Жили в доме мужа. Как и положено. Дарья приняла невестку как дочь. Да и как не принять, хорошая девушка, боевая, не белоручка, копейку бережет. Дарья в душе побаивалась: нынче девицы пошли сплошь с образованием, в деревню их никакими коврижками не затащишь, а Толик вон какой влюбчивый. Но на простых деревенских девчат не заглядывался, все витал в облаках — разве мать не видела? Жених он видный, на мопеде раскатывал, всегда одевался по моде, даже на работе щеголял в светлых рубашках. Да еще и фотоаппарат этот. Дался ему фотоаппарат? Чего тут фотографировать?
А ему, видишь, надо. Красоту, видишь, мать не понимает. Какая уж красота, всю жизнь, прости господи, в наземе. Всю жизнь одна забота — накормить детей, одеть, выучить, вырастить. Дом большой, двор вечно занозой у злых людей — к чему он Дарье? Родственники наседали — отдай да отдай. А детям не надо, что ли? Сохранила все, сберегла, по щепочке, по зернышку, по копеечке собирала. А ведь в люди вывела: Анна в городе, а Толик, кровиночка, рядышком, при матери. Глупой, ой глупой, мог бы большим человеком стать, на машине с шофером ездить, как барин… По Верхотурску, а то и по Свердловску.
Нет, при матери остался. Красота, говорит. Упрямый. Как отец. Иной раз взглянет, так у Дарьи сердце вздрогнет, откуда-то Василий на нее глядит, вглядывается, взыскательно так, серьезно, мол, как ты, Дарья жизнь прожила, как детей подняла? И ведь без жалости так вопрошает, а строго, как истый председатель, что порой во фрунт готова вытянуться и отрапортовать по форме:
— Так и так, Василий Степанович, все в порядке! Хлеба убраны согласно плану, коровник новый построили и ясли!
А от себя что? От себя и сказать нечего. Разве он не видел, как измучилась она, одна-одинешенька? Поди, видел. Тараканов в доме не было — сбежали тараканы от недоеда. Толик у соседей тараканов ловил — наловит, в спичечный коробок посадит да играется с ними. Вот какие игрушки у сына были. Страх вспоминать. И все равно сдюжили, выбрались из нужды. Вон какой дылда получился, повыше отца будет: и коня себе железного завел, и фотоаппарат. И жену!
Да, похож, похож, одно лицо, иногда Дарье жутко бывает. Но… Все равно — другой! Глаза не те. У Васи, как наст в сумерки, иссиня холодный, а на донышке лиловая корочка льдистая. А у Толика — неба синь, бездонная, как озерная вода в ростепель. Тепло от взгляда Толика и спокойно. Вся душа в его глазах отражается.
За Надежду, невестку, радовалась: ой, не так, не так у них все, как у нее ране с мужем было. Рука об руку идут, в каждом деле семейный совет держат. Она, Надя, для Толика — подруга и соратница. А Дарья для Васи была подчиненной: шаг вправо, шаг влево — расстрел. Ну… Не расстрел, а все равно — отчет давать обязана была.
Грех говорить, но иногда и перекрестишься невольно, что она, Дарья, одна воспитывала сына. Мягкости и доброты в нем много, а вот командирства нет. Толик и без командирства любого уговорит. Подходы к народу знает. И с парнями никогда не дрался. Не было злости у парней на него. Где же это видано — девку из чужой деревни увел, а никто ему поперек дороги не встал. Не потому что девка худа, а потому что понравился всем, полюбился.
Да, иногда, чтобы людьми управлять, необязательно грозным да крикливым быть. Доброта — лучший на свете уговорщик.
Дарья теперь, как покойная Кристя, целыми днями в огороде: семья прибавилась, надо бы и потрудиться. Надя больше в доме крутится, за хозяйку. С ее появлением прибавилось света: уж очень невестка любила украшать горницу. На копейку сделает, а смотрится на рубль. И задергушки на окна повесила светленькие, в голубой цветок. И скатерка у нее тоже — с выдумкой и хитринкой, в синей каемочке, любо-дорого глядеть. Полы блестят, на печи свежая, с синькой побелка, будто снег в морозный день, и опять — по бокам каемочка в мелкий лазоревый цвет. Бойкая Надюша, но ругаться не любит и Дарье не перечит. Но и не подлизывается. Легко с ней и привольно, будто всю жизнь рядышком, будто сама Дарья, а не сватья Рита Михална Надю родила.
С Ритой Михалной, сватьей, тоже безмужней, у Дарьи особой дружбы не случилось. Уж больно та строга была, да все в себе, будто под панцирем каким. Дарья не обижалась — несладкая жизнь у Риты Михалны, хлебнула лиха женщина, хоть и образованная, и, как это, интеллигентная была. Жила, как и все, в избушке. Избушку дали ей угарную, непутевую, тесную. А ведь помимо Нади воспитывала Рита еще троих. Толика, тезку Дашиного сына, нынче в армию проводили.
Жалко расставаться. Плакали. А Рита, что каменная — ни слезинки. Подошла к сыну, сказала:
— Идешь служить, так служи честно. Не позорь мать свою.
Как отрезала. Все сразу примолкли, построжели.
Вот какой характер! Дарья немного робела перед ней, но уважала бесконечно. Она всегда уважала вот таких, без улыбки которые. Большое дело требовало серьезного отношения. Потому и Дарья особой болтовни перед сватьей не разводила, язык не распускала, и величала ее по имени отчеству, уважительно. Немного жалела — тяжко болела Рита Михална, но никому не жаловалась, работала, как вол, и жила в избушке-развалюшке, ничего для себя не прося.
Надюшка, та, конечно, помягче. И улыбалась чаще, с удовольствием, и смеялась весело. Уж как Дарья уговаривала ее, чтобы отнесла матери чего, огородины много, картошка нынче уродилась. Надя не соглашалась: мать не возьмет. У матери, мол, две дочки-невесты, пускай сами трудятся, не хватало, чтобы им со стороны люди картошку носили. Нечего лениться, позориться.
Дарья и отстала. Рита Михална все правильно делает. Ей виднее.
Первенка Светланка родилась в 1967 году. Иногда в голову Дарьи приходили дурные мысли: больно много нынче девок рождается, как бы не было войны. Но тут же она себя яростно ругала за дремучесть: все мозги растеряла! Парни рождаются — она, как бабка на припеке, сетует, что много парней — к войне. Девки — опять не слава богу. Радоваться надо — нынче прибавление в семье Кордюковых! Рита на рождение внучки смотрела спокойно. Она мечтала о внуке. Надя на материнские мечты не обращала внимания, легкая девка, не занозистая.
— Кого родим, того и родим. Я и девочке буду рада, и от мальчика не откажусь! — вот и весь сказ.
Толик — под стать жене. Всю жизнь в бабьем царстве — ему не привыкать. Светочку принял с радостью и с заботой, как настоящий отец. Ну и ударился в работу с удвоенной силой — семью кормить надо, а то как же! Грамоты домой пачками носил, но и деньгами не обижал. Надюшка после родов оправилась, похорошела, посочнела, но не распустилась, не обабилась. Некоторые, как детками обзаведутся, так на себя и плюют. Муж привязан крепко, никуда не денется. Надя — нет, и причесочка на ней модная, и платьице нарядное, и ботиночки справные. Посмотришь со стороны — ну барыня идет! Городская!
А ведь на Наде и скотина, и дом, и муж, и она, Дарья, грешная. И ведь сестры заневестились, тоже надо помогать: то и дело Надя мотается в соседнюю деревню с гостинцами: и матери что-то, лекарства несет, и сеструхам — обутку там, или бусики. Заботится.
Светланка родилась в самые лютые морозы. А Надя в такую-то холодрыгу не ленилась пеленки бегать полоскать на родник. Ни разу мокрую пеленку, Светой описанную, на печку не закинула, мол, высохнет и так, ничего особенного. Все три месяца декретного отпуска пробегала — Дарью не просила. И потом, как на работу вышла, так после работы крутилась с маленькой. Она слабенькой родилась, болела часто, ей внимания много требовалось.
И дочка внимания требовала, и муж. Молодые же!
Сам устал, как собака, а все равно — вился около Нади ужом, обнять и поцеловать норовил, будто новобрачный. Самое у сына любимое — это когда Надя Светочку кормит — он их обеих руками обхватит, замрет, не дышит, смотрит на них и чуть не плачет. И называет их все так потешно: девчатки мои. Мол, пойду позову моих девчаток… А где мои девчатки?
Дарья тайком молится за детей. Как бы чего плохого не случилось.
А плохого ничего и не случилось! Толик крутился вокруг женки, крутился и докрутился. Только-только Светочку от груди отняли, как новый сосунок народился, Васенька младший, в честь деда так названный! Ой, что было! И смех, и грех! Толик на работе был, сидел на столбе, проверял провода, когда Надюху в больницу увезли. Сидел и знать ничего не знал!
И надо же такому случиться, сосед Кордюковых видел, как Надежду увозили в больницу. Как раз с забором возился рядышком. Работы у него много — на целый день. А после обеда краем уха услышал — сын у Толика родился. И ведь дурак такой, не поленился забросить свой забор и рвануть за семь километров в поле, сообщить папаше приятную новость!
Видит, Толик сидит на столбе, кошки его крепко держат.
— Анатолий! Анатолий! — глотку дерет. — У тебя сын родился!
— Чего? — не слышит Толик.
— Сына родил! Э-э-э-э! Сын у тебя!
Ну, Анатолий от такой радости со столба-то и сверзнулся. Потом в больнице лежал. Хорошо, май студеный, повсюду сугробы лежали. В сугроб и бухнулся. А сосед пятой дорогой дом Кордюковых обходил. Надеялся на дармовое угощение, а на колотушки напоролся.
Это хорошо, что роддом в Кордюкове располагался еще тогда, не надо было за сто верст ехать. Место намоленное. Монастырь там женский был. Мощи Симеона Верхотурского, сказывали, источник вытолкнул. Мощи святые. И источник святой. Потому и монастырь. Теперь вот, в безбожное-то время, больница. Бог все управит. Вот и управил.
И врачиха ничего. Опытная. Правда, пришлось ей уборщицу в помощь звать, пока Васенька шел. Ну, уборщица прибежала, как есть — в халате. Дрова только что таскала. Васька ей на руки и ухнул. Ну и что — прижала она Васю к себе, так потом такого, всего в трухе и опилках матери показали.
Наде бы самой, куда в столицу ехать — в отдел госплана. Детки малые, слабые, на руках, забот полон рот, а она про все думает и все знает наперед. Пристала к Толику хуже репейника:
— Учиться тебе надо, Толик. Поступай на заочное отделение и учись!
И надо же, глава семьи послушался жену! И, правда, не век же ему по столбам лазить! Тем более, Надя обратила внимания на тягу мужа к созиданию. Табуретку простую Толик без выдумки не сделает, все норовит украсить как-нибудь, все норовит от себя что-то добавить. Вот так Надюшка — глазастая! То, что когда-то пугало Дарью, странность сына, излишняя задумчивость, оказалось «творческим началом». Надя так и сказала: творческое начало. Талант. Не надо зарывать его в землю!
Поступил Анатолий в Пермский строительный техникум. И стал проектировщиком-строителем! Вернулся в родное село специалистом! И началась новая жизнь, как для односельчан, так и для самого Анатолия!
Много раз его спрашивали потом: сколько же вы построили? Он смеялся:
— Ну, целое село — точно.
И ведь был прав.
Дарья диву давалась: откуда в Толике столько сил, ведь каждую минуту был занят. А он работал, работал, работал. Васенька еще только ходить научился, а Светочка — говорить еще толком не умела, а у батьки готов чертеж магазина! И не лавки какой, а настоящего, красивого, как это говорят — универсального! Надюшка все смеялась: магазин красивый, да товара маловато. Дарья испуганно шикала на нее и делала страшные глаза. Мало ли…
Детки у Толика и Нади удались — беленькие, кудреватые. Как игрушечки. Мать наряжала их в нарядные маечки и платьица, у Светочки на голове — бант больше самой головы. А Васька — кукленок, так бы и потискал. Есть в кого — Дарья не налюбуется на сыночка с невестушкой. Ярче всех их пара в Кордюково, смотрел бы и смотрел. Дарья знала, что за красивой картинкой прячется — Надя с малышатами с ног сбивалась: все болели. Светланку вообще с того света вытаскивать пришлось. Вроде бы обычная простуда, а ребенку все хуже становилось.
Отправили в больницу. Одну. Без матери. Тогда матерей не пускали в больницу, чтобы с дитем вместе быть. Надя вся извелась — сердце изнылось, плохо со Светой. Как она просила отпустить девочку… Отпустили, когда от девочки живой скелетик остался. Надя отпоила ее алое с медом, по ложечке, понемножку, день за днем. Выходила! Оправилась Светочка. Правда, худенькой и маленькой так и осталась. Ее берегли, как цветочек, дышать на нее боялись. Дарья к тому времени научилась за внучкой приглядывать, чтобы у той приступ не случился. Да и Вася, пока не подрос, нуждался в пригляде — у него все голова болела. То ли сосуд какой при рождении был пережат, то ли сердечко не поспевало за Васей.
Наверное, потому он таким спокойным был, не хулиганил, ничего. Играл тихонечко в конструктор свой (Анатолий ему хороший такой конструктор подарил) или по дереву выжигал. Не шкодничал, не пакостил. Очень уж светлый мальчишечка, бабушкина радость. И Рита Васеньку любила — сердцем к нему прилипла.
Надина заслуга, Надина забота — муж и дети. Правильно говорят: муж голова, а жена — шея. Дарья дивовалась, как же разумно Надя жизнь семьи ведет, как корабль, честное слово!
Только с магазином закончили, как Анатолий занялся проектом школы. Старенькая совсем обветшала, никуда не годная стала. Село росло, хорошело, и Дарье порой казалось, что вот оно — главное, счастливая советская жизнь наступила. Теперь можно и вздохнуть спокойно, заняться внуками, семьей. Жить. Сама же Дарья только к тому времени выправилась. Смех, да и только — о старости нужно думать, а она о старости и думать не хотела.
Послевоенная худоба с нее толком не сползла, да стать осталась, как у молодой, да и на обновы для матери дети не скупились: и все такое шелковое, нарядное, не стыдно фотографироваться — Толик своего увлечения не забросил, потому и пухнет год от года фотографический альбом как на дрожжах. Маргарита яркие вещи не любила, та больше в строгом костюме щеголяла — считала обновки мещанством и буржуйством. Не очень, конечно, Дарья понимала такую строгость. Время хорошее началось, всю жизнь пояса затянуты, так почему не пожить по-человечески?
А гулянья в Кордюкове веселые: Первомай, Седьмое Ноября, Новый год! Всем селом на праздник собираются. И не просто едят-пьют, а с выдумкой, с интересом, с шутками, гармошками. Молодежи нынче много, детишек — тьма, везде под ногами вертятся. Как начинаются танцы, так и земля под каблуками дрожит, так и кажется, что озера на лугах из берегов выйдут, а речка вспять потечет! Так отчего же не погулять? Зря она, Маргарита, себя заживо хоронит. Молодая еще.
А Рита и не думала себя хоронить! За год до полувекового юбилея удивила всех! Взяла и вышла… замуж. У Дарьи даже слов не нашлось, чтобы этот выход из-за печки как-то объяснить. Вот так раз! Наверное, избранник такой серьезной женщины — какой-нибудь профессор! Или начальник.
А вот и нет. Пастух Митька! Безграмотный, с ленцой, никудышный! Дарья, как взглянула на Ритиного жениха, так чуть не прослезилась — где у нее глаза! Вот уж правда, невезучей была Маргарита на любовь. Такая трудяга, такая умница, а в женихах так и не научилась разбираться. Дети в ее жизнь не вмешивались и не осуждали: с детства приучены — не судить. Зачем Дарье не в свое дело лезть? Дарья помалкивала, хотя порой этого Митьку хотелось за шкирку тряхнуть да Маргарите глаза раскрыть. Она по прежнему все тащила на себе, а мужа берегла. Пылинки с него сдувала. И это та Маргарита, которая на проводах сына в армию слезинки не проронила.
Толик, ее, Ритин сын, с армии вернулся, все на этого Митю косился недобро. Мать в огороде спину гнет, а этот Митя в холодке лежит. Давление.
— Не трогай его, Анатолий, — Рита каменела при любом наскоке сына на отчима, — человек болен, ему нужно отдохнуть. Я сама со всем управлюсь.
Воистину, любовь делает нас слепцами. Хотя Маргарита так не считала и выглядела счастливой — наконец-то и у нее появилась полноценная семья!
Продолжение здесь>
Анна Лебедева