Алена снова разрыдалась.
— Первый раз он толкнул меня через три месяца после свадьбы, — продолжила она, вытирая лицо рукавом халата. — Я уронила его новенький айфон. Он не кричал. Он просто подошел, выхватил его у меня из рук и… толкнул меня в грудь. Я отлетела на диван. Он сказал: «Смотри под ноги, дура». А потом, через час, принес мне букет роз. Сказал, что это не он, что у него был тяжелый день, что я его довела. И я… я поверила. Я же его люблю.
Цикл. Классический цикл насилия. Унижение, извинения, «медовый месяц». Виктор читал об этом где-то, но читать и слышать это от собственного ребенка — были разные вещи.
— А потом стало только хуже, — продолжала Алена. — Он запретил мне видеться с подругами. Говорил, что они дурно на меня влияют. Потом… с родителями. С вами. Каждый раз, когда мы к вам собирались, была ссора. Он говорил, что вы меняете меня в худшую сторону, что я после визитов к вам становлюсь стервой, как мама.
— Как мама? — Виктор не поверил своим ушам. Ирина, самая добрая и неконфликтная женщина на свете.
— Он ненавидит маму, пап. Говорит, что она меняет тебе, настраивает против него. Что она простая баба, которая ни черта не понимает в жизни.
Виктор встал и прошелся по комнате. Ему нужно было двигаться, иначе он взорвется. Он подошел к полке с их свадебными фотографиями. На снимках они улыбались — Алена сияющая, Дмитрий с обнимающей ее рукой, лежащей на ее плече как владельческий ярлык.
— А сегодня… что сегодня произошло? — спросил он, глядя на фотографию.
— Я… я сказала, что хочу пойти на выходных к вам. Помочь маме с дачей. Он… взбесился. Сказал, что я унижаю его, предпочитая общество каких-то неудачников. Что я неблагодарная тварь. Что он подарил мне всю эту жизнь, — она обвела рукой роскошную гостиную, — а я плюю ему в душу. Он начал кричать, трясти меня… а потом ты пришел.
Она замолчала. История была рассказана. Картина была закончена, и это было уродливое, отвратительное полотно.
В дверь внезапно постучали. Алена вздрогнула и вжалась в диван, глаза ее округлились от страха.
— Он… он вернулся? — прошептала она.
Виктор подошел к двери и посмотрел в глазок. За дверью стояла соседка, пожилая женщина, с обеспокоенным лицом.
— Аленочка, у вас все в порядке? — донесся ее голос. — Я слышала какой-то шум…
Виктор открыл дверь.
— Зоя Ивановна, здравствуйте. Все в порядке. Я нечаянно банку уронил. Простите за беспокойство.
Соседка, увидев его, удивилась.
— Виктор Петрович? Вы что так поздно? А я уж испугалась…
— Да вот, зашел, дочку навестил. Задержался. Все хорошо.
Он поймал на себе взгляд Алены. В нем был животный ужас. Она боялась не только Дмитрия. Она боялась огласки. Стыда. Шепотков за спиной. «Смотри, это та самая, которую муж бьет». Ее тюрьма была не только в этих стенах. Она была в ее собственной голове, вбитая туда месяцами унижений.
Он закрыл дверь и снова повернулся к ней.
— Слушай меня внимательно, — сказал он тихо, но очень четко. — Ты не виновата. Ни в чем. Поняла? Ни в разбитом телефоне, ни в моих грязных руках, ни в маминых пирогах. Виноват он. Только он.
Алена смотрела на него, и в ее глазах медленно, с трудом, пробивалось понимание. Словно он говорил с ней на незнакомом языке, и она только сейчас начала улавливать смысл.
— Но что нам делать? — снова спросила она, и в этом вопросе была уже не паника, а отчаянная надежда. Надежда на то, что у отца, как всегда, найдется решение.
Виктор подошел к окну. Город за окном жил своей жизнью. Где-то там был Дмитрий. Где-то там была Ирина, ничего не подозревавшая. Где-то там была их старая, но такая крепкая жизнь, которая сейчас трещала по швам.
— Первое, — сказал он, все еще глядя на огни. — Ты не останешься здесь одна. Ни сегодня, ни завтра. Я остаюсь.
— Но мама… работа…
— С работой разберусь. Скажу, что заболел. А маме… маме пока не будем говорить всю правду.
— Почему? — удивилась Алена. — Она же должна знать!
— Должна, — согласился Виктор. — Но не сейчас. Ты знаешь ее. Ее первый порыв — помирить. Найти оправдание. «Может, ты его спровоцировала? Может, он не хотел?» Ее нужно готовить. Медленно. Иначе она сломается. Или… не поверит.
Он боялся этого больше всего. Неверия собственной жены. Он видел, как она гордилась «удачной партией» дочери. Как хвасталась зятем перед подругами. Признать, что все это было фасадом, за которым скрывался кошмар, для нее будет равносильно крушению всего мира.
— Второе, — продолжал он. — Мы собираем доказательства.
— Какие доказательства? — насторожилась Алена.
— Все. Синяки. Угрозы. Все. Ты сфотографируешь мою щеку завтра, когда будет синяк. Будешь записывать на диктофон его оскорбления, если сможешь. Сохранишь все унизительные смс. На всякий случай.
Он говорил спокойно, методично, как инженер, составляющий чертеж сложного механизма. Но внутри у него все кричало. Кричал тот самый молодой Виктор, который в девяностые, столкнувшись с рэкетом, хотел взять монтировку и пойти разбираться по-мужски. Но возраст и опыт научили его — против системы грубой силой не попрешь. Нужна стратегия. Нужны рычаги.
— И третье, — он наконец обернулся к ней. Его лицо было усталым, но решительным. — Ты должна принять решение. Окончательное. Ты готова уйти от него? Навсегда. Безвозвратно. Оставить все это, — он указал на окружающую их роскошь, — и начать все с нуля? В нашей старой квартире. Без денег. Без статуса. Без этой дурацкой «каменной стены».
Алена замерла. Это был самый страшный вопрос. Уйти означало признать поражение. Признать, что ее мечта о красивой жизни оказалась миражом. Признать, что родители были правы в своем простом, бедном, но честном мире. Это было горькой пилюлей, которую предстояло проглотить.
Она долго смотрела в пол, потом медленно подняла на него глаза. В них уже не было слез. Только усталость и какая-то новая, жесткая решимость.
— Да, папа. Готова. Я не могу больше. Я лучше буду есть один хлеб с водой, но буду спать, не боясь, что меня убьют во сне.
В этот момент Виктор понял — его маленькая девочка, наконец, умерла. Ее убил тот, кто клялся ее любить. А родилась женщина. Испуганная, израненная, но готовая бороться за свою жизнь.
— Хорошо, — кивнул он. — Тогда начинаем.
Он подошел к дивану, сел рядом и взял ее за руку. Ее пальцы все еще были холодными.
— А сейчас, — сказал он мягко, — ты пойдешь в ванную, умоешься, переоденешься. А я… я позвоню маме. Попробую что-то придумать.
Она кивнула и, пошатываясь, пошла выполнять его указания. Виктор достал телефон. На экране горели три пропущенных вызова от Ирины. Он глубоко вздохнул и набрал номер.
— Ира? — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Все в порядке. Немного приболел, голова кружится. Останусь тут переночевать, а то за руль нельзя. Да, да, все хорошо. Алена тут со мной. Не волнуйся. Ложись спать.
Он говорил, а сам смотрел на закрытую дверь ванной, за которой слышался тихий шум воды. Он лгал жене. Впервые за всю их совместную жизнь он лгал ей в таком важном, в таком страшном. Он строил стену, чтобы защитить дочь, и эта стена проходила теперь через его собственную семью.
Положив трубку, он почувствовал себя самым старым и одиноким человеком на свете. Война была объявлена. И первое сражение, битва за правду с самой близкой ему женщиной, было им только что проиграно.
***
Рассвет застал Виктора в гостиной, на слишком мягком, утопающем кожаном диване. Он не сомкнул глаз ни на минуту. Каждый скрип дома, каждый шум лифта в шахте заставлял его сердце сжиматься в ожидании возвращения Дмитрия. Его щека распухла и горела, обещая к утру стать впечатляющим фиолетово-желтым пятном.
Из спальни доносилось ровное, тяжелое дыхание Алены. Он уговорил ее принять легкое снотворное, найденное в аптечке. Ей нужен был хоть какой-то отдых. Ему — нет. Ему нужно было думать.
Он встал и подошел к окну. Ночь отступала, уступая место серому, безрадостному утру. Где-то там, в этом просыпающемся городе, был Дмитрий. Где он провел ночь? В дорогом отеле? У любовницы? Или пил в баре, вынашивая план мести? Мысль о том, что этот человек может в любой момент вернуться, заставляла кровь стынуть в жилах.
Он услышал тихие шаги. Алена стояла в дверях, бледная, с синяками под глазами, в старом, когда-то его, растянутом свитере.
— Ты не спал? — ее голос был хриплым от сна и слез.
— Выспался, — соврал он. — А ты? Как себя чувствуешь?
— Как будто меня переехал каток, — она попыталась улыбнуться, но получилась жалкая гримаса. Она посмотрела на его щеку, и глаза ее наполнились ужасом. — Боже, папа… Твой синяк…
— Пустяки, — отмахнулся он. — Надо будет сфотографировать, как сказал. На память.
Он попытался шутить, но вышло неубедительно. Они молча стояли в центре гостиной, два заговорщика в стерильно чистой, враждебной квартире. Признаки вчерашней бури были тщательно уничтожены. Ни осколков, ни запаха рассола. Только напряжение висело в воздухе, густое и осязаемое.
— Что будем делать сегодня? — спросила Алена, обнимая себя за плечи.
— Для начала — завтракать, — сказал Виктор. — Покажем этому дому, что мы тут хозяева. А потом… потом я поеду домой. Поговорю с мамой.
Лицо Алены вытянулось.
— Ты… ты ей все расскажешь?
— Не все. Но достаточно. Ей нужно понять, что ситуация серьезная. Что ты не вернешься к нему.
Он видел, как по ее лицу пробежала тень облегчения, смешанного со страхом. Облегчения — потому что она не одна. Страха — перед реакцией матери.
— А если она… не поймет?
— Тогда мне придется ее убедить, — твердо сказал Виктор. В его голосе прозвучали стальные нотки, которых Алена раньше не слышала. — Собирайся. Поедем со мной.
— К вам? — в ее голосе зазвучала надежда.
— Нет. Мы заедем в кафе. Тебе нельзя оставаться здесь одной. А я ненадолго. Мне нужно поговорить с мамой с глазу на глаз.
Они собрались молча. Алена надела простые джинсы и кофту, словно отрекаясь от всего дорогого и нарядного, что связывало ее с этой жизнью. Виктор смотрел, как она на цыпочках, будто боясь разбудить здание, выходит из квартиры, и снова почувствовал прилив той яростной, бессильной злобы.
Он отвез ее в неброское кафе в центре города, подальше от их районов, где их вряд ли кто узнает.
— Сиди тут. Ешь. Читай. Никуда не уходи и ни с кем не разговаривай. У тебя телефон заряжен?
— Да, — кивнула она, сжимая в руке смартфон как оружие.
— Я буду на связи.
Он вышел, оставив ее за столиком у окна, маленькую и беззащитную. Ему казалось, что он бросает ее на поле боя одного. Дорога домой заняла вечность. Каждый красный свет, каждая пробка были пыткой.
Ирина встретила его в прихожей с лицом, искаженным беспокойством.
— Наконец-то! Ну как ты? Голова прошла? Я так за тебя испугалась! — она хватала его за руки, ощупывала лоб, и вдруг ее пальцы коснулись его щеки. Она отдернула руку, как от огня. — Витя… что это с твоим лицом?
Он отвел взгляд, снимая куртку.
— Ира, нам нужно поговорить. Сядь.
Ее лицо побелело. Она молча последовала за ним на кухню, опустилась на стул, не сводя с него испуганных глаз. Он сел напротив, положил руки на стол и посмотрел на нее. На свою жену. Женщину, с которой прожил всю жизнь, родил и вырастил дочь. И теперь ему предстояло обрушить на нее ее мир.
— Ира. Вчера… вчера я застал у них ссору. Очень серьезную.
Ирина замерла.
— Ссору? Из-за чего? Опять из-за нас?
— Нет. Не из-за нас. Дмитрий… — он с трудом выговорил имя, — …он поднял на Алену руку.
В кухне воцарилась гробовая тишина. Ирина смотрела на него, не мигая, словно не понимая смысла сказанного.
— Руку? Что… что ты хочешь сказать? Он ее ударил?
— Он собирался. Я встал между ними. Удар пришелся по мне.
Он указал на свой синяк. Ирина медленно, будто в замедленной съемке, подняла руку и прикрыла рот. Глаза ее стали огромными.
— Нет… — прошептала она. — Не может быть. Ты что-то перепутал, Витя. Может, он просто… жестикулировал? Дмитрий не мог… Он же интеллигентный человек! Он никогда…
— Он мог, Ира, — перебил он ее, и его голос прозвучал как удар хлыста. — Он не просто жестикулировал. Он держал ее за горло, прижав к стене. Он орал на нее. Он называл ее дурой. А нас с тобой — нищими неудачниками.
Он вываливал на нее факты, как камни, желая пробить брешь в ее слепоте. Он рассказал все, что услышал от Алены. Про толчки, про оскорбления, про изоляцию, про запрет видеться с ними. Он говорил без прикрас, жестоко и прямо.
Ирина слушала, и лицо ее менялось. Сначала неверие. Потом смятение. Потом — страх. И наконец — отчаянное, яростное отрицание.
— Нет! — она резко встала, опрокинув стул. — Это неправда! Алена тебе все переврала! Она всегда была драматичной! Она, наверное, сама его довела! Ты же знаешь, какая она упрямая! А Дмитрий… он устает на работе, у него нервы… Но он никогда не поднял бы руку! Никогда!
— Ира, очнись! — крикнул Виктор, тоже поднимаясь. — Ты кому не веришь? Мне? Своим глазам? — он ткнул пальцем в свой синяк. — Или ты думаешь, я это сам себе набил, чтобы опорочить твоего золотого зятя?
— Может быть! — выпалила она, и сама испугалась своих слов. Слезы брызнули из ее глаз. — Может быть, ты его спровоцировал! Влез не в свое дело! Они молодая семья, они разберутся сами! А ты… ты все испортил!
Они стояли друг напротив друга, тяжело дыша. Столкнулись два мира. Мир Виктора, основанный на фактах и ясном видении опасности. И мир Ирины, построенный на иллюзиях, страхе перед позором и отчаянной надежде, что все как-нибудь само рассосется.
— Он избивает твою дочь, Ирина! — прошипел Виктор, через силу. — Понимаешь ты это? Избивает! Морально и физически! И ты сейчас защищаешь его?
— Я защищаю нашу семью! — рыдая, крикнула она. — От скандала! От позора! Что люди скажут? «Смотрите, их дочь замужем за монстром»! А она что, теперь разводиться будет? Брошенная разведенка? На что она будет жить? Кому она такая нужна будет?
И тут Виктора осенило. Это был не просто страх. Это была обида на дочь, которая посмела разрушить ее, Ирины, идеальную картинку. Картинку успешной семьи, красивого зятя, дочери, которая «устроилась». Это был страх перед бедностью, перед возвращением в то состояние, из которого они с таким трудом выбрались.
— Так вот в чем дело? — тихо сказал он. Гнев в нем угас, сменившись леденящей душу горечью. — Ты боишься, что она вернется к нам? Испачкает нашу репутацию? Ударит по твоему самолюбию? Ее могут убить, Ира! Убить! А ты думаешь о том, «что люди скажут»!
— Не смей на меня кричать! — всхлипывала Ирина. — Я ее мать! Я лучше знаю, что для нее хорошо! Она должна быть умнее! Должна находить подход к мужу! А не бежать к папочке с жалобами при первой же ссоре!
Виктор смотрел на нее и не узнавал. Это была не та женщина, которую он любил. Это была испуганная, озлобленная обывательница, готовая принести в жертву дочь ради призрачного благополучия.
— Хорошо, — сказал он ледяным тоном. — Хорошо, Ира. Запомни этот разговор. Запомни свои слова. Если с Аленой что-то случится, виновата в этом будешь не только ты. — Он повернулся и пошел к выходу.
— Куда ты? — испуганно крикнула она ему вслед.
— Туда, где моей дочери не говорят, что ее могут убить, потому что это «неудобно»!
Он вышел, хлопнув дверью. Он стоял на лестничной клетке, опершись лбом о холодную стену, и слушал, как из-за двери доносятся рыдания жены. Он проиграл. Он надеялся найти союзника, а нашел еще одного врага. Врага в лице самого близкого человека.
Он спустился вниз, сел в машину и долго сидел, не в силах тронуться с места. Он был абсолютно один. С дочерью, которую нужно было защищать. С женой, которая его не понимала. И с зятем-насильником, который, он это знал, не оставит их в покое.
Он достал телефон и набрал номер Алены.
— Алло, пап? — ее голос был полон надежды. — Ну как? Вы поговорили?
Он закрыл глаза, представляя ее лицо. Он не мог сказать ей правду. Не сейчас.
— Да, поговорили, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Мама… немного шокирована. Ей нужно время. Но все будет хорошо. Обещаю.
— Я так и знала, — в ее голосе послышалось облегчение. — Я знала, что мама поймет.
Она верила ему. Так же слепо, как когда-то верила Дмитрию. И эта весть была для него тяжелее любого удара. Он снова солгал. Ради нее. Ради того, чтобы дать ей хоть какую-то опору в этом рушащемся мире.
— Сиди там, я скоро вернусь, — сказал он и положил трубку.
Он завел машину и поехал обратно в кафе. К своей дочери. К своей единственной солдатике в этой войне, которая только что стала еще страшнее. Потому что теперь он понимал — воевать придется на два фронта. Против явного врага. И против врага в своем собственном доме.
***
Возвращение в кафе было похоже на возвращение в убежище после вылазки на нейтральную полосу. Алена сидела за тем же столиком, перед ней стоял нетронутый капучино. Увидев отца, она вскочила, и в ее глазах загорелся огонек надежды, который резанул Виктора посильнее любого ножа.
— Ну как? — выдохнула она, хватая его за руку. — Мама? Она… все поняла?
Виктор сел напротив, чувствуя, как под его весом скрипит плетеный стул. Он не мог выдержать ее взгляд.
— Мама… получила информацию, — тщательно подбирая слова, сказал он. — Ей нужно время, чтобы все осмыслить. Это был шок.
Огонек в глазах Алены померк, но не погас полностью.
— То есть… она не стала меня винить? Не сказала, что я сама во всем виновата?
Мысль о том, что дочь ожидает именно этого — обвинения, — заставила Виктора сглотнуть ком в горле.
— Нет, — соврал он, глядя в стол. — Не сказала. Она просто очень переживает. За тебя. За нас всех.
Он не мог вынести этого разговора. Каждое произнесенное слово было предательством по отношению к жене и горькой ложью для дочери. Он чувствовал себя между молотом и наковальней, и с каждой минутой давление нарастало.
— Знаешь что, — резко сказал он, поднимаясь. — Мы не можем сидеть здесь весь день. Поедем ко мне в гараж.
— В гараж? — удивилась Алена. — Зачем?
— Надо проверить кое-какие старые ящики. И… мне нужно тебе кое-что показать. Собраться с мыслями.
Гараж в старом кооперативе был его личной крепостью, его убежищем от всего мира. Здесь, среди запаха бензина, машинного масла и старого дерева, он чувствовал себя в безопасности. Здесь он мог думать.
Они ехали молча. Алена смотрела в окно, а Виктор ломал голову над тем, что делать дальше. Он не мог оставить дочь одну в той квартире. Но и привести ее домой, к Ирине, в атмосферу холодной войны и молчаливого осуждения, тоже было невозможно. Нужен был план. Любой ценой.
Гараж встретил их знакомым запахом. Виктор щелкнул выключателем, и под потолком замигал люминесцентный свет, выхватывая из полумрака старую «Ладу», верстак, заставленный банками с гайками, и горы старого хлама.
— Садись, — он указал ей на старый диван, застеленный потрепанным одеялом. — Хочешь чаю? У меня тут есть плитка.
Алена покачала головой. Она сжалась в комок на диване, словно пытаясь стать меньше.
— Пап, что мы будем делать? — снова задала она свой мучительный вопрос. — Я не могу вечно прятаться. Он… он найдет меня.
— Он не тронет тебя, пока я жив, — отчеканил Виктор, подходя к верстаку. Он взял в руки старый, затертый до блеска разводной ключ. Вес холодного металла в руке успокаивал. — Но прятаться мы не будем. Мы будем действовать.
— Как? — в ее голосе снова послышались слезы. — Пойти в полицию? Ты же сам говорил, что они только посмеются. «Муж и жена — одна сатана». А у него связи! Его отец…
— Я знаю, — перебил он. — Поэтому мы пойдем не в полицию. По крайней мере, не сразу.
Он повернулся к ней, оперевшись на верстак. Ключ блестел в его руке.
— Ты сказала, что он угрожал тебе. Что говорил, будто ты торговать собой будешь. Что мы — неудачники. Ты помнишь точно, что и когда он говорил?
Алена смотрела на него с недоумением.
— Помню… Конечно, помню. Это врезалось в память навсегда. Но зачем…
— Запиши, — приказал он. — Все. Даты, если помнишь. Слова. Ситуации. Все оскорбления, все угрозы, все толчки. Все.
Он подошел к старому комоду, порылся в ящике и достал толстую общую тетрадь в клеенчатой обложке и дешевую шариковую ручку.
— Вот. Начинай писать. Прямо сейчас.
Алена взяла тетрадь, как берут змею — с опаской и непониманием.
— Но… это же просто слова. Никаких доказательств.
— Слова, сказанные один раз, — ничего не значат, — согласился Виктор. — Но слова, записанные в систему, с датами, с подробностями… это уже документ. Это уже история. Это уже нельзя списать на женскую истерику.
Он подошел и сел рядом с ней.
— Слушай, дочка. Я прожил долгую жизнь. Я видел, как рушатся системы. И знаешь, что их всегда рушит? Не грубая сила. Системы рушатся из-за информации. Из-за документов. Из-за фактов, которые нельзя игнорировать. Мы создадим наш собственный архив. Нашу черную книгу.
В его голосе звучала такая непоколебимая уверенность, что Алена невольно расправила плечи. Она открыла тетрадь на первой странице и вывела дрожащей рукой: «Дневник. Начало».
— С чего начать? — прошептала она.
— С самого начала. С первого оскорбления. С первого пренебрежительного взгляда, который ты запомнила.
И она начала писать. Сначала медленно, с трудом подбирая слова. Потом все быстрее и быстрее. Слова лились рекой, выплескивая на бумагу всю накопленную боль, унижение и страх. Она писала и плакала, слезы падали на бумагу, размывая чернила, но она не останавливалась.
Виктор сидел рядом и молча смотрел, как его дочь проводит болезненную операцию по вскрытию собственной жизни. Он видел, как с каждым написанным словом она становится не слабее, а сильнее. Она не просто вспоминала — она структурировал свой кошмар, превращала его из хаотичного ужаса в упорядоченный документ. И в этом был странный, горький катарсис.
Продолжение уже готово, наслаждайтесь чтением:
Первая часть доступна по ссылке:
Нравится рассказ? Тогда можете поддержать автора ДОНАТОМ! Для этого нужно нажать на черный баннер ниже:
Если не затруднит, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)