— Юля, приезжайте. Саша лысая.
Голос логопеда, Ирины Петровны, обычно такой спокойный и мелодичный, сейчас звучал как надтреснутый колокол. Воздух в комнате словно загустел. Я уронила чашку, и она с глухим стуком покатилась по полу, оставляя за собой коричневую дорожку.
— Что… Что вы сказали?
— Вы не ослышались. У Саши… нет волос. Их обрили. Бабушка привела ее в парике. Девочка в страшной истерике, она забилась в угол и не подпускает никого. Кричит, что она монстр.
Каждое слово было ударом током. Я почувствовала, как земля уходит из-под ног, и схватилась за спинку стула. Мой муж, Антон, вышел из комнаты, услышав грохот.
— Юль? Что-то разбила? Всё в поря… — он замолчал, увидев мое лицо.
— Парик? — смогла выдавить я. — Какое бритье? Где сейчас Светлана Викторовна?
— Она здесь, в приемной. Совершенно спокойна. Утверждает, что это полезная процедура для роста волос. Я не знаю, что делать. Саша не дает себя трогать.
— Сейчас. Мы сейчас. Удержите ее от бабушки. Ради всего святого, не подпускайте свекровь к моему ребенку!
Я бросила трубку, не отключая звонок. Руки дрожали так, что я не могла попасть в рукава куртки.
— Антон, твоя мать… твоя мать обрила Сашу. Наголо. Без спроса. И привела ее к логопеду в парике.
Лицо мужа побелело. Он несколько раз моргнул, пытаясь осмыслить услышанное.
— Ты что-то путаешь. Мама не могла…
— Могла! — закричала я, наконец застегнув молнию. — У Саши истерика! Она считает себя уродом! Едем, немедленно!
Мы мчались по городу, нарушая скорость. Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Моя девочка. Ее тоненькие светлые прядки, которые она с такой гордостью называла «волосами принцессы Эльзы». Как она вертелась перед зеркалом, примеряя новые заколки. «Мама, я сияю?» И теперь… лысая. Обманутая, униженная, напуганная до смерти.
Антон молчал, его челюсть была напряжена до боли. Он резко затормозил у центра. Мы влетели в здание, проигнорировали лифт и взбежали по лестнице.
Дверь в кабинет была приоткрыта. Изнутри доносилось не рыдание, а тихое, монотонное всхлипывание, от которого кровь стыла в жилах. И ровный, назидательный голос Светланы Викторовны.
— Ирина Петровна, успокойтесь, пожалуйста. Вы делаете из мухи слона. Это народная методика. Волосы были слабые, а теперь окрепнут. Я сама в детстве прошла через это. И выросли прекрасные волосы.
Я распахнула дверь. Первое, что я увидела — мою свекровь. Она восседала на стуле, как королева на троне, в элегантном костюме цвета морской волны. На ее коленях лежал аккуратно свернутый парик пепельного оттенка. Рядом стояла дорогая кожаная сумка.
А в углу, под книжным шкафом, съежившись, сидела моя дочь. Крошечный, беззащитный комочек. На ее голове была натянута огромная, не по размеру, вязаная шапка с помпоном, из-под которой торчали жалкие полоски белесой кожи. Шея и уши были исцарапаны — она, видимо, пыталась содрать с себя эту ненавистную щетину.
— Мама… — донесся слабый, сорванный шепот из угла.
Логопед, бледная, стояла рядом, не зная, как подступиться.
Светлана Викторовна обернулась. Ее лицо озарила лучезарная, спокойная улыбка.
— Юлечка, Антоша! Ну вот и вы. Объясните Ирине Петровне, что ничего экстраординарного не случилось! Сашенька, иди к маме. Бабушка купила тебе модную шапочку, смотри.
Я прошла мимо нее, как сквозь пустое пространство. Опустилась на корточки перед шкафом.
— Сашенька, зайка моя… мама здесь.
Комочек дрогнул. Из тени мелькнули огромные, полные немого ужаса и стыда голубые глаза.
— Она… она сказала, что мы идем в салон красоты… — прошептала Саша. — Пахло вкусно… а потом завернули в пеленку… и зажужжало… и все волосики упали… а бабушка смеялась и говорила «как солдатик»… и надела на меня эту страшную шкуру…
Во мне что-то сломалось. Я медленно поднялась и повернулась к свекрови. Антон стоял как истукан, его взгляд метался между матерью и дочерью.
— Что вы наделали? — мой голос звучал чужим, низким и глухим.
— Я позаботилась о будущем внучки! — Светлана Викторовна тоже встала, выпрямив спину. — Что за истерика? Волосы — они отрастут! Зато какими будут! Вы сами виноваты, с этими вашими псевдопедагогическими методиками! Надо было действовать решительнее!
— Вы не имели права! — взорвался Антон, найдя в себе голос. — Ни морального, ни юридического! Вы что, с ума сошли? Без нашего согласия!
— Антон, как ты разговариваешь? — ее голос стал ледяным и острым. — Я — бабушка. Я желаю ребенку только добра. Лучше, чем вы со своими вечными сомнениями и теориями! Вы растите невротика, а я укрепляю ее здоровье!
Я больше не слушала. Я снова наклонилась к Саше.
— Выходи, солнышко. Мы едем домой. Сейчас же.
— Не могу… — она сжалась еще сильнее. — Я страшная… Я не хочу, чтобы меня видели…
— Ты самая красивая моя девочка, — сказала я, и слезы, наконец, хлынули из глаз. — Мы купим тебе целый магазин самых необычных шапок. Но давай выйдем отсюда.
Осторожно, боясь сделать лишнее движение, я извлекла ее из-под шкафа. Она вцепилась в меня, спрятав лицо на моем плече. Все ее тело мелко дрожало. Я накинула на ее голову свой шарф.
— Мы уходим, — бросила я, не глядя на свекровь. — И, Светлана Викторовна, вам не стоит даже пытаться с нами связаться. Пока мы сами этого не захотим.
— Да как вы смеете мне угрожать! Я имею полное право видеть внучку! — ее крик преследовал нас по коридору. — Антон, опомнись! Это же твоя дочь! Антон!
Муж шел позади, заслоняя нас спиной. Он не обернулся. В машине он попытался дотронуться до Сашиной руки, но она отдёрнула её и прижалась ко мне еще сильнее.
Дома мы уложили ее в нашу постель. Она не отпускала мою руку, плакала беззвучно, пока не уснула, истощенная. Во сне она вздрагивала. Мы с Антоном сидели на кухне в гнетущем молчании. На столе лежала та самая вязаная шапка с помпоном.
— Что будем делать? — наконец спросил он, проводя руками по лицу.
— Что? — я посмотрела на него, и вся накопленная ярость вырвалась наружу. — Твоя мать совершила акт насилия! Психологического и, по сути, физического! Она уничтожила у нашей дочери чувство безопасности и самоуважение! О каких «будем делать» речь? Речь о том, как это предотвратить в будущем!
— Юля, она же не хотела зла. Она просто в своих понятиях…
— Не хотела? — я встала, чтобы не закричать. — Она все продумала! Сама предложила взять Сашу, сама повела к логопеду, чтобы мы не увидели сразу! У нее с собой был парик, Антон! Она знала, что мы будем против! Это был расчетливый поступок. Против нашей воли. Против достоинства Саши!
Он молчал, уставившись в стол.
— Она звонила, — хрипло сказал он. — Пока ты была в комнате. Говорит… что мы неблагодарные, что она потратила на парик из натуральных волос в хорошем салоне сорок тысяч, и что наши «слюни» только вредят ребенку. Ждет нас всех завтра на воскресный обед «для нормализации обстановки».
Во мне все закипело.
— Так. Либо ты сейчас полностью на стороне своей жены и дочери. Либо… Но я не позволю этому человеку больше приближаться к моему ребенку. Это не обсуждается.
— Я на вашей стороне, — тихо, но твердо сказал он, встретившись со мной взглядом. — Ты права. Это чудовищно. Но юридически… Бритье головы… Вряд ли это статья.
— Но факт причинения морального вреда — да, — сказала я, глядя в сторону спальни. — И мы должны действовать. Первое — полный разрыв контактов. Второе — срочно найти детского психолога. Для Саши. И, возможно, для нас с тобой.
На следующий день Саша проснулась тихой и отстраненной. Она подошла к большому зеркалу в прихожей, встала на носочки и долго смотрела на свое отражение. Потом медленно стянула мой шарф. Дотронулась кончиками пальцев до щетины. Ее личико исказила гримаса отчаяния, но плакать она уже не могла. Она просто отвернулась.
— Мама, я больше не принцесса Эльза?
Этот вопрос перехватил у меня дыхание.
— Принцесса Эльза была очень сильной, — сказала я, присаживаясь рядом. — Она не боялась быть непохожей на других. У нее была своя магия. Давай поищем твою магию? Не в волосах, а внутри. Хочешь?
Она медленно кивнула. Потом обняла меня.
— Бабушка злая?
Я замерла. Как быть честной, не сея в ней ненависти?
— Бабушка сделала тебе очень больно и поступила неправильно. Мы с папой очень на нее злы. И мы не будем с ней видеться, пока не поймем, что это безопасно для тебя. Это самое важное.
— Я не хочу ее видеть, — четко и тихо произнесла Саша. — Никогда.
В этот момент раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. В глазке было вимо знакомое, поджатое, недовольное лицо. Светлана Викторовна. С огромной коробкой в руках. Наверняка с куклой или конструктором. Чтобы «забыли».
Антон посмотрел на меня, потом на Сашу, которая инстинктивно вжалась в меня.
— Я всё скажу, — мрачно произнес он. — Раз и навсегда.
***
Антон вышел в прихожую. Я прижала Сашу к себе, прислушиваясь к каждому звуку. Слышался приглушенный гул голосов за дверью.
— Я так и знала, что вы еще не одумались, — донесся отчетливый, металлический голос свекрови. — Поэтому пришла сама. Пусти, нам нужно поговорить без истерик.
— Мама, сейчас не время. И не место. Вы нанесли ребенку травму.
— Травму? — Светлана Викторовна фыркнула. — Антон, опомнись! Я потратила целый день, чтобы сделать как лучше! Парик сделан на заказ, из натуральных волос! Он дороже, чем вся твоя дурацкая коллекция кроссовок! Девочка должна выглядеть прилично, пока все не отрастет. Вы что, хотели, чтобы она ходила лысой, как каторжница? Вы думаете о ее психологии? А кто подумает о том, как на нее будут показывать пальцами в садике?
Мой муж говорил тише, его слов не было слышно.
— Не смей на меня повышать! Я твоя мать! — ее голос зазвенел еще громче. — Я знала, что Юля устроит сцену. Она всегда была слишком мнительной. Но ты-то должен быть разумным! Это простая гигиеническая процедура!
— Процедура, на которую у вас не было права! — наконец, сорвался Антон. Его голос дрожал от ярости. — Вы обманули нас! Вы знали, что мы не согласимся, и сделали тайком! Вы видели, в каком состоянии Саша? Она под шкафом пряталась! Она сама себя исцарапала!
— Нервы слабые, как у матери, — отрезала Светлана Викторовна. — Надо закалять. Вы ее избалуете до неузнаваемости. Ладно, я принесла подарок. Вот, самые дорогие конфеты из «Венской сказки». И новое платье. Пусть девочка отвлекается. Передай им. А через неделю привозите на обед. Все забудется.
— Никто никуда не поедет. И подарки забирайте.
— Антон!
— Мама, уходите. Пожалуйста. Сейчас. Пока я могу говорить спокойно.
— Ты выгоняешь меня? Собственную мать? Из-за капризов этой девчонки и твоей истеричной жены?
— Я защищаю свою семью, — прозвучало жестко и окончательно. — От вас. Пока не будет извинений и понимания, что вы совершили непоправимое, мы не готовы к общению. Это не обсуждается.
Последовала тяжелая пауза. Потом резкий звук — коробка, вероятно, была поставлена на пол у нашей двери.
— Вы оба — неблагодарные эгоисты. Я все сделала для вас. И для внучки. А вы… Вы с ума сошли. Ладно. Когда опомнитесь — звоните. Но помните, обидеть меня вам еще аукнется.
Раздались отдаляющиеся, четкие стуки каблуков. Антон вернулся в кухню. Он выглядел постаревшим на десять лет.
— Ушла, — коротко сказал он. — Оставила это… у двери.
— Отнеси на мусорку, — тихо сказала я. — Сейчас же.
Он кивнул, взял коробку и вышел. Саша, притихшая у меня на руках, наконец подняла голову.
— Она ушла?
— Ушла, солнышко. Папа ее попросил уйти. И она больше не придет без нашего разрешения.
— А если она придет в садик? — в голосе девочки зазвенел чистый, недетский страх.
Ледяная рука сжала мое сердце. Эта мысль не приходила мне в голову.
— Не волнуйся, — сказала я, целуя ее в макушку, теперь колючую, как щетка. — Мы со всем разберемся.
Первым делом мы пошли к психологу. Детский специалист, Марина Олеговна, оказалась женщиной лет сорока с тихим голосом и внимательными глазами. Я заранее описала ситуацию по телефону.
Саша не хотела заходить в кабинет. Она вцепилась в мою ногу.
— Я не хочу, чтобы она смотрела на мою голову, — прошептала она.
— Марина Олеговна уже знает, — мягко сказала психолог, не приближаясь. — И она видела много разных детей. Некоторым мальчикам и девочкам бреют голову, когда они болеют. Это не стыдно. Это просто бывает. Давай посидим в игровом уголке? Ты можешь не снимать шапочку, если не хочешь.
Она показала на уютный вигвам, набитый подушками. Саша, после минутного колебания, медленно поползла внутрь. Марина Олеговна села рядом, на пол, и начала тихо разговаривать, не давя. Через полчаса шапочка лежала рядом, и Саша, всхлипывая, показывала психологу на деревянной кукле, где у нее «болит душа».
После сеанса Марина Олеговна поговорила с нами.
— Ситуация серьезная. Ребенок переживает двойную травму: насильственное лишение части своего тела, которое он идентифицировал с красотой и женственностью, и предательство от близкого взрослого, который должен был защищать. У нее развивается тревожное расстройство, возможно, навязчивые действия — она постоянно трогает голову. Нужна длительная работа. И полная изоляция от источника травмы. Никаких встреч, звонков, подарков «из-за угла». Это как сыпать соль на рану.
— А как же садик? — спросил Антон. — Она боится, что бабушка появится там.
— Предупредите воспитателей. Напишите официальное заявление, что ребенка может забирать только круг лиц — мама, папа, няня, например. И что контакты с бабушкой по отцовской линии временно приостановлены по семейным обстоятельствам. Закон на вашей стороне.
Следующей остановкой был садик. Разговор с заведующей, Еленой Аркадьевной, был тяжелым.
— Понимаете, Светлана Викторовна у нас частый гость, — сказала она, разводя руками. — Всегда помогала, подарки группе делала, на утренниках главные роли «отбивала» для Сашеньки… Она производит впечатление очень ответственной бабушки.
— Которая без нашего ведома обрила ребенка, — холодно сказала я, кладя на стол справку от психолога. — И теперь наш ребенок боится выходить из дома. Мы требуем вписать в личное дело официальный запрет на ее контакты с Сашей на территории учреждения. Если она появится, вы обязаны не отдавать ей ребенка и немедленно позвонить нам. И, в случае необходимости, в полицию.
Заведующая вздохнула, но кивнула.
— Хорошо. Я предупрежу персонал. Но, знаете, будьте готовы к тому, что она может… отреагировать. Она женщина с характером.
Мы были готовы. Но не к такому.
Через три дня, когда Саша, наконец, начала понемногу оживать и даже согласилась надеть смешную шапку-жирафа, раздался звонок от Антонова отца, Аркадия Петровича. Он всегда был тихим, немного отстраненным человеком, тенью своей яркой жены.
— Антон, сын, что у вас там происходит? — в его голосе слышалась усталость. — Мать не спит, не ест, рыдает. Говорит, вы ее из дома выгнали, оскорбили, запрещаете видеть внучку. Она же на добро делала! Волосы ведь отрастут!
— Пап, ты в курсе, как именно это «добро» выглядело? — спросил Антон, включив громкую связь. — Она тайком, без нашего согласия, отвезла четырехлетнего ребенка в незнакомое место и обрила наголо. У Саши сейчас истерики, она у психолога. Это называется насилием.
— Ну, жестковато, согласен, — промямлил Аркадий Петрович. — Но она же не со зла. Она так любит Сашеньку… Может, вы перегнули палку? Извинитесь, встретьтесь, все обсудите…
— Папа, — вмешалась я, не выдержав. — Представьте, что к вам в квартиру вломился бы чужой человек и отстриг вам половину усов, потому что, по его мнению, так они будут гуще. Или покрасил ваши любимые часы в зеленый цвет, потому что ему так нравится. Вы бы извинились перед ним?
На том конце провода повисло молчание.
— Это… не совсем одно и то же, — неуверенно сказал он.
— Для ребенка — это точно так же. Это вторжение в ее личные границы и причинение боли. Мы не будем извиняться за то, что защищаем дочь. И мы ждем извинений от вашей жены. Осознанных. А не «извините, что вы такие дураки».
— Ладно, ладно… — Аркадий Петрович тяжело вздохнул. — Я поговорю с ней еще. Но, ребята… она не отступит просто так. Вы же ее знаете.
Мы знали. Поэтому следующий «звонок» не стал неожиданностью. На следующий день в дверь постучал курьер с официальным конвертом. Внутри лежало письмо от адвоката Светланы Викторовны. Сухим юридическим языком там излагалось, что наша «необоснованная изоляция ребенка от любящей бабушки» нарушает права последней на общение с внучкой, гарантированные Семейным кодексом. Предлагалось в добровольном порядке составить график встреч, в противном случае бабушка будет вынуждена обратиться в суд для определения порядка общения.
Антон скомкал письмо.
— Она подает в суд. Собственная мать. Чтобы суд заставил нас отдать ей Сашу на свидания.
— Она не подаст, — сказала я, но в голосе прозвучала неуверенность. — Это блеф. Чтобы нас запугать.
— Ты ее не знаешь, когда она в таком состоянии, — мрачно сказал Антон. — Она может. Ради принципа. Ради того, чтобы доказать, что она права.
Вечером я проверяла почту. Среди спама увидела письмо от неизвестного адреса с темой «Восстановите справедливость!». Открыла. Это была длинная тирада, размещенная, судя по всему, в одной из местных родительских групп в социальной сети. Аккаунт был фейковый, но стиль — узнаваемый.
«Дорогие мамочки! Хочу поделиться своей болью. Я — любящая бабушка, которая всегда помогала своей невестке с внучкой. Но в нашей семье случился кошмар. Моя невестка, находящаяся под влиянием модных психологов, запретила мне видеться с внучкой! А все из-за пустяка — я, желая девочке добра, сделала ей укрепляющую стрижку, чтобы волосы росли лучше. Теперь меня выставили монстром! Ребенка прячут, настраивают против меня. Я в отчаянии! Подскажите, как достучаться до очерствевших сердец? Как защитить свои бабушкины права?»
Под постом уже было десятка два комментариев: от сочувствующих до возмущенных. «Какая ужасная невестка!», «Бабушкины права надо защищать!», «Подавайте в суд!».
У меня задрожали руки. Она не просто угрожала судом. Она начала информационную войну. Выставляла нас извергами, а себя — жертвой. И самое страшное — она публично обсуждала мою дочь, выставляя ее проблему на всеобщее обозрение.
— Антон, — позвала я. — Иди сюда. Твоя мать пошла в атаку.
Он прочитал пост и побледнел.
— Это… это уже за гранью.
— Она перешла все границы, когда взяла машинку для стрижки, — сказала я, чувствуя, как во мне закипает холодная, расчетливая ярость. — Теперь она просто использует новые инструменты. Хорошо. Если она хочет войны, она ее получит. Но не в интернете. А по-настоящему.
Я взяла телефон и сделала два снимка: справку от психолога с диагнозом «острая реакция на стресс, тревожное расстройство» (закрыв личные данные) и фотографию спящей Саши в ее шапке-жирафе, с мокрыми от слез ресницами. Потом села писать ответ. Не в ту группу. А себе на страницу, открытую для всех друзей, коллег, родственников.
«Дорогие друзья. В нашей семье случилась беда. Без нашего ведома и согласия нашему четырехлетнему ребенку насильно обрили голову. Человек, совершивший это, утверждает, что желал добра. Но добро не бывает насильственным и не вызывает у ребенка панических атак, невыносимого стыда и необходимости в помощи детского психолога. Сейчас наша дочь проходит реабилитацию после тяжелой психологической травмы. Мы вынуждены оградить ее от общения с причинившим боль человеком. К сожалению, вместо осознания вины мы получаем угрозы судом и грязные инсинуации в соцсетях. Мы не будем вступать в публичную полемику. Мы просто просим вас о понимании и поддержке для нашей дочери в это трудное время. И надеемся, что справедливость восторжествует».
Я не упоминала имен. Но все, кто знал нас, сразу поняли, о ком речь. Через пятнадцать минут мой телефон взорвался от звонков и сообщений поддержки. А пост с фейкового аккаунта в родительской группе таинственным образом исчез.
Тишина со стороны свекрови длилась ровно сутки. Потом зазвонил телефон Антона. Он посмотрел на экран и вышел на балкон. Разговор был долгим и громким. Вернулся он с каменным лицом.
— Что? — спросила я.
— Ультиматум, — коротко бросил он. — Или мы «прекращаем этот цирк», публично извиняемся перед ней, позволяем ей видеться с Сашей раз в неделю, и тогда она «великодушно» отзывает иск (оказывается, он уже подан!). Или она идет до конца. Говорит, у нее есть свидетели в салоне красоты, которые подтвердят, что я якобы был в курсе и устно соглашался. И что мы — неблагополучные родители, раз у ребенка такая реакция.
Мир вокруг поплыл. Она не остановится. Она готова разрушить все, лишь бы доказать свою правоту. Даже репутацию собственного сына. Даже психику внучки.
Я посмотрела в комнату, где Саша, наконец, улыбаясь, строил домик из лего. Она стала понемногу возвращаться. И эта женщина хотела снова ворваться в ее жизнь с судебными приставами и принудительными свиданиями.
— Значит, война, — тихо сказала я. — Значит, мы идем до конца. И защитим нашу дочь любой ценой.
В моих глазах не было больше слез. Только твердая решимость. Антон увидел это и кивнул. Впервые за все дни в его взгляде не было сомнений.
— Да. Любой.
Продолжение следует!
Вторую часть читайте здесь:
Понравился рассказ? Тогда можете поблагодарить автора ДОНАТОМ! Для этого нажмите на черный баннер ниже:
Читайте и другие рассказы:
Пожалуйста, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)