Галя вышла из автобуса у действующей церкви. Прямо, как нарочно. Церковь стояла на высоком берегу, отовсюду были видны ее купола, сверкающие позолотой.
Галина покосилась на ружье, потом на крест, и пошла пешком через площадь по нужному адресу. Ей казалось, что дома, где жила Люба, были не столь и далеко. Но она немного просчиталась – идти пришлось довольно долго.
И вот, наконец, жёлтые трехэтажки по улице Грибоедова. Галя как-то быстро нашла дом, подъезд, медленно и настороженно начала подниматься по ступеням. Ага, вот она – квартира пятнадцать.
Галя быстро спустилась, нашла себе закуток меж задних стен сараев. Они почти скрыли ее, и она, как опытный снайпер, очень спокойно и довольно умело достала и развернула от тряпиц ружье, зарядила патроны. Если б кто-то видел ее сейчас со стороны, то решил бы, что перед ним заправский стрелок-профессионал.
Наука, полученная в детстве, остаётся с нами на долгие годы.
Она положила ружье обратно в сумку, чуть прикрыв высунутый ствол, и направилась в подъезд. Стоя перед дверью квартиры, ружье достала, взвела курок. Занесла руку, чтоб постучать, и вот тут замерла.
И что? Сразу стрелять или сказать что-то? А если все же откроет Федя? Стрелять? Нет, в него стрелять нельзя. Надо сначала увидеть ее, а уж потом и за ружье...
А как же мать ее, тетка Люся? – кольнула сердце.
Галя опять убрала ружье в сумку. Присела, руки ее дрожали. Там, за этой дверью, может даже в постели ее Федька с этой...
И тут наверху щёлкнула дверь. Кто-то запирал, а потом начал спускаться вниз. И вот странно – Галя не смогла встать. Онемели ноги, она никак не могла поднять себя, просто разогнув колени. Тогда она уцепилась за дверную ручку, начала подтягиваться, встала, а дверь вдруг открылась внутрь – было не заперто.
Сверху спускалась девочка лет десяти.
– Здравствуйте! – кивнула и замедлила шаг.
– Здрасьте, – Галина зачем-то открыла дверь и шагнула внутрь квартиры.
Вешалки с одеждой, трюмо. И ... Куртка Феди. Ее бы Галя отличила из тысячи.
Никто не вышел в прихожую, не спросил "Кто там?". Галя замерла, прижалась к двери, прислушалась. Спят? Так ведь день деньской. Держа сумку в руках, она заглянула за косяк одной комнаты – пусто. Красивый ковер, телевизор и портрет Любы во всей красе – шляпа, смотрит через плечо, как киноактриса.
Галя, чуток осмелев, заглянула в другую комнату и шарахнулась: на кровати лежал здоровый мужик в трусах. Он спал, даже прихрапывал, раскинув в стороны длинные руки. Это был не Федор.
А где же Федор? Ей даже немного обидно стало за него.
Она быстро вышла из квартиры тихо прикрыв за собой входную дверь и спустилась во двор. Дышала часто, сердце колотилось, как раненая птица.
Она пошла к дальним верандам, обвитых плющом, села там на скамью. Надо было успокоиться, прийти в себя. В конце концов, ей и не нужен был Федор. Ей нужна Люба. Подъезд хорошо просматривался отсюда, вот тут и будет ждать. Придет же она, тогда уж и Галя – следом...
Но вопросы в голове роились. Кто ж этот мужик? Если Любка с ее Федором... И почему спит в трусах? И дверь не запер ...
Просидела она так больше трёх часов. Совсем измаялась. После бессонной ночи разболелась голова. Сначала хотелось пойти уже в квартиру и убить и мужика того тоже. Всех хотелось убить, до того накрывало зло. А потом это зло куда-то ушло, и начала она плакать, в думах о тетке Люсе, которой теперь придется принять, что дочь ее убита.
Любку она увидела и не узнала сразу – до того уж сама была разбита. Шла Любка понурая, какая-то серая, совсем не похожая на ту, какой приезжала к ним в деревню. В руках тащила авоську с продуктами и дамскую сумку. Довольно быстро нырнула в подъезд, Галя и опомнится не успела.
А боль, сидевшая в груди, вдруг взяла и перегорела. Она даже с каким-то удивлением посмотрела на дуло ружья, торчащее из сумки.
Убить? Можно, конечно. Надо бы.
Но вот сил и желания на это уж не осталось.
Федька... Вот в ком дело. Нет, злости на него не набралось, просто какое-то разочарование. Так жаль... Так жаль было ей своих чувств к нему. Своей любви жалко. И полилась эта любовь горькими слезами по щекам, а может и сладкими – уносящими сладкие грёзы и воспоминания о прошлом.
Она уже не таясь пошла к подъезду. Надо было выплеснуть оставшуюся каплю злости, уже не страшной, развернувшейся черной пропастью безнадёжности, а какой-то зудящей, ноющей и поверхностной.
Галина подняла с земли тяжёлый плоский камень в ладонь, долго примерялась, а потом со всей силы всадила его в кухонное окно второго этажа. Стекло звякнуло, в окне сразу образовалась зияющая дыра. Галя подхватила сумку, встала за дерево, смотрела – Люба мелькнула там.
"Так и не убила" – как-то обречённо подумала Галя и зашагала прочь от подъезда. Она не пряталась, не спешила. Просто направлялась домой – к детям.
Спокойно спросила время у первого прохожего. До последнего автобуса в их направлении оставалось всего ничего, и она пошла на остановку.
– До автостанции доеду? – спросила у пожилой женщины.
– Да, второй идёт и четвертый. А что это у Вас? Ружье что ли?
Галя и не заметила, как дуло ружья оголилось и теперь торчало из сумки незавернутое. Посмотрела, кивнула:
– Ружье, – она поставила сумку на скамью, достала, начала заворачивать, – Вот, хотела соперницу убить, да так и не убила.
Женщина вытаращила глаза, смотрела на нее, как на сумасшедшую. А потом быстренько побежала на свой автобус, оглядываясь.
Времени Гале едва хватило, чтобы взять билет. Она ехала домой.
***
***
– Вот бабы рехнутые! Ведь убьет, дура! Я помню дядю Колю, хороший охотник был. Только уж думал, нет его ружья давно, – охал Серёга.
– Есть. Забыли о нем, вот Галя и убрала. Продать думали, да разве его продашь? Дело сложное ..., – задумчиво отвечал Федор.
– Ольга не выдержала, прибежала к моей. Проговорилась...
В город, к дому Любы, приехали, когда уж смеркалось. Федор глянул на окна и остолбенел – стекла нет. Присмотрелся – пустая рама. Залетел, забарабанил. Люба открыла.
– Федя? Ой! Ты ж... Мне сказали ты к жене вернулся.
Жива! Слава Богу, жива! На кухне – мужик в майке, пельмени уплетает. Застыл с ложкой, глядя на Федора.
– А чего с окном у тебя?
– С окном-то? – Люба явно была растеряна от такого неожиданного вечернего визита Федора, – Да хулиганы разбили. Камнем. Как в голову не угодили, не знаю. Федь, так ты чего приехал-то?
– Я-то? А я за вещами, Люб, – Федору показалось, что бугай выдохнул.
– Так они собраны. Ты ж много-то и не привозил, – сказала уже с обидой.
– Ага. А я вижу, ты не больно заскучала, – он подхватил сумку, вышел в дверь.
– Дурак. Паша окно чинить пришел. А ты возвращайся к своей Галочке, – крикнула уже вслед.
– Я вернусь, Люб. Вернусь к ней, – он спускался, на площадке стоял Сергей, он тоже волновался.
– А вот ты не больно-то в деревню нос свой суй, поостерегись, у Гальки его – ружье есть и характер ...
– Да нужна мне деревня ваша! Сидите там сами в своем навозе! – хлопнула дверью Люба.
– Нету ее тут, – сказал Федор Сергею, когда вышли, – Может рядом где? А?
– Да я прошёлся, нет, вроде, – они ещё немного огляделись и поехали на автостанцию.
Но последний автобус в их направлении ушел минут двадцать назад.
Что делать? Возвращались в Широкую и они. А когда повернули к деревне, увидели идущих с автобуса.
– Вон она. Вон... , – Федор увидел Галю в свете фар, плелась она последняя, – Всё! Высаживайте меня тут. Володь, спасибо тебе, – протянул руку водителю, – И тебе, Серег. Я уж теперь сам.
– Так подвезти, может. И ее..., – предложил водитель.
– Дойдём, – Федор хлопнул дверцей.
Машина обогнала Галю и подобрала кого-то из деревенских впереди.
Она шла – нога за ногу, сумка била по ногам.
Дум никаких уж не было. Дойти бы да упасть. Опустошение в сердце, и больше ничего. Остановиться? Остановиться... И ... Ружье заряжено. Самый лёгкий выход.
Но ...
Одна она теперь, надеятся ей не на кого. Нет. Жить надо. В пять – подъем на дойку. И на ферму выходить надо на работу, хоть Санька ещё и мал. В ясли его в Егорьевск тягать придется. Может и на пятидневку. К свекрови, теперь уж бывшей, обращаться гордость не позволит.
Но пока даже эти мысли были сумбурными.
Лес вокруг сгущался теменью, лишь небо по дороге ещё вело синей лентой.
И вдруг кто-то сзади подхватил сумку. Она вцепилась в нее, резко обернулась...
Федор!
Вырвала сумку со злостью и зашагала дальше. Федор шел следом, взял сумку опять, она опять вырвала.
– Галь, Галь, тяжёлая же. Давай, – опять взялся за ручку сумки, она дернула, обернулась к нему и остановилась.
– Пошел вон!
А потом зашагала дальше. Какое-то время шли молча, Федор позади. Через несколько минут он заговорил.
– Ну, виноват. Убей. Только нет мне жизни без вас, Галь. Все равно – нет. Повело... повело на сторону ...
– Вот и ведись дальше, раз повело. А нам ты не нужен больше, вещи свои забирай какие хочешь.
– Галь, да не нужно мне ничего без вас. Слышишь? Я вот, я вот..., – он полез во внутренний карман, достал деньги, повернул ее к себе, – Держи вот деньги. Это вам. Держи, – протянул.
Галя смотрела на него с брезгливостью. Ударила его по руке так, что деньги полетели.
– Да подавись ты! – вырвала руку и пошла дальше.
– Галь, Галь, ну, ты чего! Это ж деньги, – собирал он разлетевшиеся купюры. Было уже темно, он искал их в траве, немного отстал.
Догнал ее, просил прощения, говорил много и путанно. Что попутал бес, что любит только ее, что век будет прощения просить. А она никак не реагировала, шла и шла.
Потом он обогнал ее, встал перед ней столбом, не пропуская дальше. Она шаг вправо – и он. Она влево – и он.
– Галька, ну не смогу я без вас жить! Не смогу! Прости дурака!
Они одни были на этой лесной дороге, уже совсем стемнело.
– Пусти! Пусти говорю! – пыталась прорваться усталая Галя.
– Не пущу! Не пущу, пока не скажешь, что простила. Не могу я без вас.
– Не можешь? Не можешь, да? Ну, раз не можешь..., – она бросила сумку, достала ружье, наставила на него и взвела курок, – А я простить не смогу, понимаешь ты или нет? Никогда не смогу тебе это простить! – она была жестка и серьезна, – Пусти, иначе пристрелю!
Федор сперва опешил. Такого он не ожидал. А потом вдруг пришло решение.
– А стреляй! – махнул рукой размашисто, – Стреляй! Заслужил я. Заслужил, Галька! Туда мне и дорога. Стреляй! Два пути: или с вами, с тобой, или – стреляй. Все равно не жизнь это! Стреляй! Стреляй говорю! – теперь уже кричал он, кричал, а лес отдавал ночным эхо, – Стреляй!
Галина совсем растерялась, запаниковала и вдруг... Вдруг направила ружье себе под подбородок.
– Убьюсь! Убьюсь сама сейчас, если не пустишь! – прохрипела.
И вот тут Федор испугался больше. Уж слишком сумасшедшим нездоровым блеском горели ее глаза, да и он приготовился к выстрелу в грудь, внутри что-то оборвалось, опустилось, в горле от страха захрипело.
Он совершил ошибку – он шагнул к ней. И она нажала на курок ... глухо и неприятно щёлкнул металл – осечка. Осечка!
Он подскочил и тут раздался громкий выстрел, всколыхнувший густой ночной лес. Гулкое эхо разнеслось вокруг. Взлетели спящие птицы, где-то залаяли собаки ...
Давно этот лес не оглашали такие резкие звуки.
Посреди ночной дороги стояли двое. Стояли, оглушенные выстрелом.
Он успел отвести ствол, но теперь, ошарашенный, смотрел на нее, проверял – цела ли?
– Галь, Галь, ты цела?
И когда убедился, что цела, вырвал ружье, бросил в траву и начал целовать жену неистово. Сначала лицо, потом шею, руки ... спустился на колени и начал целовать ее ноги.
Целовать и плакать ...
Господи! Она убила б себя, если б не эта осечка! Федор только сейчас осознал, как нелегко ей было, как тяжек его грех!!!
А она стояла оглохшая и оцепеневшая, с трудом понимая, что произошло. Как будто с удивлением смотрела перед собой – там у ее ног бился Федор, просил прощения.
Она обошла его, стряхнула с ног и пошла к деревне.
Федор подхватил ее сумку, потом злополучное ружье, и направился следом. Она уже не гнала его, просто шла и молчала. Молчал и он.
И тут они услышали, что кто-то едет им навстречу на мотоцикле, а позади по дороге ещё кто-то бежит. Это Сергей – услышал выстрел, испугался и все понял, полетел сюда. А следом по дороге задыхаясь семенила мама Нюра, мать Федора, и ещё деревенские. Давно тут никто не стрелял.
– Фу ты! Ну, Слава Богу! Я уж думал, вы там друг друга перестрелять решили, – Сергей заглушил мотор, упал на руль, – Вот дураки, а! Вот дураки! Любите ведь. Ох, как любите друг дружку. И теперь уж проверили – точно любовь это.
Они молчали.
Мать бросилась на шею Гале.
– Я уж... Уж думала, ты его паразита... Я б и сама ..., – она погрозила кулаком в сторону сына, горько заплакала.
У дома стояла Ольга.
– Галь, Галь, ну чего? – но Галина прошла мимо нее.
Нюра взяла Ольгу за плечо.
– Оставь их, Оль. Домой поди. Пускай уж теперь сами. Жить им с этим, и прощенья молить, и прощать. А ведь это дело нескорое. Это как рана – скоро ль затянется? Так, чтоб прикоснулся, и забыл, что была тут рана.
А в доме Галя не раздеваясь упала на кровать. Федор сел рядом на пол, опустил голову.
Она смотрела на него и думала о том, всю ль выплакала любовь? Или там ещё остались ее капли? Как же больно было думать о прощении! Даже больнее, чем стрелять в себя.
Он сидел так, пока Галя не уснула. Потом обвел взглядом дом. Обеденный стол возле газовой плиты, хлеб в плетёной из лозы хлебнице, накрытый от мух, буфет с новой посудой, красивая занавеска на окне, их портрет на стене свадебный, распахнутые створки окна, затянутые марлей.
Как же любит он этот дом.
Федор закрыл окно, подошёл к спящим детям, поцеловал обоих. А потом вернулся к жене.
Он гладил ее волосы и приговаривал:
– Ты спи, Галь, спи. Я рядом. Я всегда буду рядом с тобой теперь. Мне ведь без вас и не жить.
***
🙏🙏🙏
Пишу для вас ...
Читайте ещё на канале, друзья: