Лежал Василий на диване. И думал про женщин нынешних всякое.
“Меркантильные, - размышлял он, - алчные и неверные. Таков женский типаж современности. Вижу я только руку типажа данного загребущую и физиономию недовольную. И будто эта физиономия только на меня глядит косо. А на других мужчин - призывно. Эх, лучше бы мне сто лет назад жить-поживать. И пусть бы не знал я благ цивилизации сегодняшнего дня. Да шут с ними, с благами-то. Подумаешь-ка! Электрификация всей страны, небось, в то время уже и свершилась. То есть, холодильники исправно работали. А женщины-то тогда были совершенно иные. Послушные очень и работящие. Пахали они в полях и не ныли. В печи еще много всякого готовили. Из натурального продукта. Со своего подсобного хозяйства! Наготовят калачей всяких, щи сварят, и на печь лезут - тешить супруга. Вот туда бы мне, в те милые времена”.
Мысли о подсобном хозяйстве рукастой женщины поманили Василия к холодильнику. Открыл он дверцу “Саратов-2” и только руку к колбасе протянул, как вдруг в ушах у него засвистело. И в голове всякая карусель началась, а потом чего-то щелкнуло еще вдобавок.
“Допекла Манька, - Вася испугался, - алиментами! Добилась своего, прощелыжная душонка! Что ж, привет, деревянный макинтош”.
Но тут в себя Вася неожиданно пришел. Стоит он у повозки. Пальтишко на Васе серое и шапка-ушанка лохматая. Стоит у повозки с дровами, а вокруг люди галдят. Дрова грузят. Смеются и хором поют. Некоторые даже с голым торсом трудятся. Хоть и март на дворе.
- Эй, - кто-то по носу Васю щелкнул, - товарищ Рахитюк, не время спать!
Оглянулся Вася - а на него мужик какой-то смотрит. Щербатый мужик и морда у него задиристая. И дров вязанку в Васю он кидает. Василий от дров отпрыгнул, поскользнулся, и уселся в лужу небольшую.
- Мало ты, Рахитюк, - мужик щербатый веселится, - каши ел! Тебе бы физкультурой заняться! А то шатаешься, будто гимназисточка!
А Вася из лужи смотрит на щербатого. И глазами хлопает. Не понимает ничего совершенно. И откуда мужик знает, что Рахитюк его фамилия? И где он, в конце концов, оказался? Неужто, это такая загробная жизнь человека ожидает?
И пожалел Вася мимолетно о здоровье своем. О перееданиях ночных и пузе круглом. Лучше бы физкультурой он занимался, лучше бы про активное долголетие интересовался. А все Манька виновата! Она молодость его угробила, до нитки обобрала и сбежала в свободную жизнь.
Тут женщина к повозке подошла. Сама в куртке кожаной. Лицо строгое, а на голове кепка-восьмиклинка. Красивая тетка, но свирепая на вид.
Посмотрела женщина на Васю сердито.
- Товарищ, - хрипло скомандовала, - а ну-к, вставай! Рабочие ждать не будут - пока вы тут возитесь. Ежели вы барыня - так наденьте бурнусик. И парасолькой прикройтесь. А дрова мы сами разгрузим. Нам барыни без надобности.
Мужики гоготать начали.
А женщина сплюнула и сразу две вязанки дров подхватила - щербатому их бросила одной левой. Потом ухнула - и три вязанки швырнула. И даже не поморщилась.
Вылез Вася из лужи, отряхнул пальтишко. И на женщину уставился во все глаза. Такая она прекрасная на внешность, хоть и командует. Начальницу из себя показывает. Вон, щечками как трепыхается! Таких норовистых у Васи на жизненном пути еще не было. И хорошо бы с командиршей свести короткое, но яркое знакомство.
А тетка на Васю не смотрит. Дровами только командует.
Решил Василий тоже удаль молодецкую показывать. Начал он дровами кидаться - чтобы тетка в кепке заметила. Кидает дрова, на мужиков покрикивает. Бросай, мол, смолить, рабочие у нас мерзнут! Парасольками, мол, прикройтесь, коли вы барыни!
Тетка с одобрение Васю осмотрела. А он приосанился. Одно сердило: щербатый к женщине в кепке лез безо всякого повода.
- По плану успеваем? - лез он с вопросами. - А как вам стачка в Англии? Давайте-ка и мы, товарищ Комиссарова, усилим агитацию среди наших фабричных текстильщиц! Давайте-ка и мы жахнем!
Когда разгрузка дров завершилась, а мужики кучками зашагали в разные стороны, тетка вдруг Васю за хлястик пальтишка дернула.
- Идемте-ка, - хмуро предложила, - пройдемтесь, товарищ, куда следует.
А Вася обрадовался, конечно, приглашению. И засеменил за женщиной поспешно. Думал всю дорогу напряженно: о чем ему разговор затеять? Может, анекдот рассказать? Такой, позабористее. Очевидно, что тетка не фря какая-то. Топает, вон, сапогами своими по мостовой. Как гренадер. И “беломорина” у нее на губе покачивается.
И начал Вася анекдот рассказывать - про тещу и зятя. Рассказывает, а сам заливается от смеха заранее.
- Ша, - тетка Васю одернула, - заканчивайте, товарищ, с этой буржуазной болтовней. Мешаете на завтрашнем собрании ячейки сосредоточиться.
И "беломорину" с трех метров в урну заплюнула.
Вася притих сразу. И начал на куртку тетки коситься: не носит ли она с собой револьвера?
И вот зашли они в дом. Обычной дом, довольно обшарпанный. “Ха, - Василий про себя обрадовался, - к себе тащит! Щас стол накрывать кинется. А потом - то самое. Посмотрим-посмотрим, кто у нас тут такая сноровистая” .
От предвкушения даже колени у него дрожать начали. И ладони вспотели.
Открыла женщина дверь ключом большим - и впихнула Васю в комнатенку крошечную.
Койка в углу там стоит, стол, газетами “Правда” и “Работница” заваленный, на стене - портрет вождя с хитрым прищуром. На этажерке - макулатуры залежи. Табачищем в комнатенке несет. И немного лошадкой.
- Товарищ Мария, - тетка Васе ладонь свою твердую сунула, - а вы, как я понимаю, тот самый Рахитюк? Из комячейки комбината “Красный козюхинец” к нам прибыли?
- Рахитюк, - Вася подтвердил, - Василий Леопольдович Рахитюк.
- Ваалееерааа, - женщина вдруг улыбнулась. Во рту у нее блеснул металл.
- Можно и Валера, - Вася мурлыкнул. Хотя - при чем тут Валера? И руку тетке поцеловал смачно.
А она ладонь выдернула и о юбочный подол вытерла ее тщательно.
- Товарищ Рахитюк, - строго Васе в переносицу посмотрела, - нам срочно следует обсудить вопрос физиологического характера. В интересах гигиены и производительности труда.
И тужурку с себя давай стаскивать. Пыхтит, старается.
- А чай-то, - Вася растерялся, - чай-то предполагается? Как это так, сразу… Давайте хоть немного познакомимся. Я так сразу и не смогу, пожалуй. Вы сами-то как, замужем? Муж-то ваш, небось, пил, бил, не уделял?
- Личная жизнь, - товарищ Мария сапоги с портянками стянула, - не должна мешать партийной работе. Но и игнорировать естественные потребности организма - пережиток ханжества. А муж мой сегодня вы, Рахитюк.
И толкнула она Васю на панцирное лежбище.
Действовала тетка четко, без сантиментов. Даже кепки-восьмиклинки не сняв.
Покончив с вопросом физиологии, товарищ Мария натянула сапоги и на одно плечо тужурку сурово накинула.
- Я на собрание, - коротко буркнула, - а ваше общежитие ответработников уже закрыто. Оставайтесь, товарищ Рахитюк. Буду в двенадцать ночи.
Василий прикрыл глаза и вытянул губы. Ему казалось, что тетка его непременно поцелует на прощание.
Но товарищ Мария лишь крякнула. А потом молча дверью хлопнула.
Василий, послушав удаляющийся топот ног, отправился на поиски еды.
“Чего-то ж она жрет, - сопел он, возя руками под койкой, - где-то ведь есть у нее схрон с продуктами питания. Где-то ведь она их ныкает?”.
Но еды у тетки не водилось. После долгих поисков Вася обнаружил за свалкой макулатуры графин с теплой водой. Отхлебнув из графина, Василий расстроился. И даже пустил небольшую голодную слезу.
“Это ни в какие ворота, - пожаловался он портрету вождя, - не лезет. Привела, получается, домой мужчину. А дома – шаром покати. “Физиология”! “Пережитки”! Умная какая нашлась! Попользовалась будто вещью. Уйду и не вернусь. Сидит тут пусть мышью, бумагами шуршит в одиночестве. Взвоете, товарищ Манька! Локти еще обкусаете! Я вам не вещь вовсе!”.
Но уходить было некуда. Да и не хотелось особо. Куда идти-то? В городе этом, небось, и шпана имеется. И всякие иные уголовные элементы. И лучше пересидеть ночь под крышей неуютного дома, чем по тыкве получить от какого-либо элемента.
В начале третьего в двери заскрежетал ключ.
- Опоздала на два часа! - подпрыгнул Вася на панцирной сетке.
- Задержали на райкоме, - отрезала Мария.
Скинув сапоги, она завалилась на койку. Койка скрипнула. Василий откатился к холодной стене и взвизгнул от неожиданности.
- Постановили вопрос, - сказала тетка в темноте, - хоть и бухтела оппозиция. Но - постановили.
- А кормить сегодня будут? - спросил Вася обиженно.
- В шесть утра, - сухо ответила Мария, - агитпоезд на завод. Там столовая.
- А вы, - спросил Вася еще более обиженно, - хоть немного меня любите?
Товарищ Мария хмыкнула и закурила в темноте. Пепел падал на Васю, а спина его околела окончательно.
- Капитализм, - сурово из темноты блеснула глазами женщина, - не ждет. В груди у меня - лишь огонь борьбы.
- Понятно, - тихо заныл Василий, - а у меня спина мерзнет. Дайте хоть второе одеяло, а? Или же давайте местами поменя…
- Довольно скулежа, - тетка надвинула себе на нос козырек кепки, - мешаете речь перед текстильщицами завтрашнюю обдумать. Скулите и скулите. Хуже барыни.
- А завтра-то как? - шепотом спросил Вася. - Завтра-то у вас переночевать можно?
- Завтра и думать не сметь, - сонно запретила товарищ Мария, - завтра ожидаю вожака молодежи по фамилии Щербатый. Доработаем с товарищем Щербатым доклад о положении в Китае.
- Я ревную, - насупился Вася, - и жрать хочу.
- Поставлю вопрос на ячейке, - тетка поглубже прикрылась кепкой, - о буржуазных пережитках отдельных товарищей, о их стремлении вогнать свободную женщину в кухонное раб… хр-р.
Она громко захрапела.
Вася долго возился у стены. В животе его урчало. Спина мерзла.
Разбудил Василия заводской гудок. От неожиданности он подскочил и брякнулся с кровати. И сразу засвистело в башке. Замелькала какая-то ерунда. Цифры и всполохи, револьверы и женщины в кепках, колбаса вареная, дрова, текстильщицы с “беломоринами” в зубах. Щербатый парень кидает в него дрова. И щелкает пальцами.
Вася открыл глаза.
О, счастье! Он дома, у родного холодильника! Василий обнял холодильник. И оросил его слезами радости. А потом выхватил из “Саратова” колбасу, жадно ее откусил. И вздохнул с облегчением.
Отправился на диван. Воспоминания о товарище Комиссаровой будили в нем привычные мысли о расчетливых и черствых женщинах.
“Надо было, - сокрушался Василий запоздало, - лет на триста-четыреста назад проситься. Там-то женский пол еще в прорубях стирал и в полях днями возился. А вечером - калачи, печь и супруг. Имел, то есть, тогда пол этот понятие. Вот туда бы мне попасть, вот уж там бы мне жилось куда получше”.