1957 год.
Той весной в деревне было о чем поговорить. Было что и обсудить на собраниях.
Только вот главному виновнику сплетен всё было как с гуся вода - он не обращал ни на что внимания, наслаждаясь обществом молодой "жены". Люди порой просто ради любопытства поглядывали на два дома, стоящие через двор друг от друга, и превратившихся в два непримиримых лагеря.
***
О том, что у мужа седина в бороду, а бес в ребро, Аграфена узнала от него же самого в один из вечеров, когда супруг сказал об этом прямо, заявив, что полюбил другую.
Федор Ильич, главный механик на МТС, придя домой сперва молча пил чай не замечая будто ни жену свою, ни мать, которая задремала за вязанием. Он был молчалив и угрюм, взгляд его был каким- то рассеянным. Первой не выдержала Аграфена:
- Федя, чего ты молчаливый такой? Неужто стряслось что-то на работе? Беда какая?
- Всё хорошо, ничего не случилось, - буркнул Фёдор, а потом посмотрел на мать и громко сказал, вырывая её из дремоты: - Завтра, мать, в родительский дом переберусь. Ты всё равно тут днями сидишь, и на ночь остаешься порой после смерти папы. Живешь, считай, здесь.
- Чего это? - мать встрепенулась и посмотрела на него сонными и удивленными глазами.
Удивилась и Аграфена:
- Как в родительский дом? Зачем? Тут твой дом, ты что?
- Я принял решение. Сейчас вещи соберу и перейду. Мама, ты тут останешься? Или тоже в свой дом пойдешь?
Дарья Ивановна недоуменно посмотрела на сына, затем выпрямилась и подалась вперед:
- Скажи-ка сперва - отчего, голубь мой, ты решил из своего гнезда вылететь, да в родительское вернуться?
- Хочу пожить отдельно.
Сердце у Аграфены екнуло. А мож, не зря люди болтают про него, да про Клавку?
- Один что ли? Или не один? - спросила она, чувствуя дрожь во всем теле.
Федор тяжко вздохнул и признался:
- Не один. Со мной Клавдия Брусникина жить будет.
- Значит, правда всё, что люди говорят. А я верить не хотела. Ты... - Аграфена встала и подошла к мужу, упершись руками о стол. - Ты, Федор, спятил? Восемнадцать лет душа в душу, я с войны тебя ждала, глаз не смыкала и губы мои только молитвы и шептали. Я сына тебе родила, а ты... ты с дояркой Клавкой спутался! Ты совсем ополоумел? Да я на неё управу, думаешь, не найду? Да я с жалобой в райком поеду!
- И что, в райкоме меня Клаву разлюбить заставят? Или ты будешь и дальше со мной жить, зная, что другая мне люба? Ты посмотри на себя - расплылась в теле, волосы вечно торчат из-под косынки, словно не расчесываешься уже давно, фартук этот поношенный не снимаешь, - он дернул её за фартук. - А Клава за собой следит, даже коров доит причесанная, губы у неё накрашены...
- Губы накрашены? - Аграфена взвизгнула. Она схватила со стола глиняную солонку-уточку, что Федор сам сделал, и швырнула её об пол. Утка разлетелась на осколки, а женщина свирепо глянула на него: - Ты думаешь, твоя Клавка такой и останется? Да так же, родит ребенка, в домашних заботах погрязнет и будет такой же. Думаешь, покуда я за своими родителями ухаживаю, маме твоей помогаю и тебе угождаю, у меня время на себя есть? Клавдия… Да над тобой вся округа смеяться будет! Тебя с работы снимут за такое, по миру пойдешь!
- Не снимут, - буркнул Федор. - Начальство по делам смотрит, а не по тому, какая баба мне рубашки стирать будет. Замены мне нет, сама знаешь, лучше меня с техникой никто не обращается... А моя личная жизнь - мое дело.
Дарья Ивановна с тоской посмотрела на сына:
- Сынок, опомнись. Ты чего вытворяешь? Это что еще за дела?
- Мама, хватит! Я все решил. Ну не люблю я тебя, Аграфена, - посмотрел Федор на жену. - Раньше любил, мне так казалось. А сынок наш уже вырос. Как сам влюбится, так поймет батьку своего.
Он встал, обулся и вышел в сени, хлопнув дверью так, что задребезжали стёкла в оконницах.
Аграфена не плакала. Она сидела на лавке, сжимая виски, и в ушах стоял гул. Восемнадцать лет... В Великую Отечественную войну его здесь ждала, покуда она не вернулся из Берлина. Ждала здесь, с маленьким сынком Колей на руках, да с матерью его и отцом. Отца Феди выхаживала, будто родного, хотя и о своих родителях не забывала. Выживала как могла: пахала на корове, собирала лебеду, ночами вязала носки на продажу. И вот за всё благодарность? За все прожитые годы? Клава... Она ведь молодая баба, которой вроде всего лет двадцать пять. Жила в доме со старшим сводным братом и младшим Витькой. Смотрели на неё мужики, только дальше взглядов и ночей в её объятих дело не доходило. А Федька... Да чтоб ему пусто было!
Но наутро, когда Федя привел в родительский дом Клавдию с вещами, их уже ждала Дарья Ивановна. Увидев бесстыдников, она встала, опираясь на палку и грозно произнесла:
- Не будет греха в этом доме! Федя, опомнись! Жену, мать твоего сына, позоришь! А ты, Клавка, неужто стыда не имеешь?
Клавдия вздрогнула и замерла. Федор же шагнул вперёд.
- Этот дом отец строил, он и мой тоже.
- Твой? - Дарья Ивановна зашлась в кашле. - Пока я жива - он мой. Иди отсюда!
- Тогда мне ничего не остается, как прийти с Клавой в избу, что я для себя строил.
Дарья Ивановна прошептала, глядя на него:
- Позор... Позор какой... Был бы отец жив, не допустил бы такого. Учти, не сын ты мне теперь после этой выходки, видеть тебя даже не желаю покуда в семью не вернешься с повинной головой.
Федор, взяв Клавдию под локоть и повел её в дом, невзирая на слова матери.
Через час Дарья Ивановна, собрав в узел свои немудрёные пожитки, перешла через двор и постучала к невестке.
- Пустишь, дочка?
- Входите, мама, - вздохнула заплаканная Аграфена, беря узелок из рук свекрови.
- Чтоб им пусто было, окаянным. Как вообще такое могло быть? Как же гордилась я своим сыном, а теперь его так и язык не поворачивается назвать.
Весть разнеслась по селу со скоростью пожара. К вечеру в сельсовете уже шло разбирательство. Председатель, суровый фронтовик Семён Артёмович, вызвал Федора " ковёр". В кабинете помимо них была Дарья Ивановна и Аграфена, Клавдия не пришла, хотя и ей было велено быть. За столом рядом с председателем сидели двое активистов, сурово поглядывающих на мужика.
- Федор Ильич, - начал Семён Артёмович, - ты у нас человек уважаемый, орденоносец, механик отменный, с доски почета не сходишь. Так что ж ты сейчас делаешь? Семью бросил ради молоденькой. Не по-советски это, не по-коммунистически.
- Личная жизнь на то она и личная, и работы моей она не касается, - упрямо твердил Федор, стоя посреди кабинета. - С Аграфеной чувств не осталось. А с Клавдией у меня всё по-другому. Я развода хочу.
- Какой развод! - взорвалась Лидия Петровна, фермерский бригадир. - С ума сошел, что ли? Да я её сошлю на третью ферму в самую даль, будет у меня по два часа добираться до места работы!
Парторг, щуплый и нервный Василий Михайлович, зачитал слова о моральном облике каждого советского гражданина. Предлагали "проработать" Федора на парткомиссии в районе, но он, закусив губу, стоял на своём:
- Жить с Аграфеной не буду. Что хотите делайте.
Его не сломили. Даже когда на пороге дома появился их сын студент Коля, примчавшийся из города.
Семнадцатилетний парень, широкоплечий, с материными глазами, не сказав ни слова, подошёл к отцу и, сжимая кулаки, стал спрашивать его о том, что же он творит.
- А ты еще руку на меня подними, - усмехнулся Федя. - Только смотри потом, не пожалей об этом.
- Ты не отец мне больше, слышишь? И Клавке своей передай, чтобы ходила и оглядывалась.
***
Коля уехал обратно на учёбу и Аграфена осталась со свекровью в доме, где каждый угол напоминал о предательстве Феди.
Прошло два месяца и как-то поздно вечером раздался стук, но не в дверь, а в оконное стекло.
Она вздрогнула и подошла к окну. На улице стояла какая-то тень. Открыв форточку, Аграфена спросила:
- Кто там?
- Тётенька Аграфена… - донёсся детский голос. - Пустите, пожалуйста…
Сердце ёкнуло. Она подошла и отперла дверь. На пороге, съёжившись, стоял мальчишка лет десяти. Лицо его было испуганным, сам он дрожал, но не от холода, а, видимо, от страха.
- Витя, ты чего здесь? - она узнала мальца. - Клавка, сестра твоя, в другом доме живет. Ступай туда.
- Не могу я туда! - вырвалось у мальчика, и слёзы побежали по его грязным щекам. - Они.. Они опять меня в детский дом отвезут, не нужен я им. А я опять сбегу.
Он был на грани. Аграфена, стиснув зубы, повела его в комнату. Посадила на табурет и, покачав головой, произнесла:
- Сейчас чаю налью тебе, и сметану на хлеб намажу. Голодный, небось.
- Очень, - признался мальчик.
Несмотря на то, что Витя брат Клавдии, женщина его очень жалела, так как судьба у него незавидная была.
Отец Клавдии, пастух, погиб ещё в Великой Отечественной войне. А мать позже, в конце сорок пятого, сошлась с суровым, но выпивающим мужиком, у которого был сын Григорий, десяти лет от роду. Через год Витька родился, а потом они начали пить, бросая мальчонку на Григория и Клавдию.
Вот так вместе они и спились, несмотря на порицание села. И исход их был вполне логичный - года два назад один за другим они ушли на тот свет.
Гриша, парень грубый и жестокий, начал открыто издеваться над Витькой.
Клавдия не защищала младшего брата, не было у неё нежности к нему, о себе она только думала. Нелюбила девушка его с самого детства, когда Клаву заставляли с ним сидеть, пока мать пила. А потом вот "любовь" с Федей случилась, она будто бы нашла она в нем защиту, "настоящего мужчину". Ушла из дома, не забрав с собой младшего брата. И как-то недели две назад Гришка пьяный избил Витьку. Клавдия и Федор отвезли его в детский дом, но, выходит, он сбежал оттуда.
- Не гоните, тётенька Аграфена. Я в сарае, в сенях могу пожить. Я работать буду, воду носить, дрова колоть… Обратно не пойду. Гришка убьёт когда-нибудь…- взмолился мальчик.
- А чего же из детского дома сбежал? Почему ко мне пришел?
- Так и там старшаки обижают, а два дня назад Лешка у Вани отцовскую медаль стащил, а на меня свалил. Вот, - мальчонка показал синяк на плече и скуле. - Ни за что получил. А к вам пришел, потому что вы добрая. Помните, вы мне раньше то яблочко давали, то пирожок? Пока моя сестра Клава с дядей Федей жить не начала...
Он опустил голову, всхлипывая.
Аграфена смотрела на эту сломанную детскую жизнь и чувствовала злость. Как Клавка могла такое допустить? Ни стыда у неё нет, ни совести, ни доброты в сердце. Вот какую себе Федор жену выбрал. Зато молодая...С губами накрашенными.
- Ладно, - вздохнула она. - Оставайся. А дальше поглядим.
Дарья Ивановна сперва ворчала по поводу него, но потом на следующий день сама сварила ему кисель, добавив туда меду для сладости и гладила его по вихрастой голове, тяжело вздыхая.
ПРОДОЛЖЕНИЕ