Лежал Вася на диване - с увлечением в носу различные ископаемые искал. И как обычно грезил о прошлых временах, где все-все было лучше - нравы правильные и женщины хозяйственные. Двужильные. И на свою жену Веру еще сердился - очень эта жена Васе нерв поднимала в последнее время. Зудит и зудит.
“А вот бы, - Вася думал, - вот бы Верку мою в прошлый век сослать. Пусть бы она жизни понюхала. Пусть бы в реке стирала и на колхозном поле кукурузу выращивала. Или же на сенокос ее отправили. А то привыкла на кнопки жать и нерв поднимать. Ведь все условия им, теткам, мы создали. А они благодарности не имеют, а только претензии высказывают. Вот бы им в прошлые времена попасть, пусть бы узнали жизнь настоящую, а не тепличные реалии сегодняшнего дня”.
И пока думал с упоением о Верке в поле с "литовкой" в руках, как ее комары да мошки покусывают, так и уснул. Спит себе и похрапывает. Верка над ухом зудит - самый это лучший фон для безмятежного засыпания.
Спит себе. И вдруг чует, что кто-то в бок его толкнул. Главное, очень нагло толкнул - без церемоний.
Подпрыгнул Василий - а возле него отрок стоит лет десяти в длинной рубахе. Отроку сразу захотелось выписать леща. А чего он толкается? Но Василий не решился. На всякий случай. Вдруг он, Василий Козявкин, сей момент скоропостижно помер, а пред ним небесный житель явился. И судьба Васина решаться будет - куда ему далее следовать: на небеси или же в сковородку.
- Тетя, - заныл мальчик гнусаво, - водицы! Водицы дай!
Вася заглянул отроку за спину - крыльев не было. Лопатки обычные виднелись только.
- Какая я тебе тетя, - рявкнул Вася, - а ну геть отсюдова! И карманы выверни - небось, спер чего! Чей ты, пацан?! Ну-к, говори - из какой квартиры приблудился! Шастают тут всякие. Не дом, а двор проходной. Рабочему человеку уже и не отдохнуть!
Отрок взвыл и попятился.
Василий огляделся - лежал он не у себя в спальне, а на узкой кровати под ситцевым худым одеялом. Комнатенка - совершенно незнакомая. Унылая такая - сундук у стены да кровать маломерная. Петушиное пение еще отдаленно слышится и хриплый лай собак.
“Леший ее забери, - подумал Вася про жену Верку, - одеялом уж накрыть не заработал. И дома уюта и тишины не дождешься”.
Скрипнул он зубами и протянул руку - где-то под кроватью валялись брюки его. Верка требовала брюк у кровати не бросать, но Вася бросал назло - пусть Верка не думает себя всякое. Что закабалила его и хозяйка она положения. Пусть поднимет и выкажет уважение. А не когти у телека пилит.
Нашарил рукой брюки, начал натягивать их на ноги. А они не надеваются никак. Матюкнулся Василий от души. Глаза протер. Брюки вдруг оказались поношенным серым сарафаном - из грубой ткани, необъятного размера. Как палатка восьмиместная, а то и поболее. "Эттта чего", - Вася замер.
А потом охнул и осмотрел себя тщательно. Вместо живота грудь обнаружил! Приличную такую грудь, довольно развитую. Формы посредственной, но и Васе не шешнадцать, как говорится. На голове еще пошарил - а там косица жидкая выросла. Выросла и чей-то заботливой рукой в ватрушку на лбу свернута была.
Взвизгнул Василий. Запрыгал по комнатенке, а потом, запнувшись о сундук, рухнул вновь на бедную лежанку.
На визг высунулась тетка с платком на голове - сама вида злобного, нос крючком. Но довольно молодая еще баба - спелая и фигуристая.
- Аниська, - процедила тетка, - Феденьку кормить ступай, лежебока. А Матренка молоко пролила - подотри-ка. Давай, глазья разлепляй уж, стыдобушка. К Марфе Сидоровне поди затем - кружева к именинам забери. Митю грамоте учи. - баба указала на отрока. - Потом к башмачнику чапай - Варенька башмак прохудила. Да смотри - не обсчитали чтоб тебя, курицу полоротую. Ну, чего рот раззявила? И срам прикрой. Глядеть совестно. Все Гавриле Петровичу скажу. Пущай-ка брат тебя повоспитывает. Поучит уму-разуму.
Вася крякнул - еще и брат Гаврила тут есть! Хотел тетке грубостей наговорить. Но вновь отрок вылез.
- Тетя, - ткнул он в бок Василия, - водицы! Пить хочу. Тащи водицы. Все тяте скажу - пущай-ка он тебя повоспитывает.
Злая тетка, погладив отрока по белобрысым волосьям, вдруг завозилась. И вынула из своих юбок младенца. Горластого, в рубашонке одной. Вручила дитя Васе. “От сглаза к бабке Фрола лечить тащи. И пусть скажет бабка - кто младенчика нам сглазил. Уж не ты ли, седая макушка? Коли ты - изведу”.
И тетка ущипнула Васю за бок пребольно. Снова Вася взвизгнул. Тетка зыркнула.
Сарафан он напялил и по поручениям побежал - от греха подальше.
Сбегав с младенцем к бабке (“Ты, ведьма, дитя и сглазила”), подтерев пол за Матреной, накормив Феденьку, поругавшись с башмачником (дорого запросил), поучив неслуха Митю грамоте, Вася без сил уселся на сундук в свое комнатенке.
Тут же нарисовалась крючконосая.
- Чего сидим, - склочным голосом спросила она, - ноги в квашню? Сей момент в лавку дуй, докука. Возьми керосину, свечей да мыла. А потом к Тимофеевым мощи свои тащи. Там дедушка помер, обмыть бы надоть. Ну, чего расселась? Все тебя понукай, сама-то соображения не имеешь!
Тетка угрожающе порылась в юбках - видимо, искала еще одного младенца.
Вася быстренько подскочил и рысью ринулся в лавку. Из лавки возвращаться он не собирался. Пусть выкусят. Лучше под березой спать, чем вот это все - детишки, злобная мымра и соседи Тимофеевы со своим дедушкой.
На улице за Васей сразу побежали детишки.
- Седая макушка! - орали они. - Непетое волосье! Вона ведьма какая шкандыбает!
Вася хотел рявкнуть, что макушка у него лысая, но вспомнил про косицу.
- Пошли вон, - рыкнул он на детей и припустил куда глаза глядят.
До позднего вечера бродил Вася по деревне. Пока какой-то пьяный молодец в красной рубахе не полез грубо лобызаться. “Аниська, - верещал молодец, - ты что же, не узнаешь меня, тетеря? Я ведь Макарка, твой ясный сокол!”.
Василий, еле отбившись от молодца, бросился бежать из деревни. “Так жить нельзя, - размышлял он на бегу, - это не жизнь, а черте что! Бежать, бежать, бежать на край света!”.
За околицей запыхавшийся Вася наткнулся на группу девиц. Девицы расположились на бревне разноцветной стайкой. Плели венки и пели что-то грустное, про замужество.
Вася ухмыльнулся - девушек в венках он любил. И надеялся пересидеть в приятном обществе этот лихой день. А если повезет - то и ночь. Потер руки и зашагал к девицам, срывая по пути ромашки. Девушки петь прекратили. А одна из них, мордатая, вылезла вперед. На лице ее было мало радости.
- А кто старых дев, - спросила она, - на гульки звал? Постеснялась бы, тетка Анисья. На посиделках вам делать неча. Зачахли ваши помидоры.
Вася открыл было рот, чтобы нахамить мордатой. Но она опередила - кинула в Василия яблоко. А потом сплюнула, схватила оглоблю и пошла на Васю с угрожающим видом.
- Гони глазливую! - закричала она. - Гони ведьмаку, девки! Она нам тут всех женихов распугает! Даже Опенкин не подойдет!
Вася прикрыл причинное место. А затем, махнув рукой на девушек, порысил домой. В деревне было небезопасно.
- Где ходишь, докука старая? - сразу накинулся на него брат Гаврила Петрович. - А кто работать будет? Свалилась же ты мне на голову! Выдал батюшка наследство! С кузнецом Макаркой кто по сеновалам лиходеил? Кто на весь мир фамилию позорил?! А Гавриле теперь отдувайся!
- А кто лиходеил? - спросил Вася.
-Так ты, Аниська! - Гаврила засопел. - Как с цепи сорвалась! Добегала - никто замуж не берет! Мало того, что бедная, так еще и гулящая! Про старость уж и не говорю. У-у, вековуха!
- Дык мне сорок всего, - Вася почесал под косицей, - самый расцвет. И что, так никто не клюнул на нее? То есть, на меня. Я, вроде, справная. Вона, какая вишенка.
И Вася посмотрел на свою грудь. “Размер четвертый, пожалуй. Или же пятый. Надо же - не взяли. А я еще ого-го. Но Макарке салазки схожу погну. Ишь, упырь какой - на сеновал девушку уволок, а ей теперь майся. Гаврилу, братку, терпи. Да мымру его носастую”.
- Кому ты сдалась, порченая, - стукнула Гаврила кулаком по сундуку, - уж мы тебя полгода по селу в корыте катали. У кажного дома, где жених - пусть и завалящий - проживал, останавливались. А все нам отлуп давали. Везите, говорили, свое сокровище отселя. Еще и ранетами кидались.
Брат Гаврила потер темя - на темени сидела большая шишка.
- Прям никто-никто? - расстроился Вася. - А Макарка чего? Мож, этого обалдуя к ответу притянем? Испортил девку - пущай женится. Идем салазки ему гнуть. Он сегодня нетрезвый - тепленьким и возьмем.
Гаврила Петрович тяжело уставился на Васю.
- Молчи, баба, - сказал он, - там окромя Макарки хватило. И писарь был, и телятник Ерофей, и овчарник Матвей, и бондарь Еремей, и староста Козелкин. Им хватило - а мне расхлебывай. Корми теперь иждивенку. И Прасковья Семеновна жалуется: лежебочишь да пререкаешься. У меня рука, Аниська, тяжелая. Допрыгаешься. У других - ежели вековуха заведется в семействе - так ведут себя те прилежно. Днями скребут да моют. Детишек смотрят. А ты чего даешь? Окромя позору?
Вася понуро засуетился по дому - скреб пол, мыл лавки и горшки, начистил самовар. Покачал зыбку с очередным горластым младенцем.
Ближе к ночи, тяжко вздохнув, направился на узкую кровать.
У кровати грозно застыла Прасковья Семеновна. Она хмуро выдала Васе детское платьице.
- Вот, - указала она, - шей давай. Кисейный рукав Варенька порвала. Плохо за детьми глядишь. Сызнова скажу Гавриле Петровичу, пусть он тебя за косы потягает. Совсем от рук отбилась, нахлебница. Изведу!
“Это все сон, - сказал себе Вася, ковыряя тупой иглой в кисейном рукаве, - это все глупости. Вот проснусь на своей кроватке. Рядом Верка сопеть будет. На работу не пойду - после таких-то снов. Скажусь больным. Посплю весь день - а к вечеру к Иванычу пойду от семьи отдыхать. И чего меня в бабу превратили? Коли превращать, так лучше в мужика. В барина. И чтобы девки дворовые”.
Проснулся Василий снова от тычка в бок. Гаврила Петрович, нахмурив брови, уселся на сундук.
- Тык-с, - сказал он, - к нам едет вдовец Опенкин. По твою душу. Овдовел намедни - детей у него пятка два и землицы чуток имеется. Сам хромой и старый. Жадный как черт. Но сойдет. Имеет намерение на тебе, Аниська, женится. Давай-ка, красоту наводи. Жениха жди. И морду не криви свою. Коли берут - надо петь да плясать тебе от счастья. Сделай-ка плюшку помягче - смотреть на кислую неприятно. А ты и так не красавица с лица. Ну?
Вася ойкнул - Опенкина представил и свою дальнейшую судьбу. Вскочил с лежанки. Брат Гаврила охнул - и глаза руками прикрыл себе. "Срамота, - орет, - срамотищаааа!".
Вася вновь на лежанку брыкнулся, одеялко до ушей натянул. И темно в комнатенке совсем стало. Ветер завыл, собаки забрехали, телеги заскрипели - вдовец Опенкин, видать, это свататься едет.
Начал Вася под кроватью шарить - все же получше прикрыть стыд. Мало ли каким этот Опенкин резвым вдовцом окажется. Шарит-шарит, но нет сарафана нигде. Брюки только - мятые и в шерсти кошачьей валяются. Вася в те брюки вцепился - как в последнюю надежду. И взвыл от счастья. В брюках с Опенкиным он посмелее будет. В школьные на кружок по боксу пару раз сходил.
- Лежит и лежит, - родной голос Верки вдруг раздался над ухом, - хоть бы за картофелем сходил. С Митей уроки поделал! Варе сказку прочел! Мусорное ведро бы вынес, лампочку в уборной поменял! Вася, ну сколько можно-то, ну что за муж мне достался, ах, как была прав моя мама, когда говорила замуж за тебя не ходить... Кран бы починил, полку прибил, Митю бы обучил катанию на лыжах! У всех дети на лыжах, а наш у телевизора!
Вася тут и вовсе сомлел. Все его родное рядышком. Выдохнул он и на другой бок он перевернулся блаженно.
"Пусть теперь другой сон приснится, хороший. Пусть я барин там, а девки дворовые все в меня влюбленные".
И храпеть принялся. Изредка вскрикивал. "Не хочу в рекруты, - бормотал, - изыдите, ироды. Не хочу, говорю!".