома в час дня, я подъеду.
Федор, как и планировал, уехал на рабочей машине рано утром за запчастями. Аграфена, чувствуя себя глупо и нелепо, вышла с огорода, спустилась к реке и прошла к старой иве. За такой не видать её будет, но ежели кто придет к Клавке, она может заметить гостя.
Ждать пришлось долго, она даже чуть задремала, но тут услышала хруст веток. Выглянув из своего укрытия в виде большого ствола дерева, она заметила парня, что, стараясь тихо, крался к задкам со стороны дома свекрови. Он явно держал путь к огороду и потихоньку, открыв заднюю калитку, прошмыгнул туда.
Аграфена его узнала - это был шофёр из соседнего совхоза, частый гость в их деревне, холостяк и гуляка.
Сердце женщины заколотилось. Значит, не врал Витька!
А через полчаса она услышала шум машины председательской и вышла к нему вместе со свекровью. Таким составом они и подошли к родительскому дому Фёдора.
- Кто там? – донесся испуганный голос Клавдии.
- Семен Артёмович, - гаркнул председатель. - С хозяйками дома пожаловал.
- Чего надо? - спросила она, не открывая дверь.
- Вещи забрать кое-какие требуется. А ну, Клавка, открывай! Не зли меня, - произнес Семен Артёмович.
За дверью послышалась суета, шарканье. Потом она крючок скинула и дверь открылась. Клавдия стояла на пороге, бледная, но пытающаяся казаться надменной. Но Аграфена сразу уловила запах табака и увидела на столе не одну, а две недопитые чашки чая.
- Что вам надо? Фёдора нет, и вещей ваших тут нет!
- Ошибаешься, - покачала головой Дарья Ивановна. - Все вещи и мебель тут мои. А ну, отойди. Пойдем со мной, дочка, - позвала она Аграфену.
Клавдия дрожала, переводя взгляд на непрошенных гостей, но тут Дарья Ивановна наступила на что-то, опустила глаза и увидела на полу у печки кепку. Явно она была не Федина. Не говоря ни слова, она прошаркала в комнату и дёрнула занавеску, что разделяла помещение пополам. Там, прижавшись в угол между стеной и шкафом стоял тот самый шофёр из соседнего совхоза, пытаясь застегнуть рубашку на пуговицы.
- А это кто такой? – громко спросила старуха. – Федька, что ли мой из города вернулся, да в личину чужую обернулся?
Клавдия остолбенела на секунду, а затем закричала:
- Это… это мой брат двоюродный!
- Неужто? Ты думаешь, я Андрея не узнаю, - усмехнулась Аграфена. - Чего-то не припомню меж вами родственных связей. А любовные, видать, есть. Ты платье-то поправь и помаду подотри, размазалась.
Шофёр Андрей, бледный как полотно, выскочил из-за занавески и, не глядя ни на кого, бросился к выходу, на ходу натягивая ту самую кепку, что поднял с пола, даже не отряхнув её.
– Стой! – рявкнул Семён Артёмович, но парень юркнул в сени и через секунду за дверью послышался быстрый отдаляющийся топот.
Клавдия стояла посреди горницы, как побитая собака. Вся её напускная надменность сдулась, губы дрожали, а на глазах выступили слёзы.
– Ну что, Клавдия? – председатель медленно подошёл к столу и сел за него. – Давно у тебя с ним шуры-муры?
– Он… он просто зашёл…Не было у нас с ним ничего. Он вообще к Федору зашел, только его дома нет.
- Ну да, ну да. А рубаху он застегивал чего ради? Да он даже ширинку застегнуть не успел, выбежал. И вид у тебя, Клавка...
Аграфена молчала. Она смотрела на эту размазанную помаду, на смятое платье и не чувствовала ни злорадства, ни даже злости. Только тяжёлую, холодную жалость к Федору. Он, такой гордый, такой упрямый, променял всё на это – на ложь, на пошлый обман в своём же отцовском доме. Вот тебе и молодая жена...
– Это всё она подстроила! – вдруг взвизгнула Клавдия, глядя на Аграфену. - Она его послала сюда. Я так Федьке и скажу. А вам он не поверит.
Семён Артёмович тяжело опустился на лавку и усмехнулся.
– Поверит, Клавдия. Мне поверит. Я ему всё расскажу. И про вид твой, и про помаду размазанную, и про то, как долго дверь не открывала. Ты что же, Клавка, думала, так с рук тебе всё сойдет? Семью сгубила, человека с толку сбила, да ещё и вертуньей оказалась.
Он помолчал, глядя на неё поверх очков.
– На собрании будешь объясняться. И на ферму, куда Лидия Петровна грозится оправить, уж точно поедешь. А сейчас собирай свои пожитки. Собирай и уходи отсюда. Пока я не вызвал милицию для разбирательства про "незаконное вселение". Хватит уже наше село позорить, вся округа обсуждает, что председатель не может в семьях порядки навести.
Клавдия поняла, что сама беду на свою голову навлекла. Судорожно всхлипнув, она кинулась к сундуку, начала без разбора сгребать свои платья и туфли в ситцевый мешок. Дрожащими руками завязывала узел, не поднимая глаз.
Аграфена отвернулась и вышла на крыльцо. Воздух был чистый и она глотала его полной грудью, как утопающий глотает воздух. Свекровь вышла следом и положила свою жилистую руку на её плечо.
– Ну вот и всё, дочка. Господь гордыню наказывает. У Федьки хоть глаза откроются.
***
Фёдор вернулся под вечер, усталый, довольный, с запчастями в кузове, но дом встретил его странной тишиной. И не было привычного запаха щей, не слышно было женского голоса.
– Клавдия? – крикнул он, скидывая сапоги.
Ответа не было. Только скрип половиц под его ногами. Он прошел в горницу. Всё было чисто, прибрано, но чего-то не хватало. А в комнате кровать разобранная, словно её и не застилали. И тут он заметил, что нет вещей Клавы. На столе лежал сложенный пополам листок из школьной тетради.
Фёдор подошел, взял его. Почерк был неровный, торопливый. Клавдия оставила записку с разрешения председателя.
"Федя, я ушла. Не люблю я тебя, прости. Вернулась в дом отчима, уживусь уж как-нибудь с Гришкой. Лучше в скандалах, чем с нелюбимым. Не пара мы с тобой..."
Он долго смотрел на эти каракули, не понимая. Не пара? Да она сама на него вешалась, сама говорила, что он её судьба! В ушах зазвенело, он скомкал записку и бросил её в окно.
На следующий день на пороге мехотделения МТС его ждал Семён Артёмович с каменным лицом.
– Фёдор Ильич, зайдём-ка поговорить.
Разговор был коротким и безжалостным. Председатель не стал ходить вокруг да около. Сказал про визит в его родительский дом с Аграфеной и Дарьей Ивановной, про Андрея шофёра. Говорил четко, по-деловому, глядя ему прямо в глаза.
– Ты, Федя, не мальчик, сам всё поймёшь. На ферму она уже выехала, на ту, дальнюю, сегодня ранним утром и отправилась. Пока там поработает и поживет в доме у Степановны. А ты, Федька, думай, как семью возвращать будешь. Если простит тебя Аграфена, конечно...
Фёдор слушал, и мир вокруг него медленно рушился, как глиняная солонка-уточка, разбитая когда-то об пол его женой. Он стоял, опустив голову, и чувствовал, как жгучий стыд заполняет его всего, от макушки до пят, вытесняя злость и обиду на Клаву.
Вечером он не пошел домой. Брёл по деревне, не разбирая дороги. Но в конце концов ноги сами принесли его к родному дому. К тому, где горел свет и в окне мелькала знакомая тень – Аграфена замешивала тесто. А рядом с ней, на табуретке, сидел Витька и что-то рассказывал, размахивая руками. И она улыбалась, кивала. Витька? А он что тут делает?
Это удивило очень Федора, он хотел войти, но всё же не решился.
Развернулся и пошёл прочь, в пустой, холодный родительский дом.
***
Фёдор сутки не выходил из отчего дома, благо был выходной. Стыд жёг его изнутри, и он не мог заставить себя выйти на улицу, где каждый взгляд казался ему укором, и где над ним прямо в лицо смеяться будут. Но... Нужно было идти к колодцу с водой.
Он вышел, опустив голову, и сразу же столкнулся взглядом с Аграфеной. Она стояла у колодца и набирала воду. Увидев его, не отвернулась и не ушла. Просто остановилась, держа ведро, и смотрела молча, без упрёка, будто даже с жалостью.
А потом вдруг сказала ровным, будничным голосом, словно сообщала о погоде.
– Из райцентра приезжали, ищут Витю. А он у меня живет пока. Может, подскажешь, что делать? Они ведь заберут его обратно в детский дом, а он опять сбежит.
- Почему он вообще у тебя? Как давно?
- Уж пару недель. А куда ему идти? В детский дом, или к братцу Гришке, который его поколачивает? Клавке он не нужен, слыхала я, что на дальнюю ферму её послали.
- А от меня ты что хочешь?
- Мы еще пока женаты, если помнишь. Помоги мне на него оформить опеку.
Внутри у Фёдора что-то ёкнуло – не столько от жалости к мальчишке, сколько от внезапного, острого понимания. Эта девчонка Клавдия не только его предала. Она бросила на произвол судьбы своего же брата, даже не думая, что с ним будет. А его собственная жена, которую он презирал и бросил ради молодой, этого брошенного пацана приютила.
- Неужто хочешь чужого ребенка растить?
- А почему нет? Коля вырос, в городе учится, и сюда, как я понимаю, возвращаться не собирается. А так нам с матерью все полегче будет. Так ты поможешь?
Он молчал, опустив голову, а женщина вздохнула, подхватила ведро и пошла к дому.
– Аграфена! – вырвалось у него.
Она остановилась, не оборачиваясь.
– Я… Я помогу. Только через председателя нам надо, понимаешь? Ты ведь должна была сообщить в детский дом, что сбежавший мальчишка у тебя укрывается, или самой отвезти его.
- Ну не посадят же за это, - Аграфена пожала плечами и пошла домой.
Он зашёл в свой холодный дом, сел на лавку и уставился в потолок. В тишине особенно громко звучали воспоминания. Не о Клавдии – они уже казались грязными и пошлыми. А о том, как он входил в свой дом после работы, и Аграфена говорила: "Сапоги снимай, Федя, щи на столе". Как вернулся он с войны и с какой радостью его жена встречала, как маленький Колька лез к нему на колени, хвастаясь вырезанной из дерева птичкой. Как мать, Дарья Ивановна ласково звала его сыночком.
Он сам всё испортил, своими руками.
А снаружи, через двор, из тёплого, освещённого окна его бывшего дома доносился смех. Смеялся Витька. И, казалось, вторила ему тихим, грудным смешком Аграфена.
Фёдор закрыл лицо руками. Впервые за много лет по его щекам потекли слёзы. Не злые, а беспомощные и горькие, как полынь. Он понимал, что обратной дороги, скорее всего, нет. Мост был сожжён им самим. И всё, что он сейчас может - это помочь Аграфене оформить все положенные документы на мальчишку.
ЭПИЛОГ
Он и правда всё решил сам, Аграфене лишь оставалось подписать пару бумажек и вот теперь Витя на законных основаниях жил в этой семье. Дарья Ивановна простила сына, но всё же осталась в доме невестки, где было тепло и уютно. Около двух лет Федор выпрашивал прощения, стараясь угодить во всём Аграфене. Он и Витю стал брать с собой на МТС, где ему было интересно, да так, что мальчонка тоже захотел стать механиком.
Но она его не простила. Не простил и девятнадцатилетний Коля, который приехал в село, чтобы справить свадьбу с однокурсницей. Он не был против Вити, говорил, что всегда мечтал о брате и был рад, что с мамкой такой помощник остался.
Понимая, что Аграфена его не простит, Федя оставил её в покое, а потом сошелся с женщиной, что работала учетчицей на складе. Так и жили они вдовем, но порой он, проходя мимо дома Аграфены чувствовал злость на себя за совершенный поступок.
Клавдия в село больше не вернулась, она всё-таки смогла устроить свою жизнь. Гришка, старший брат Вити спился и сгинул где-то. А Аграфена ни разу не пожалела о том, что пригрела мальчишку у себя - он стал для неё вторым сыном, помощником и близким человеком.
Спасибо за прочтение. Другие истории вы можете прочитать по ссылкам ниже: