Его ДНК не была человеческой. Мальчик не пытался изменить прошлое. Миссия мальчика из будущего была куда загадочнее и тревожнее
Рассвет в Колумбусе был серым и прохладным, словно сама ночь нехотя уступала место дню, оставляя после себя изморось и легкий, колючий туман. В этом предрассветном безвременье парк «Гринвью» был почти пуст. Лишь Марк и Лиза, две фигуры в ярких спортивных костюмах, размеренно выдыхали пар и отмеряли километры по мокрому асфальту. Их мир состоял из ритма шагов, планов на вечер и приятной усталости в мышцах.
Мир дал трещину в одно мгновение.
Сначала они приняли его за кучу брошенной одежды у скамейки. Но «одежда» пошевелилась. Лиза, нахмурившись, замедлила бег.
— Марк, посмотри...
Он посмотрел. И остановился, как вкопанный.
Это был мальчик. Лет четырнадцати, не больше. Абсолютно голый. Его тело было до противоестественности бледным, гладким, лишенным каких-либо волос, словно его только что вылепили из холодного фарфора. Он сидел на корточках, обхватив колени руками, и все его существо сотрясали беззвучные, на первых вздохах, рыдания. Потом он поднял голову, и они увидели его лицо. Это было не лицо ребенка. Это была маска такого всепоглощающего, древнего ужаса, от которого у Марка похолодело в животе, а Лиза непроизвольно сделала шаг назад.
Он заговорил. Сначала тихо, сбивчиво, потом все громче, его голос срывался на визг.
— Вы должны поверить! Я не сумасшедший! Я из 2056 года! Вы должны увидеть! Вы должны знать, что будет!
Марк, ошеломленный, потянулся к телефону. Его пальцы плохо слушались. «Скорая, полиция, психушка», — пронеслось в голове калейдоскопом обрывков.
— Эй, парень... все в порядке? Ты... ты замерз? — Лиза, поборов первый шок, сняла свою оранжевую ветровку и сделала шаг к нему, пытаясь прикрыть его наготу.
Мальчик, которого она назвала бы Сипеем, отшатнулся от ткани, как от огня. Его глаза, широко раскрытые, блестели лихорадочным блеском.
— Нет времени! Слушайте! 2025 год... смотрите на 2025 год! Птицы... они упадут первыми! Потом... потом наступит Тишина!
Слова были бессвязны, бредовы. Но интонация... В ней не было ни капли безумия. Она была выточена в агонии, выстрадана. Она была настолько искренней, что в ее правдивость нельзя было не поверить на каком-то животном, подсознательном уровне.
Сирену они услышали сначала издалека, а через мгновение в парк въехали два полицейских внедорожника. Из них вышли офицеры — двое крупных мужчин в темно-синей форме, их лица были выразительно-равнодушны, как у людей, видавших всякое.
— Все под контролем, — один из них, офицер Миллер, поднял руку в успокаивающем жесте, подходя к мальчику. — Сынок, сейчас мы тебе поможем. Все будет хорошо.
Но «сынок» увидел в них не помощь, а угрозу. Его ужас сменился отчаянной решимостью. Когда они взяли его под руки, его тело напряглось, как струна.
— Нет! Вы не понимаете! Вы должны услышать! Они идут! Они идут за светом!
Он вырвался. Это было неестественно, с применением какой-то нечеловеческой силы. Его бледная кожа стала багровой от напряжения. Офицеры были ошарашены. В эту секунду заминки Сипей уперся босыми ногами в асфальт, вдохнул так, словно это был его последний вздох, и закричал. Кричал так, что, казалось, стекла в окнах близлежащих домов задрожали.
«ПРОСНИСЬ, СОЛНЦЕ!»
Эхо покатилось по пустым аллеям, ударилось о стены домов и вернулось обратно ледяным эхом. Взметнулась с карканьем стая ворон, спавшая на дубах. И наступила тишина. Глубокая, звенящая, парализующая.
Офицер Миллер, не осознавая того, разжал пальцы. Телефон выскользнул из онемевшей руки Марка и со звонким стуком ударился о землю. Лиза почувствовала, как по ее спине побежали ледяные мурашки, а волосы на затылке зашевелились. Эти слова не были просто словами. Они были заклинанием. Призывом. Или предупреждением о конце света.
Этим моментом оцепенения воспользовались полицейские. Они резко и грубо схватили мальчика. Тот, выкрикнув свое послание, словно истек всей своей внутренней силой. Он обмяк, его голова бессильно упала на грудь. Его, уже не сопротивляющегося, затолкали в салон фургона. Двери с глухим стуком захлопнулись, машина резко рванула с места и через мгновение исчезла в серой пелене рассвета.
На асфальте осталась лежать оранжевая ветровка Лизы и треснувший экран телефона Марка. И висела в воздухе та самая, невысказанная, но уже прочно поселившаяся в душах троих свидетелей, тревога.
***
— Ты это видел? — прошептала Лиза, все еще не в силах пошевелиться. Ее руки дрожали.
— Видел, — голос Марка был хриплым. Он поднял телефон. Экран был разбит, но камера работала. И он, движимый чистым инстинктом, нажал на значок галереи. Там было тридцать семь секунд записи. От первых рыданий до того леденящего душу крика.
Он выложил видео в сеть. Без подписи. Без комментариев. Просто «Парк Гринвью, сегодня утром».
Это стало вирусным еще до того, как они допили кофе в ближайшем кафе, куда зашли, чтобы прийти в себя. Алгоритмы соцсетей, как стервятники, набросились на сырое мясо сенсации. За час количество просмотров перевалило за миллион.
Комментарии были предсказуемым адом. Половина пользователей кричала о фейке, о пиаре какого-то нового хоррор-проекта. «Норм CGI!» — писали одни. «Эй Нигга, это же очевидный вброс!» — вторили им другие. Другая половина предавалась дикому мистическому экстазу. «Он — ангел!» «Это знамение!» «Нибиру уже здесь!» Находились и те, кто пытался анализировать: «"Проснись, Солнце" — это отсылка к солнечным бурям? К вспышкам?»
Телеканалы, сначала осторожные, к вечеру выпустили первые новостные сюжеты. «Таинственное появление неопознанного подростка в Колумбусе». Кадры с Марком и Лизой, давшими короткие интервью у своих домов. «Он был в ужасе, — говорила Лиза, и ее лицо было бледным. — Это был не приступ. Это было... откровение».
Официальные лица отмалчивались. Полиция выпустила сухое заявление: «Инцидент взят под контроль, личность подростка устанавливается, он получает необходимую медицинскую помощь».
Но в тишине кабинетов и лабораторий уже начиналась другая история.
***
Доктор Алан Рид сидел в своей домашней обсерватории, вернее, в кабинете, заваленном книгами по астрофизике и распечатками с телескопов. Он был не в себе. Не выспался. И дело было не в кофе. Дело было в Солнце.
Последние три месяца его, старого «друга», словно подменили. На экранах его мониторов, подключенных к удаленным серверам обсерватории в Аризоне, вырисовывалась тревожная картина. Уровень ультрафиолетового излучения Солнца стабильно, едва заметно, но падал. На 0.7%. В рамках погрешности, да. Любой другой ученый отмахнулся бы. Но Рид чувствовал звезды. Он знал их пульс. И его старый друг начал слегка «заикаться». Это было похоже на то, как если бы мощный, ровный гул двигателя внезапно начал давать сбои — почти неслышные, но оттого еще более тревожные.
Он отвлекся на всплывающее уведомление в браузере. «ВОТ ЭТО ПОВОРОТ: МАЛЬЧИК ИЗ БУДУЩЕГО В КОЛУМБУСЕ?» Рид фыркнул. Ерунда. Очередная желтая пресса. Он хотел закрыть вкладку, но его взгляд зацепился за цитату.
«...перед задержанием подросток выкрикнул две фразы: "ПРОСНИСЬ, СОЛНЦЕ!" и "ОНИ ИДУТ ЗА СВЕТОМ!"»
Пальцы Алана сами собой потянулись к мышке. Он открыл видео. Тридцать семь секунд. Бледный мальчик. Истерика. И этот крик... «ПРОСНИСЬ, СОЛНЦЕ!»
Доктор Рид откинулся на спинку кресла. По его спине пробежали те же самые мурашки, что и у Лизы в парке. Это было не просто совпадение. Это было попадание в яблочко. В самое сердце его тайной, невысказанной тревоги.
«Проснись, Солнце...» — прошептал он, глядя на графики на мониторе. — Или... оно уже просыпается?»
***
В это же время в сверхсекретном комплексе где-то в Неваде, куда под землей доставили Сипея, царило холодное, клиническое ожидание. Комната наблюдения была залита голубоватым светом мониторов. За стеклом с односторонней видимостью мальчик лежал на койке, пристегнутый мягкими ремнями. Он был в ступоре, его глаза были открыты, но взгляд устремлен в никуда.
Доктор Ивина Росс, женщина лет пятидесяти с острым, лишенным всякой сентиментальности лицом, изучала его, как биолог изучает редкий, потенциально опасный образец.
— Предварительные результаты? — ее голос был ровным и тихим.
— Физически... идеален, — ответил техник, глядя в свой планшет. — Ни единого изъяна. Ни шрамов, ни родинок. Кожа... она кажется новой. Мы не можем определить его точный возраст. Теломеры... они ведут себя странно. То удлиняются, то укорачиваются.
— И его ДНК?
— Человеческая. На 99.8%. Но оставшиеся 0.2%... это нечто, чего мы никогда не видели. Сложные белковые цепочки, которые, похоже, выполняют функцию... стабилизатора. Как будто его тело было модифицировано, чтобы противостоять чудовищным внешним воздействиям.
Росс удовлетворенно кивнула. Она не видела в нем человека. Она видела артефакт. Послание в бутылке, выброшенной на берег времени. И она была намерена эту бутылку вскрыть и прочесть письмо, невзирая на чувства его автора.
— Он что-нибудь говорил? — спросила она.
— Шептал. Одни и те же фразы. «Птицы...», «Тишина...», «Они идут за светом».
— Свет... — Росс повернулась и посмотрела на манекен, на котором был смонтирован мощный прожектор. — Попробуем световую стимуляцию. Низкая интенсивность. Посмотрим на реакцию.
Она была уверена, что ключ к разгадке — в его страхе. И чтобы добраться до истины, этот страх нужно было довести до предела.
А в это время в разных частях света — сначала в бразильских джунглях, потом в пригородах Мадрида — фермеры и орнитологи начали находить мертвых птиц. Они не были просто мертвы. Они выглядели так, будто пролежали столетия в сухом песке. Их перья были ломкими и седыми, клювы и лапки покрыты морщинами, глазницы пусты. Это было мгновенное, тотальное старение. И никто не мог дать этому объяснения.
Первая часть пророчества начинала сбываться.
***
Свет. Яркий, режущий, безжалостный. Он ворвался в его сознание, пробиваясь сквозь толщу защитного ступора. Сипей зашевелился на койке, слабо попытался отвернуться, но мягкие ремни удерживали его голову.
В комнате наблюдения доктор Росс неотрывно смотрела на мониторы. Энцефалограф, до этого показывавший почти ровную линию, взорвался буйством всплесков.
— Реакция на фотостимуляцию, — констатировал техник. — Резкий выброс адреналина, кортизола. Уровень страха зашкаливает.
— Увеличить интенсивность на пять процентов, — холодно распорядилась Росс.
В камере зажглись еще два прожектора, имитируя полуденное солнце. Сипей застонал. Это был не звук боли, а звук чистого, животного ужаса.
— Нет... нет... туши... — его голос был хриплым шепотом. — Они увидят... они найдут нас...
— Кто «они», Сипей? — голос Росс, усиленный динамиком, прозвучал в камере ровно и безразлично.
Мальчик забился в конвульсиях. Его идеальное тело выгнулось, сухожилия на шее натянулись как струны.
— Тени... — выдохнул он, и это слово повисло в воздухе, тяжелое и зловещее. — Тени, что пьют время! Они спят... спят в нем... в Солнце. Мы их разбудили... слишком много просили... слишком много света...
Росс обменялась взглядом с помощником. В ее глазах читалось не сострадание, а научный интерес. «Тени, пьющие время». Метафора? Или буквальное описание биологии неизвестной формы жизни?
— Выведите его из состояния шока. Седативы. И подготовьте полный транскраниальный сканер. Я хочу увидеть, что происходит в его гиппокампе, когда он говорит о «Тенях».
***
Тем временем в мире нарастала тревога. Новости о массовой гибели птиц от «мгновенного старения» перестали быть достоянием маргинальных форумов. Этим занимались уже федеральные службы. Ветеринары и патологоанатомы разводили руками. Это была не болезнь. Не токсин. Это было так, словно сама жизненная сила этих существ была вычерпана за секунду.
Одновременно с этим пришла и «Тишина».
Сначала ее почти не заметили. Шум большого города — гул машин, отдаленные сирены, гул голосов — был привычным фоном. Но теперь этот фон стал тише. Люди в офисах, в кафе, в своих машинах вдруг замолкали на полуслове, теряя нить мысли. Они могли сесть с чашкой кофе и просидеть так полчаса, не делая ни глотка, не ощущая ни вкуса, ни времени. Врачи начали фиксировать случаи «временной апатии» — пациенты жаловались на полную потерю мотивации, на чувство, будто они «пропускают такты» в мелодии собственной жизни.
Алан Рид, наблюдая за этими сообщениями в новостях, чувствовал, как пазл начинает сходиться. Он сидел за своим столом, и перед ним были разложены три графика.
Первый — падение УФ-излучения Солнца.
Второй — хронология сообщений о гибели птиц, наложенная на карту солнечной активности.
Третий — отчеты о случаях «временной апатии» в крупных городах.
Они совпадали. С пугающей точностью. Каждый новый «провал» на солнечном графике через 12-36 часов вызывал волну странной гибели животных и приступов апатии у людей.
«Они пьют время...» — прошептал Рид, вспомнив слова мальчика. — Они пьют его через свет. Солнечный свет... это не просто фотоны. Это поток энергии, который поддерживает течение времени в нашей локальной системе. Они... высасывают его».
Он посмотрел на свой смартфон. Часы показывали ровное время. Но ему вдруг показалось, что секундная стрелка на долю мгновения дрогнула, замедлилась, прежде чем продолжить свой путь. Иллюзия? Или первый симптом того, что время начинает «заедать»?
***
В лаборатории Сипея перевели в более стабильное состояние. Седативы сгладили острые углы его ужаса, превратив его в фоновую, изнуряющую тоску. Доктор Росс вошла в камеру лично. Она села на стул рядом с койкой.
— Сипей, — ее голос был нарочито мягким. — Мы хотим помочь. Но нам нужно понять. Кто такие «Тени»?
Мальчик смотрел в потолок мутными глазами.
— Они... всегда были там. В ядре. Спили. Солнце... их колыбель. И их тюрьма. Мы... наша цивилизация... мы бурили. Искали энергию. Достали слишком глубоко... до них.
— Когда это произошло? — спросила Росс, скрывая растущее волнение. Это была не фантазия. Это был отчет.
— 2025... — прошептал Сипей. — Кризис... энергетический. Нужно было больше... всегда больше. Мы разбудили сторожей. Они... не злые. Они просто... голодны. Время — их пища. Они начали с малого. С птиц... они ближе к небу. Потом... с нас.
Он повернул голову и посмотрел на Росс. В его взгляде была бездонная, старческая усталость.
— Вы думаете, я молод? Мне... мне четырнадцать лет. По меркам моего времени... я древний старик. Дети рождаются... и за день их кожа становится как пергамент. Реки... они текут все медленнее. Вода становится густой, как мед. Дни длятся недели, а ночи... ночи длятся вечно. Мы называем это «Великим Угасанием». Солнце светит... но светит пустым светом. Он не греет. Он только... подсвечивает наш конец.
Росс слушала, затаив дыхание. Ее разум, воспитанный на строгих научных парадигмах, отказывался верить. Но каждая клетка ее тела кричала, что это правда.
— Почему ты здесь? — спросила она. — Зачем тебя послали?
Сипей закрыл глаза.
— Чтобы предупредить? Нет... — он горько усмехнулся, и это прозвучало жутко в его юном теле. — Предупреждать бесполезно. Это уже случилось. Для вас это будущее. Для меня — прошлое. Меня послали... как записку в бутылке. Чтобы вы знали. Чтобы кто-то в этом... этом отрезке времени... понял, что происходит. Что мы не просто вымерли. Нас... стерли. Стерли из времени. Я — свидетель. Последний крик в пустоту.
Он снова посмотрел на нее, и в его глазах вспыхнула искра странного, почти что сострадания.
— Ваша судьба — это наше прошлое. Вы обречены стать нами.
***
Алан Рид не находил себе места. Он понимал, что его теория безумна. Но она была единственной, которая объясняла все факты. Он попытался связаться с коллегами, отправил несколько осторожных писем. Ответы были вежливыми, но скептичными. «Интересная гипотеза, Алан, но требуются дополнительные данные». Данные! У него были данные! Но они не хотели их видеть.
Он вышел на улицу. Было тепло, светило солнце. Обычный день. Но Рид смотрел на людей по-другому. На женщину, замершую с телефоном у уха, с пустым взглядом. На мужчину, который просто сидел на лавочке и смотрел перед собой. На птиц... вернее, на их отсутствие. Обычный гомон воробьев сменился зловещей тишиной.
Он поднял голову к солнцу. Оно сияло, как всегда. Но теперь он знал. Он видел сквозь слепящий свет. Он видел спящего в его ядре Левиафана, который только-только начал шевелиться во сне. И этот сон подходил к концу.
«Проснись, Солнце...» — мысленно повторил он слова мальчика. — Ты просыпаешься. И когда ты откроешь глаза... для нас все закончится».
Он почувствовал, как по его руке ползет мурашка. Но это была не мурашка страха. Это было предчувствие неминуемой катастрофы, столь грандиозной, что перед ней даже страх был бессилен. Оставалось только ждать.
А в это время в лаборатории доктор Росс изучала результаты сканирования мозга Сипея. В моменты, когда он говорил о «Тенях», в его височных долях вспыхивала активность в зонах, отвечающих не за воображение, а за память. Мальчик не фантазировал. Он вспоминал.
Он вспоминал свой конец. Который для этого мира был еще будущим. Но будущим, которое уже неумолимо надвигалось, пожирая по дороге птиц, время и, вскоре, самих людей.
***
Слова Сипея повисли в стерильном воздухе камеры: «Вы обречены стать нами». Доктор Росс вышла из помещения, сохраняя ледяное спокойствие, но внутри все переворачивалось. Это был не бред. Это был отчет с поля боя, битвы, которую человечество уже проиграло, даже не зная о ней.
Она отдала распоряжение прекратить световое воздействие. Мальчик был слишком ценным активом, чтобы доводить его до полного разрушения. Но ее разум уже работал в ином направлении. Если он говорит правду, то его тело — это ключ. Те самые 0.2% чужеродной ДНК, «хроно-якоря», стабилизирующие его против течения времени. Это можно выделить, изучить, возможно, воспроизвести. Создать убежище. Спасти избранных. Она думала не о человечестве, а о проекте. О выживании знания.
В своей лаборатории она вызвала на экран модель, построенную на основе обрывков данных от Сипея и аномалий, фиксируемых Ридом. На экране Солнце было пронизано черными, похожими на щупальца, структурами, которые высасывали из него не энергию, а некий золотистый поток — визуализацию временной субстанции. «Хронофаги». Древние паразиты, для которых звезды были и колыбелью, и пищей.
Тем временем Сипей, оставшись в темноте, почувствовал минутное облегчение, сменившееся новой волной тоски. Он смотрел на стены своей клетки и видел сквозь них. Видел, как его собственный мир медленно угасал. Он помнил лицо матери, ставшее за час древним, как скала, и ее последний взгляд, полный не любви, а пустоты. Он был свидетелем Великого Угасания, и этот груз был тяжелее любого физического страдания.
Внезапно дверь в его камеру открылась. Вошел не доктор Росс и не знакомые техники. Это был молодой лаборант, Итан, лицо которого было бледным, а руки дрожали. Он быстро огляделся и подошел к койке.
— Они не слушают, — прошептал он, отстегивая ремни. — Они думают, что можно это как-то использовать. Контролировать. Но ты же сказал... это уже случилось.
Сипей смотрел на него с удивлением. В глазах Итона он увидел не научный интерес, а отчаяние. Тот самый человеческий ужас, который заставил его цивилизацию в свое время послать его в прошлое.
— Зачем? — тихо спросил Сипей.
— Я хочу знать, — голос Итана срывался. — Я хочу понять, что будет с моей дочерью. Ей два года. Есть ли у нее... есть ли у нее хоть какое-то будущее?
В этот момент по всему комплексу раздалась резкая сирена. Мигающий красный свет озарил коридоры. Кто-то заметил несанкционированное проникновение в камеру объекта.
***
Алан Рид больше не мог оставаться в стороне. Его теория была безумной, но он знал, что он прав. Он нашел в сети слитые кем-то из сотрудников лаборатории отрывочные данные о ДНК Сипея. Те самые «хроно-якоря». И он понял, что они не просто стабилизируют. Они являются маяком. Они привязаны к определенной временной точке. К 2024 году.
«Он не просто путешественник, — думал Рид, лихорадочно записывая расчеты на салфетке. — Он — аварийный спасательный круг, брошенный в прошлое. Но его цивилизация не учла одного... его присутствие здесь не меняет будущее. Оно его ускоряет. Его "якорь" — это не точка спасения, а точка притяжения для этих... "Теней". Они идут по его следу!»
Он попытался позвонить в несколько экстренных служб, в научные институты. Его поднимали на смех, вешали трубку, советовали обратиться к психиатру. Мир, погруженный в свои мелкие заботы, отказывался видеть надвигающийся конец.
Рид вышел на улицу. Город жил своей жизнью. Но теперь он видел признаки повсюду. Машины, которые на секунду замирали на светофоре, хотя зеленый уже горел. Люди, застывавшие послед шага, с пустыми глазами. Воздух стал густым, звуки — приглушенными, как в подводном царстве. Время не текло больше. Оно булькало, захлебывалось, готовясь остановиться.
Он посмотрел на солнце. Оно висело в небе, неестественно четкое и яркое, но свет его был холодным, безжизненным. Оно больше не согревало. Оно лишь освещало сцену для последнего акта.
***
В подземном комплексе царил хаос. Итан, схватив за руку почти невесомого Сипея, бежал по длинному белому коридору. За ними гремели шаги охраны, слышались крики.
— Куда мы идем? — слабо спросил Сипей, его ноги почти не слушались.
— Есть запасной выход... вентиляционная шахта... — задыхаясь, отвечал Итан. Он не знал, зачем он это делает. Спасать мальчика? Спасать себя? Или просто сделать хоть что-то перед концом, чтобы чувствовать себя человеком?
Они свернули за угол и уперлись в тупик. Перед ними была массивная дверь с кодовым замком. Итан, ругаясь, начал вводить код. Сипей обернулся. Из дальнего конца коридора на них бежали люди в черной форме.
Вдруг все замедлилось. Шаги стали тягучими, как патока. Крики растянулись в низкий, гулкий грохот. Красный свет аварийной сигнализации замер в воздухе, превратившись в статичную багровую сферу. Итан, его палец, тянущийся к последней цифре кода, застыл как статуя.
Сипей почувствовал это первым. Волну абсолютного, всепоглощающего Ничто, катящуюся через время и пространство. Это было не физическое явление. Это был закон, который перестал действовать.
Он посмотрел на застывшего Итана и понял, что это конец. Не взрыв, не тьма. А пауза. Вечная пауза.
Он больше не чувствовал страха. Только бесконечную усталость и странное облегчение. Его миссия была завершена. Он доставил послание. Теперь можно было отдохнуть.
Он закрыл глаза, позволив накатившей волне не-времени поглотить себя. Его последней мыслью было то, что он, наконец, возвращается домой. В тишину.
***
Тишина, наступившая в подземном комплексе, была ненастоящей. Это была не тишина отсутствия звука, а тишина его искажения. Шаги охраны, бегущей по коридору, не смолкли — они растянулись в низкий, гулкий грохот, длящийся бесконечно. Крики застряли в горлах, превратившись в заунывный, нечеловеческий стон. Аварийная сирена замерла, издавая одну-единственную пронзительную ноту, впивающуюся в мозг.
Итан, его палец застывший в сантиметре от кнопки на панели, был подобен мухе в янтаре. Его глаза были широко раскрыты, в них застыло недоумение и ужас. Но осознания не было. Его мысль, его «я» — все было приостановлено.
Сипей был единственным, кто мог воспринимать это изменение. Для него, чье тело было модифицировано для взаимодействия с временными потоками, это было не остановкой, а мучительным замедлением. Он видел, как частицы пыли замерли в луче застывшего красного света. Он чувствовал, как сама ткань реальности тяжело и нехотя провисает, теряя эластичность.
Он посмотрел на Итана и почувствовал острую, режущую жалость. Этот человек хотел спасти его. Хотел узнать будущее для своей дочери. Но будущего не было. Была только бесконечно длящаяся секунда, предваряющая конец.
Внезапно волна искажения отхлынула. С силой сорвавшейся с пружины, время рванулось вперед.
— ...выход! — выдохнул Итан, нажимая кнопку. Дверь с шипением отъехала.
Но Сипей уже знал. Бежать было некуда.
***
Доктор Алан Рид стоял посреди улицы, и мир вокруг него медленно сходил с ума. Светофор на перекрестке замер, показывая одновременно красный, желтый и зеленый. Птица (редкая, уцелевшая) зависла в воздухе, ее крылья расправлены для взмаха, который никогда не закончится. Люди застыли в самых нелепых позах: один, занесший ногу для шага, другой — с открытым ртом для зевка.
Звуки сплелись в какофонию низкочастотного гула и визга. Рид почувствовал приступ тошноты. Его собственное тело было якорем в этом хаосе, но его разум с трудом выдерживал нагрузку. Он смотрел на свои руки — они двигались, но с жуткими, рваными задержками. Он поднял голову к небу.
Солнце... оно не изменилось. Оно сияло тем же холодным, безжизненным светом. Но теперь Рид видел больше. Ему казалось, что он различает на его лике гигантские, едва заметные тени, которые колыхались, как подводные водоросли. «Тени, что пьют время». Они не просто просыпались. Они уже пили. И их пиршество разрывало время на части.
Он побежал. Вернее, он попытался бежать. Его ноги двигались в густой, невидимой патоке. Каждый шаг давался с нечеловеческим усилием. Он должен был добраться до своей обсерватории. Должен был увидеть данные. Это была последняя, отчаянная попытка ученого зафиксировать конец света.
***
В лаборатории доктор Росс с ужасом наблюдала за показаниями датчиков. Все, что было связано с измерением времени, вышло из строя. Атомные часы показывали случайные значения. Сканеры мозговой активности Сипея и персонала выдавали абсурдные энцефалограммы — волны, характерные для глубокого сна, бодрствования и смерти одновременно.
На главном экране мигал тревожный сигнал. «Хронометрическая нестабильность. Уровень Кафки».
— Что это значит? — крикнула она техникам.
— Это... это значит, что причинно-следственные связи начинают рушиться, — бледный инженер сглотнул. — Эффект может предшествовать событию. Следствие может опережать причину. Это... информационный коллапс.
В этот момент по громкой связи раздался голос охранника с поста у выхода, который они с Итоном так и не достигли. Голос был искажен, полон паники и статических помех.
— Центр... мы... мы нашли Итана... он... он говорит, что они уже сбежали. Что мальчик... он... о боже, он говорит, что мальчик уже мертв! Но они же еще в коридоре! Я только что их видел!
Ледяная дрожь пробежала по спине Росс. Эффект опережал событие. Смерть Сипея, которая еще не случилась в ее настоящем, уже посылала эхо в прошлое.
Она бросилась к мониторам, показывающим камеру в коридоре. Итан и Сипей все еще бежали к двери. Но изображение плыло, распадалось на пиксели и снова собиралось. Иногда за Итаном и Сипеем возникали их же собственные, едва заметные фантомные фигуры, уже прошедшие через дверь. Иногда на их месте были лишь пустые коридоры.
Реальность расслаивалась.
***
Сипей остановился, вырвав свою руку из руки Итана.
— Бесполезно, — сказал он, и его голос прозвучал на удивление четко в этом искаженном мире.
— Что? Нет! Мы почти у выхода! — Итан пытался схватить его снова, но его движения были медленными, словно во сне.
— Выхода нет, — Сипей посмотрел на него, и в его глазах не было ни страха, ни сумасшествия. Только бесконечная, всепонимающая печаль. — Они здесь. Они уже здесь. Они не в будущем. Они в разломе. В разрыве, который они сами и создают.
Он повернулся лицом к пустому концу коридора, откуда бежала охрана. Охранники тоже застыли в странных, нелепых позах.
— Я — точка отсчета, — сказал Сипей, обращаясь уже не к Итону, а к чему-то невидимому. — Мой "якорь"... это не просто метка во времени. Это... приглашение. Я думал, я — предупреждение. Но я — сигнальная ракета. Я указал им путь.
Из воздуха перед ним, словно из дрожащего марева, начала проявляться гигантская, не имеющая формы тень. Она не отбрасывалась ни на что, она была сама по себе — клубящаяся чернота, в которой пульсировали сгустки еще более темного ничто. Она не имела ни глаз, ни рта, но она смотрела. И она была голодна.
Итан вскрикнул и отшатнулся, прижимаясь к стене. Его рассудок, и так висящий на волоске, не выдержал этого зрелища.
Сипей стоял неподвижно, глядя в лицо не-существу, пожирающему время.
— Я готов, — прошептал он. — Я домой.
***
Тень не набросилась. Она не двигалась в привычном понимании этого слова. Она просто... развернулась. Как цветок из абсолютного ничто, она распустилась в коридоре, и ее лепестки из тьмы стали поглощать не свет, а саму реальность. Стеллажи по стенам не сгорали — они стирались, как карандашный набросок ластиком. Застывшие в беге охранники начали не стареть, а растворяться в небытии, их формы таяли, как дым на ветру.
Итан, прижавшись к стене, смотрел на это и медленно сползал по ней, его сознание отказывалось принимать происходящее. Он видел, как узор на кафельном полу исчезал, оставляя после себя идеально гладкую, лишенную каких-либо свойств поверхность. Звук растянутой сирены исказился, превратившись в оглушительный белый шум, а затем и вовсе смолк, поглощенный наступающей беззвучной пустотой.
Сипей стоял, не шелохнувшись, в эпицентре этого буйства не-сущего. Его тело начало меняться. Кожа, всего секунду назад бывшая юной и гладкой, покрылась сетью морщин, как высохший плод. Его светлые волосы поседели, затем истончились и осыпались. Он не испытывал боли — лишь стремительную, всепоглощающую усталость. Он чувствовал, как «якорь» внутри него, та самая генетическая метка, погас. Его миссия была завершена. Он доставил послание. Он указал путь. Теперь его собственное время, искусственно растянутое для этого путешествия, стремительно сжималось, возвращаясь к своей истинной точке — к тому моменту в его личном прошлом, когда его мир окончательно исчез.
Он повернул голову к Итану, и в его старческих, мутных глазах на мгновение мелькнула искра чего-то, похожего на извинение. Потом его сгорбленная фигура стала прозрачной, обрисованной лишь легким серебристым контуром, и рассыпалась в облачко пыли, которая медленно осела на исчезающий пол.
***
Доктор Алан Рид так и не добежал до обсерватории. Он рухнул на колени посреди застывшего города, задыхаясь не от нехватки воздуха, а от невозможности дышать в мире, где само понятие «вдох» и «выдох» теряло смысл. Он смотрел на свои руки и видел, как кожа на них то морщится, то снова разглаживается, проживая за секунду целые жизни. Его собственное тело стало полем битвы законов физики.
Он поднял голову к небу. Солнце больше не было просто холодным. Оно стало плоским. Двумерным, как картинка в книге. А потом и эта картинка начала блекнуть, выцветать, словно чернила на старом пергаменте. Небо за ним было не черным. Оно было... отсутствующим. Ни черным, ни белым, ни синим. Просто ничем.
«Проснись, Солнце...» — прошептал он беззвучно, и его губы онемели, застыв в последней гримасе понимания. — Ты проснулось».
Он почувствовал, как его мысли становятся тяжелыми, вязкими. Воспоминания о жене, о первых открытиях, о вкусе утреннего кофе — все это спуталось в один бессмысленный клубок, а затем начало расползаться, как песок сквозь пальцы. Он не чувствовал страха. Страх был эмоцией, а эмоции требовали времени для своего течения. А времени не осталось.
Последнее, что успел зафиксировать его ученый ум, — это то, что тени вокруг него не стали длиннее. Они перестали существовать вовсе, потому что исчез свет, который их отбрасывал. Исчезло пространство, в котором они могли падать.
Мир не закончился взрывом. Он закончился тишиной. Но не тишиной отсутствия звука, а тишиной отсутствия всего.
***
Доктор Ивина Росс стояла в центре командного зала и смотрела, как гаснут мониторы. Один за другим. Не с помехами и статикой, а просто... угасали. Сначала изображение, потом рама, потом сам корпус. Стеллажи с отчетами рассыпались в пыль. Пластиковые карточки пропусков на груди у ее сотрудников испарялись.
Она видела, как один из техников, все еще сидевший на своем месте, начал стремительно стареть, его спина согнулась, а взгляд потух. Следующий техник, напротив, стал моложе, превратился в юношу, затем в ребенка, в младенца... и исчез, не оставив даже воспоминания о себе.
Она поняла все. Поняла ужасающую простоту механизма их уничтожения. «Тени» не были злыми. Они были фундаментальной силой, хищниками, стоящими вне понятий добра и зла. Они не уничтожали миры. Они просто... питались их временем. А без времени не могло существовать ни пространство, ни материя, ни мысль.
Ее последней мыслью, холодной и четкой, даже в этом хаосе, было осознание полного, тотального провала. Нельзя было договориться, нельзя было сражаться, нельзя было спрятаться. Нельзя было даже наблюдать. Ее наука, ее власть, ее амбиции — все это оказалось пылью, и теперь исчезала даже эта пыль.
Она попыталась что-то сказать, издать какой-нибудь звук, последний акт воли в угасающей вселенной. Но ее голосовые связки растворились раньше, чем она смогла их напрячь.
Комната, стены, пол, потолок — все слилось в однородную, бесцветную, беззвучную пустоту.
***
Там, где когда-то была Солнечная система, где кипела жизнь, текли реки, строились города и рождались мечты, не осталось ничего. Ни обломков, ни пыли, ни памяти.
Не осталось даже пустоты космоса. Осталось лишь абсолютное Ничто. Отсутствие.
И в этом Ничто, на миг, родилось последнее эхо. Оно не имело источника, ибо не было места. Не имело звука, ибо не было среды. Но оно было. Оно было смыслом, взывающим в бессмысленную пустоту.
***
И в безвременной, беспространственной вечности, это эхо повисло, не находя ответа. Потому что отвечать было некому. И нечему.
Конец!
Понравилась история? Тогда поддержите ДОНАТОМ и лайком, нажмите на черный баннер ниже!
Читайте и другие наши рассказы:
Очень просим, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)