Утро начиналось с запаха кофе и ланолина. Я приходила в салон Леонтьева к восьми, пока он был пуст и тих. Моя первая задача — бесшумно, как тень, пройтись по кабинетам, проверить чистоту, разложить на стерильные подносы инструменты, которые он предпочитал для утра: определенные расчески, ножницы, парикмахерскую кисть из натурального ворса. Потом шла в подсобку — царство моющих средств и ультрафиолетовых ламп. Здесь я часами отмывала кисти: от дорогих беличьих до синтетических веерных. Каждую — с особым шампунем, тщательно, до идеальной мягкости и прежней формы. Это была медитация. Руки работали, а мозг переваривал вчерашнее: как Сергей Валерьевич выстраивал светотень на лице сорокалетней клиентки, чтобы не скрыть, а подчеркнуть морщинки у глаз, сделав их историей, а не изъяном. Как он одним движением кисти менял восприятие формы губ. Я мыла, сушила, раскладывала. И училась.
— Алена, ко мне в кабинет, — раздавался его голос примерно через час после открытия.
Я входила. Он уже работал: либо с постоянной клиенткой из списка Forbes, либо с уставшей, но не сдающейся актрисой среднего поколения. Моя роль была немой: подать заколку, подержать фен, вовремя убрать со стола отстриженную прядку. И смотреть. Впитывать его комментарии, которые он бросал не мне, а клиенту или самому себе: «Здесь нам нужен объем, но не пышность», «Этот оттенок помады убивает естественный румянец кожи, берем на полтона холоднее», «Ваша сила — в линии скул, будем играть на контрасте». Я ловила каждое слово, каждый взгляд в зеркало, который был не самолюбованием, а холодным анализом.
Поначалу мне не доверяли даже тонирование бровей. Но через месяц, когда я безупречно, со знанием дела, подготовила палитру теней для сложнейшего smoky eyes, он кивнул:
— Сегодня у меня на побегушках модель с тестовой съемки для каталога. Макияж — нюд, ничего сложного. Сделаете под моим присмотром.
Моделью оказалась девушка лет девятнадцати, с идеальной кожей и терпением ангела. Мои руки вспотели, но я вспомнила его принцип: «Не красите, а корректируйте то, что дано». Я работала, чувствуя его взгляд на затылке. Он не вмешивался ни разу. Только когда я закончила, подошел, поправил едва заметную растушевку на веке и сказал модели: «Выйдите, пожалуйста, попейте кофе. Через пять минут — к фотографу».
Когда дверь закрылась, он повернулся ко мне:
— Неплохо. Слишком робко в работе со скульптурингом, но для первого раза — достойно. В пятницу придет девочка, блогер с тысячью подписчиков. Сделаете ей макияж для вечеринки. Я буду в соседнем кабинете, но вы справитесь сами.
Это было началом.
По вечерам, три раза в неделю, я мчалась через пол-Москвы в театр-студию на Соколе. Здесь царил другой хаос — творческий, нищий, пахнущий краской и пылью. Марина, наш режиссер, была гением минимального бюджета. Спектакль по Бродскому превратился в пластический перформанс, где грим был не дополнением, а частью сценографии. Я училась работать не только с косметикой, но и с аквагримом, с воском для создания объемных деталей, с париками, которые нужно было кардинально менять под каждую сцену. Здесь не было права на ошибку: времени между актами — минуты. Я жила за кулисами, с кистями в одной руке и влажными салфетками в другой. Актеры, молодые и голодные, как я, стали моими союзниками. Они доверяли мне свои лица, а я пыталась воплотить в них абстрактные образы Тоски, Памяти, Одиночества. Это был бесценный опыт. И каждая удачная находка фотографировалась на мой старенький телефон и отправлялась в папку «Портфолио_Театр».
Суббота и воскресенье превращались в дни свадебного марафона. Я нашла форум, где опытные визажисты продавали списанную, но еще хорошую профессиональную косметику. На свои первые, добытые с кровью деньги, я купила стартовый набор: основа, корректоры, палитру теней, помады. Создала страничку в соцсети. Первых клиенток нашла через сарафанное радио подруг Кати и отчаянно дешевые расценки. Выезжала к невестам на другой конец Москвы в шесть утра с тяжелым чемоданом. Волновалась так, что тошнило. Но каждая благодарная улыбка, каждый восторженный пост с хэштегом #визажисталена с фотографией моей работы добавляли каплю уверенности. И денег. Небольших, но живых.
Через полгода мы с Катей, подсчитав сбережения, решились. Мы сняли однокомнатную квартиру в старой хрущевке в том же Выхино, но уже не комнату в хостеле, а целое отдельное гнездышко. Своя, пусть и старая, ванная. Своя крошечная кухня с газовой плитой. И тишина по ночам. Первую ночь мы просто сидели на голом полу, прислонившись спиной к стене, и пили дешевое вино из пластиковых стаканчиков, слушая, как за стеной плачет ребенок, а сверху стучит дрель. Это была наша музыка свободы. Пусть неуклюжая, но настоящая.
Деньги были в общем котле. Я оплачивала съем и еду своими заработками с невест и скромной стажировкой у Леонтьева. Катя — своими подработками и редкими, но радостными гонорарами с массовок и крошечных ролей в indie-проектах. Мы экономили на всем: брали уцененные продукты, не покупали новую одежду, ходили пешком вместо метро, если не спешили. Но у нас появился стол, два стула, матрас на полу и медленный, но свой интернет. И главное — спокойствие. Никто не орал. Никто не угрожал. Никто не контролировал каждый рубль.
Однажды вечером, после особенно удачного дня — я сделала макияж для фотосессии молодой певицы (Леонтьев рекомендовал меня как «перспективного стажера»), а Катя получила словарную роль в эпизоде криминального сериала — мы сидели на нашем матрасе и мечтали вслух.
— Вот возьму я свою первую настоящую роль, — говорила Катя, размахивая яблоком, — и мы переедем в центр! В апартаменты с видом на Москву-реку!
— А я открою свою студию, — добавляла я, и это уже не казалось фантастикой. — Маленькую, но свою. И буду брать только те проекты, которые нравятся.
— Ты знаешь, — Катя стала серьезной, — я вижу, как ты изменилась. Раньше ты как мышь испуганная была. А сейчас… смотришь прямо. Даже когда этот Леонтьев тебя критикует, ты не сжимаешься, а киваешь и спрашиваешь, как правильно.
— Я просто учусь, — пожала я плечами.
— Нет, ты становишься собой, — уверенно сказала Катя. — Той, кем должна была быть.
Перед сном я открыла папку с портфолио на ноутбуке, купленном в кредит (первый в жизни и страшный, но необходимый). Листала фотографии: лицо актера, превращенное в треснувший фарфор; невеста с сияющими глазами и нежным румянцем; модель с графичным, почти архитектурным макияжем для съемки. Каждая работа была ступенькой. Внизу, в отдельном файле, лежали сканы документов и черновик заявления на развод, который я понемногу составляла, консультируясь с бесплатным юристом из соцслужбы. Это было сложно, страшно и дорого. Но это было следующим шагом. После того как я накоплю на адвоката. После того как устроюсь на постоянную работу. После того как…
Звонок телефона вырвал меня из раздумий. Незнакомый номер.
— Алло, Алена? — женский голос, напряженный. — Это Ирина, администратор у Сергея Валерьевича. Завтра с утра экстренная ситуация: у Леры, которая должна была делать макияж для съемки в Vogue, аппендицит. Сергей Валерьевич просит вас. Съемка в десять утра в центре. С моделью и стилистом будете работать самостоятельно. Это серьезно. Готовы?
В горле пересохло. Vogue. Даже не главный российский, а их онлайн-проект, но все равно… Работать самостоятельно. Без его присмотра.
— Да, — прозвучал мой голос, гораздо более уверенный, чем я себя чувствовала. — Конечно, готова. Что за проект?
— Бьюти-съемка, концепция «Свежее утро». Нюд, но с акцентом на кожу. Модель — новая девушка из восточной Европы. Вам вышлют референсы. Приезжайте к девяти в студию на Павелецкой.
Я положила телефон и закрыла глаза. Страх был острым, почти вкусным. Но под ним билась настойчивая, мощная волна: «Я могу. Меня позвали. Я нужна». Завтра. Новая ступенька. Самая высокая из пока что попадавшихся. Я должна была устоять на ней. Во что бы то ни стало.
***
Студия на Павелецкой была огромным, залитым светом белым кубом. В воздухе висела тихая, сосредоточенная суета. Я вошла с чемоданом, чувствуя, как взгляд строгой продюсерши скользит по моей не самой дорогой одежде, но останавливается на лице и руках. Я научилась держать осанку и смотреть прямо. Это было первое правило.
— Вы Алена? Меня зовут Аня, продюсер съемки, — представилась девушка с клипбордом. — У нас сегодня Агнешка, польская модель. Концепцию видели? «Свежее утро». Кожа, легкие текстуры, эффект влаги. Главное — безупречный тон и чувство меры. Стилист уже ждет у гримерки.
В небольшой, но идеально оборудованной гримерке меня ждала Агнешка — высокая, с фарфоровой кожей и внимательными голубыми глазами, и Даша, стилист, худая, с ярко-рыжими волосами.
— Привет, я Лена, визажист, — представилась я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Надеюсь, ты спала этой ночью лучше, чем я, — улыбнулась Агнешка, и напряжение слегка спало.
Я разложила свои инструменты. Кисти, вымытые до скрипа, косметику, которую я с любовью отбирала и дополняла последние месяцы. Включила лампу. Сделала глубокий вдох. Я не думала о Vogue. Я думала о лице передо мной. О его анатомии. О том, как свет из огромных софитов за дверью будет падать на скулы, на лоб. Я начала с интенсивного увлажнения, втирая сыворотку кончиками пальцев. Потом — база, идеально подобранная по тону и текстуре. Работала молча, полностью погрузившись. Даша готовила одежду, изредка бросая оценивающие взгляды в зеркало.
— Ты делаешь контур легче, чем обычно, — заметила она через некоторое время.
— Концепция «свежее утро», — ответила я, не отрываясь. — Резкие линии будут выглядеть как маска. Здесь нужна только игра света и тени, которую дает сама кожа. Я лишь ее направляю.
Я использовала минимальное количество тона, лишь чтобы выровнять микрорельеф. Акцент — на хайлайтере на самых высоких точках: скулы, надбровные дуги, спинка носа. Брови лишь расчесала и зафиксировала гелем. На глаза — один оттенок теплого бежевого, растушеванный до дымки, и тушь только на верхних ресницах. На губы — бальзам с легким розовым пигментом.
— Готово, — сказала я, отступая на шаг.
Агнешка открыла глаза и посмотрела в зеркало. Потом медленно улыбнулась.
— Я выгляжу как я. Только лучше. Спасибо.
Даша кивнула, явно одобрив.
— Идем на свет, — скомандовала продюсер.
Следующие четыре часа я провела на съемочной площадке, наблюдая, как работает фотограф, как двигается модель, как падает свет. Я постоянно была начеку: поправить незаметно прядь волос, промокнуть легкий блеск на виске, обновить бальзам на губах. Моя работа была частью общего механизма, и он работал бесшумно.
В конце дня фотограф, знаменитый на весь мир своим безупречным вкусом, подошел ко мне, когда я упаковывала чемодан.
— Спасибо за работу, Лена. Макияж — именно то, что нужно. Ничего лишнего. Будем работать еще.
Я лишь кивнула, понимая, что слова застряли в горле от переполнявших чувств. Это была не просто удача. Это было признание.
Вечером я летела домой, как на крыльях. Катя встретила меня бутылкой шампанского, купленной в долг.
— Ленка, ты звезда! Теперь тебя все будут знать!
— Никто ничего не знает, — засмеялась я, но сердце пело. — Но одна дверь точно открылась.
Через неделю в театре-студии начались репетиции нового спектакля — современной пьесы о любви и одиночестве в большом городе. В главной роли был новый актер — Кирилл. Высокий, с грустными глазами и насмешливой улыбкой, он пришел из другого театра, и в нем чувствовалась та же усталая решимость, что и у нас с Катей. Мы пересеклись в гримерке, когда я делала ему первый пробный грим — легкую небритость и тени под глазами для роли уставшего IT-специалиста.
— Вы тут надолго? — спросил он, глядя на меня в зеркало.
— Пока спектакль идет, — улыбнулась я.
— Нет, я про Москву. Вы не похожи на местных.
— А местные какие?
— Стеклянные. Все видят, но ничего не пропускают. А вы… вы смотрите и как будто впитываете.
Этот разговор стал началом. Мы стали оставаться после репетиций, пить кофе в театральном буфете, говорить о всем и ни о чем. Он был умным, ироничным и очень одиноким. Я чувствовала, как между нами возникает та самая связь, которой так не хватало в моей прошлой жизни. Притяжение было взаимным и острым.
Однажды вечером, после успешной генеральной репетиции, он проводил меня до метро. Была поздняя осень, дул холодный ветер, и он вдруг взял мою руку.
— Лена, я не знаю, что между нами происходит, но мне это нравится. Мне нравишься ты.
Я замерла. Сердце бешено колотилось от счастья и ужаса.
— Кирилл, я… мне нужно кое-что сказать.
— Ты замужем, — тихо закончил он за меня. Не вопрос, а констатация.
Я кивнула, не в силах вымолвить слово.
Он выпустил мою руку, и стало холодно.
— Я так и думал. Чувствовал какую-то тень. Он здесь, в Москве?
— Нет. Далеко. Мы не вместе. Но… юридически да.
— Я не хочу быть любовником, Лена, — сказал он жестко, но без обвинений. — Я прошел через это. Я не хочу тайных встреч, вранья и неопределенности. Ты мне слишком нравишься для такого. Я готов ждать. Но ждать начала чего-то настоящего. А не продолжения твоего прошлого.
Его слова не обидели. Они вскрыли нарыв. Он был прав. Я таскала с собой этот шлейф, и он отравлял все вокруг.
— Мне нужен развод. Но это сложно и дорого.
— Тогда решай это, — сказал он просто. — Я буду рядом как друг. Но не как больше. Пока ты не будешь свободна. Я не хочу разочаровываться. И не хочу разочаровывать тебя.
Этот разговор стал последним толчком. На следующий день я отправила запросы пяти адвокатам, специализирующимся на семейном праве. Выбрала ту, которая не обещала золотых гор, но четко объяснила процедуру и назвала окончательную сумму. Это была огромная для меня цифра. Но теперь у меня была цель.
Я превратилась в машину по зарабатыванию денег. Брала любые заказы: свадьбы, съемки для маленьких брендов, даже детские утренники. Продолжала стажировку у Леонтьева, который, заметив мою одержимость, стал поручать мне более сложные задачи. Я экономила на всем, кроме необходимого для работы. Катя поддерживала, беря на себя больше платы за квартиру.
Через пять месяцев кропотливой работы я перевела последний платеж адвокату. Процесс пошел. Дмитрий, получив повестку, обрушился на меня шквалом гневных сообщений на новую, неизвестную ему почту. Он угрожал, умолял, пытался давить на жалость. Адвокат велела не реагировать. Самым сложным было доказать, что мы не живем вместе, и что у меня есть стабильный доход в Москве. Помогли договор аренды, выписки с банковского счета, свидетельские показания Кати и даже благодарственное письмо от театра-студии. Суд прошел заочно. Он не явился. Через месяц я получила на почту конверт с синей печатью. «Брак расторгнут».
В тот вечер я вышла из здания суда на Садовом кольце. Шел мелкий дождь. Я стояла, сжимая в руке документ, и ждала, что нахлынет буря чувств. Но пришло лишь тихое, бездонное облегчение. Как будто с плеч сняли тяжеленный, невидимый рюкзак, который я таскала годами. Я была свободна. По-настоящему.
Я отправила Кириллу сообщение: «Все. Я свободна».
Он ответил через секунду: «Где ты?»
Мы встретились у того же метро. Он подошел, посмотрел на меня, увидел все в моих глазах, и просто обнял. Крепко, молча. И в этом объятии не было ничего, кроме настоящего момента и нашего будущего.
Жизнь закрутилась с новой скоростью. С помощью Кирилла, который оказался талантливым в digital-сфере, я создала простой, но стильный сайт-портфолио. Туда выложили лучшие работы: и съемку для Vogue, и театральные эксперименты, и элегантные свадебные образы. У сайта появился логотип и слоган: «Макияж, который открывает вас». Я зарегистрировалась как самозанятая. Теперь я работала на себя.
Мы с Катей, наконец, осуществили нашу мечту и переехали в маленькую, но уютную двушку в центре, в старом арбатском переулке. Вид был не на Москву-реку, но на тихий двор-колодец с единственным деревом. Это был наш дворец.
Но я не забыла, с чего начинала. Каждую вторую субботу я по-прежнему приходила в салон Леонтьева. Теперь я не мыла кисти. Я приходила как коллега, почти как ученица, допущенная в мастерскую Учителя. Он позволял мне присутствовать на его сложнейших работах, иногда просил сделать часть макияжа под его наблюдением, мы обсуждали новые тренды и материалы. Он по-прежнему был для меня высшим судом и источником знаний.
— Вы уже могли бы открыть свой салон, — сказал он как-то раз, наблюдая, как я работаю с хайлайтером.
— Еще рано, — ответила я. — Мне еще у вас учиться и учиться.
Он удовлетворенно кивнул. Он ценил не только талант, но и уважение к ремеслу.
Я стояла однажды вечером у окна нашей новой квартиры, смотрела на огни большого города и думала о том странном пути, который привел меня сюда. Из той затравленной, испуганной девушки в эту женщину, которая сама строит свою жизнь. В кармане лежал развод. На компьютере — сайт с моим именем. В сердце — спокойная уверенность и любовь того, кто увидел меня настоящую и дождался. Я не просто выжила в Москве. Я начала в ней жить. И это было только начало.
***
Прошло два года. Два года, которые вместили в себя больше, чем все предыдущие десятилетия моей жизни. Я больше не бегала по городу с чемоданом на колесиках, хотя он, верный товарищ, все еще стоял в прихожей, наготове. Теперь у меня была своя небольшая, но безупречно оборудованная студия в тихом центре, в двух шагах от нашего дома. Аренда съедала львиную долю доходов, но это было необходимо — визитная карточка, место силы. Здесь пахло моим фирменным чаем с имбирем, дорогими ароматическими свечами и свежей краской на стенах цвета слоновой кости.
Мой сайт, который мы с Кириллом постоянно совершенствовали, теперь привлекал не только невест. Ко мне записывались за месяц. Фотографы, с которыми я начинала с мелких каталогов, теперь звали на съемки для глянцевых обложек. Я нашла свою нишу: не броский, эпатажный макияж, а тонкая, интеллектуальная работа с образом. Я умела подчеркнуть индивидуальность, а не затмить ее косметикой. Этому меня научил театр. Этому меня учил Леонтьев.
Он оставался моим негласным наставником. Раз в месяц я приходила к нему в салон, и мы за чашкой эспрессо разбирали сложные случаи из моей практики, новые техники, тренды. Отношения переросли в уважительное партнерство. Иногда он рекомендовал меня своим клиенткам, которым требовался «свежий взгляд». Для меня это была высшая оценка.
Катя тем временем пробилась. После десятка эпизодических ролей и одной заметной работы в независимом кино, она получила предложение от одного из ведущих режиссеров современного театра. Не главную роль, но важную, сложную. Мы праздновали это в нашей двушке, теперь уже обжитой и уютной, вспоминая хостел у «Выхино» и матрас на полу, как древнюю, почти мифическую историю.
Кирилл… С Кириллом все было прочно и спокойно. Мы не спешили с обручальными кольцами, нас устраивало то, что было: глубокое понимание, поддержка, страсть, которая не угасла, а превратилась в теплое, уверенное пламя. Он продолжал играть в театре, начал сниматься в кино. Иногда мы работали вместе: я делала ему грим для камерных, особых проектов. Это было наше общее творческое пространство, где мы понимали друг друга без слов.
Все было почти идеально. Почти. Потому что в самой глубине, в том уголке души, где прячутся старые страхи, иногда шевелилась тень. Тень его. Дмитрия. После развода его сообщения, полные гнева и угроз, постепенно сошли на нет. Но я знала, что он остался там, в нашей старой квартире, с нашей старой жизнью. Знала, что он пил еще больше. Знала от случайных общих знакомых, что дела у него шли все хуже. Эта мысль не вызывала во мне ни злорадства, ни жалости. Лишь холодное, отстраненное наблюдение, как за персонажем из плохого старого фильма. Я вычеркнула его из своей реальности. Но юридически мы были связаны еще кое-чем: той самой квартирой. Она была куплена в браке, но на его деньги, и я добровольно отказалась от любых прав на нее при разводе, лишь бы быстрее разорвать все связи. Казалось, точка поставлена.
Однажды поздним вечером, когда я заканчивала работу для съемки с известной актрисой, раздался звонок. Незнакомый номер, городской, с кодом моего родного города.
— Алло?
— Алена? Это… это соседка ваша, Нина Ивановна, — дрожащий старческий голос. Я помнила ее, вечно всем недовольную, но незлую старушку с нижнего этажа.
Ледяная рука сжала мое сердце.
— Нина Ивановна? Что случилось?
— Это Дима… Дмитрий ваш. Его в больницу забрали. Вчера. Состояние тяжелое… Печень, почки, все отказывает. Врачи говорят, шансов мало. Он один тут, родни нет. А в телефон его последний номер… мой. Он в бреду вас звал. Мне не к кому больше обратиться…
Я сидела, держа телефон, и не могла вымолвить ни слова. Москва за окном гудела своей вечной жизнью, а в трубке звучал голос из прошлого, приносящий весть о конце того, что когда-то было моим настоящим.
— Алена, вы меня слышите?
— Слышу, Нина Ивановна. Спасибо, что позвонили.
Я положила трубку. Кирилл, работавший за ноутбуком в гостиной, поднял на меня взгляд.
— Что-то случилось?
— Мой бывший муж. Он умирает в больнице. Там, на родине.
Кирилл медленно закрыл ноутбук.
— Что будешь делать?
Этот вопрос висел в воздухе. Я не испытывала желания мчаться к его постели, прощать, становиться ангелом-хранителем. Не было во мне и злорадства. Была пустота. И странное чувство долга. Не перед ним. Перед самой собой. Чтобы окончательно закрыть эту книгу, нужно было поставить последнюю точку. Увидеть конец своими глазами.
— Мне нужно поехать, — тихо сказала я. — Не для него. Для меня. Чтобы знать, что все действительно кончено.
Кирилл встал, подошел, обнял меня за плечи.
— Поедем вместе. Я не оставлю тебя одну с этим.
— Тебе же завтра репетиция…
— Перенесу. Это важнее.
Мы выехали на моей машине на рассвете. Дорога, которую я когда-то преодолела на автобусе с разбитым сердцем и чемоданом надежды, теперь пролетела за несколько часов под мерный гул двигателя. Я смотрела на знакомые, но изменившиеся пейзажи и не чувствовала ничего, кроме легкого онемения.
Городская больница встретила нас запахом хлорки, болезней и безнадежности. Мы нашли палату интенсивной терапии. Через стеклянную стену было видно его. Я не сразу узнала в этом исхудавшем, желтом, опутанном трубками и проводами существе того могучего, грозного мужчину, который когда-то держал в страхе всю мою жизнь. Он был без сознания. Дышал с помощью аппарата.
Врач, молодой и усталый, вышел к нам.
— Родственники?
— Бывшая жена, — ответила я.
Врач кивнул, не выражая удивления.
— Алкогольная интоксикация, цирроз в последней стадии, отказ почек. Мы делаем, что можем, но… Это вопрос дней, может, часов. Он в коме. Вы можете войти, если хотите. Иногда больные в таком состоянии могут слышать.
Я вошла одна. Звук аппаратов был монотонным и громким. Я подошла к койке. Его лицо было изможденным и старым. Ни тени прежней силы. Я смотрела на него и ждала, что нахлынут чувства: боль, обида, страх. Но приходило лишь сострадание. К нему. К себе той, забитой. К тому времени, которое мы бездарно потеряли.
— Я уехала в Москву, — тихо сказала я, не зная, слышит ли он. — У меня все получилось. Я стала тем, кем хотела. Я счастлива. И я прощаю тебя. И себя. Отпускаю.
Я не ждала ответа. Его не было. Только равномерный писк мониторов. Я положила руку на холодные поручни кровати, постояла еще минуту, потом повернулась и вышла.
Мы не стали ждать конца. Он наступил через два дня, о чем мне сообщила та же Нина Ивановна. Я распорядилась насчет самых необходимых похорон, переведя деньги на счет ритуального агентства. На могилу я не поехала. Мне нечего было там делать. Я простилась с ним в той больничной палате, простилась навсегда.
Обратная дорога в Москву была молчаливой. Я смотрела в окно, и слезы текли по моим щекам. Тихие, очищающие. Это были не слезы по нему. Это были слезы по той девушке, которой больше не было. По ее страхам, ее боли, ее заточению. Теперь она окончательно ушла, освободив место той, что сидела за рулем машины и ехала в свою, выстраданную, настоящую жизнь.
Через месяц после этой поездки у меня была важная съемка. Для обложки одного из главных fashion-журнов России. Фотографировали молодую, но уже невероятно популярную актрису, лицо нового поколения. Я готовилась к этой работе как никогда тщательно.
В гримерной царила атмосфера легкого, профессионального волнения. Актриса, Дарина, оказалась умной и скромной девушкой, уставшей от глянцевой мишуры.
— Знаете, — сказала она, глядя на мои руки, уверенно работающие с корректором, — мне сказали, вы делаете макияж, который не скрывает, а раскрывает. Мне так хочется сегодня выглядеть не «идеальной», а живой.
— Это и есть идеал, — улыбнулась я. — Быть собой.
Я создавала образ. Легкий, почти невесомый тон. Акцент на ее огромных, выразительных глазах, но без нарочитой драмы — только глубина. Скулы, подчеркнутые тончайшим контуром естественного оттенка. Губы — полупрозраным блеском. Работала, полностью отрешившись от всего. В этом была моя сила и моя медитация.
Когда я закончила, Дарина посмотрела в зеркало и замерла. Потом медленно повернулась ко мне.
— Я… я вижу себя. Тот себя, которую иногда забываю. Спасибо.
Главный редактор журнала, заглянувшая в гримерку, одобрительно кивнула.
— Браво, Лена. Именно этого мы и хотели. Ты сделала из нашей девочки женщину. Со своей историей.
Позже, когда съемка была в разгаре, я отступила в тень, наблюдая, как двигается модель в свете софитов, как ловит ее объектив. Мой телефон завибрировал. Сообщение от Кати: «Лен! Только что получила известие — меня номинировали на «Золотую маску»! За ту самую роль!»
Я засмеялась, чувствуя, как гордость за подругу переполняет меня. Ответила: «Я всегда знала! Поздравляю! Буду болеть!»
Следующее сообщение было от Кирилла: «Репетиция закончилась раньше. Жду тебя дома. Привезу суши и историю про то, как режиссер сегодня чуть не разорвал контракт с примой. Соскучился».
Я улыбнулась, потеплев внутри. Дом. Это слово теперь имело вес, вкус и запах.
Я снова посмотрела на съемочную площадку. На свою работу, воплощенную в живом, дышащем человеке. Я думала о долгой дороге из тесной квартиры, где орал пьяный муж, до этой студии в самом сердце Москвы. О страхе, который сковывал горло. О первой, украдкой купленной палетке теней. О мытье кистей в салоне Леонтьева. О холодном полу в хостеле. О лице Кати, сияющем от азарта. О руке Кирилла, которая взяла мою в тот вечер у метро. О последнем взгляде на желтое, безжизненное лицо в больничной палате, которое наконец освободило меня от последней цепи.
Это был мой путь. Не чья-то сказка, а моя правда. Со слезами, потом, страхом, грязными разводами от старой косметики и сиянием от новой, купленной на свои деньги. Я не просто «осуществила мечту». Я отвоевала себя по кусочкам. И теперь, стоя здесь, в полумраке студии, я чувствовала не гордость, а глубокое, бездонное спокойствие. Я была на своем месте. Я была Алена. Визажист. Подруга. Любимая женщина. И больше никто. Ничья жена. Ничья жертва. Только я сама. И это было самое большое достижение из всех возможных.
Съемка закончилась. Я собрала свой чемодан, теперь уже известный многим в индустрии. На прощание обменялась с Дариной и редактором крепкими рукопожатиями. «Будем работать еще», — сказала редактор, и это звучало как констатация факта, а не надежда.
Я вышла на улицу. Был вечер. Москва зажигала огни. Я вдохнула полной грудью прохладный воздух, пахнущий осенью, бензином и бесконечными возможностями. Достала телефон, написала Кириллу: «Выезжаю. Буду через двадцать. Люблю».
И пошла к своей машине, к своему дому, к своей жизни. Шаг был легким и уверенным. Позади оставалась не только больница в родном городе, но и последний призрак прошлого. Впереди была только я. И все, что я сама захочу построить.
Конец!
Понравился рассказ? Тогда можете поблагодарить автора ДОНАТОМ! Для этого нажмите на черный баннер ниже:
Первая часть, если пропустили, здесь:
Читайте и другие наши рассказы:
Пожалуйста, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)