Новый Год Виктор Петрович встречал в квартире Максима. Не в своей, родной, с высокими потолками и запахом старого паркета, а в стандартной «хрущевке» сына. Воздух был густым от запаха мандаринов и елки, купленной в последний момент, но для Виктора он все еще пах лекарствами и больницей.
Он сидел в глубоком кресле, укутанный пледом, и наблюдал. Его силы возвращались медленно, как вода через треснувшую дамбу. Каждый вздох давался легче, но в груди по-прежнему сидела усталость, тяжелая и липкая, как смола.
Максим и Лена суетились на кухне, пытаясь приготовить хоть что-то праздничное. Слышны были их сдержанные, почти деловые реплики:
— Салат куда ставить?
— Дай, я донесу.
— Осторожно, не урони.
Они ходили вокруг него, как вокруг хрустальной вазы, боясь лишним словом или движением причинить боль. Эта неестественная, натянутая забота была почти тяжелее открытой вражды.
По телевизору гремели бойкие поздравительные речи, мигали огни, пели артисты. Виктор Петрович смотрел на экран, но не видел его. Он видел другую картину. Свой зал. Ёлку, украшенную старыми, потрескавшимися игрушками — стеклянными сосульками, шишками, обсыпанными блестками. Лиду, ставящую на стол её знаменитый салат «Оливье», секрет которого он так и не узнал. Маленького Максима, нетерпеливо топающего у елки в ожидании подарков.
— Дедуля, хочешь мандарин? — Лена подошла к нему, держа на ладони оранжевый шарик. Ее глаза были полны такой неуверенной, испуганной надежды, что он не смог отказать.
— Спасибо, — тихо сказал он, беря фрукт. Кожура была шершавой и пахучей. Он чистил ее медленно, чувствуя, как брызги эфирного масла щиплют кожу.
Они сели за стол. Трое. Слишком просторный для них стол. Максим налил шампанского.
— Ну… за Новый год, — поднял он бокал. — За… за новое начало.
Они чокнулись. Виктор Петрович лишь пригубил. Врач запретил алкоголь. Он сидел и смотрел на салат в своей тарелке. Он был другим. Не таким, как у Лиды.
— Пап, как тебе? — спросил Максим, пытаясь разрядить обстановку.
— Ничего, сынок, — ответил Виктор. — Спасибо.
Наступила тягостная пауза. Громче зазвучал телевизор. Лена вдруг всхлипнула. Она положила вилку и закрыла лицо руками.
— Я не могу… — всхлипнула она. — Мы сидим тут, а он… а он должен был бы быть в своем доме! Это все я! Я испортила все!
Максим мрачно смотрел в стол. Виктор Петрович откашлялся.
— Хватит, Лена, — сказал он, и его голос прозвучал неожиданно твердо. — Пролитое не соберешь. Ситуацию не исправишь. Будем жить, как есть.
— Но как? — подняла на него заплаканное лицо внучка. — Как ты можешь просто… жить? После всего?
Он отодвинул тарелку и посмотрел на них обоих. На сына, который не смотрел ему в глаза, и на внучку, у которой дрожали губы.
— Потому что я жив, — просто сказал он. — Меня не сломали. Не убили. И пока я дышу, у меня есть выбор. Злиться на вас до конца своих дней. Или… попытаться принять то, что есть. Ради себя самого. Ненависть — слишком тяжелый груз для старых костей.
Он помолчал, глядя на огни гирлянды, отражавшиеся в стекле сервиза.
— Квартира… — он произнес это слово без былой боли, с какой-то новой, горькой отрешенностью. — Она была как живая. Но вы оказались правы в одном — я цеплялся за прошлое. За тени. Пора учиться жить с призраками, а не в них.
В этот момент с экрана телевизора раздался бой курантов. Все автоматически повернулись к нему. Максим потупил взгляд, Лена снова расплакалась. Виктор Петрович сидел прямо, слушая торжественный звон. Он не загадывал желаний. Какое уж тут желание.
Когда бой окончился, Максим встал и неуверенно подошел к отцу.
— С Новым годом, папа, — он обнял его, и его объятия были неловкими, но искренними. — Я все исправлю. Обещаю.
Виктор Петрович похлопал его по спине. Он не верил в обещания. Он верил только в поступки.
Лена тоже подошла и прижалась к его плечу.
— Прости меня, дедуля… пожалуйста…
— Я не могу тебя простить, Леночка, — тихо сказал он, глядя поверх ее головы в окно, где в черном небе вспыхивали чужие праздничные фейерверки. — Не сейчас. Но я могу дать тебе шанс. И себе. Чтобы не встречать следующий Новый год с таким же камнем на душе.
Он посмотрел на их растерянные, испуганные лица, на этот чужой, но чистый дом, на свою немощную руку, лежащую на коленях. Да, его дом был украден. Его здоровье подорвано. Его доверие предано. Но в этой новогодней ночи, горькой и одинокой даже в окружении родных людей, он сделал свой главный выбор. Он выбрал жизнь. Не ту, что была, а ту, что осталась. И в этом выборе была его личная, тихая и никому не видимая победа.
***
Январское солнце, бледное и холодное, пробивалось сквозь занавески в комнате Максима. Виктор Петрович сидел у окна в том же кресле, глядя на голые ветви деревьев во дворе. Прошло две недели после Нового года, и ритм жизни в доме сына постепенно входил в новую, неустойчивую колею.
Он больше не был гостем на птичьих правах. Он стал проблемой, которую нужно было решать. Тихой, неприятной, но неизбежной.
Дверь в комнату скрипнула. На пороге стояла Лена. В руках она держала небольшую картонную коробку.
— Дедуля… — она сделала неуверенный шаг внутрь. — Я… я кое-что принесла. Решила разобрать вещи на даче. Чтобы ты не мерз там.
Она поставила коробку ему на колени. Он медленно заглянул внутрь. Там лежали его бритвенный станок, старая, но теплая домашняя куртка, несколько любимых книг и… фотография в деревянной рамке. Та самая, где он и Лида молодые, на фоне завода.
Он взял рамку в руки. Дерево было холодным.
— Спасибо, — тихо сказал он. Это был первый шаг. Неловкий, запоздалый, но шаг.
— Там еще… — Лена замолчала, переступив с ноги на ногу. — Игорь уехал. В другой город. Сказал, что здесь для него больше нет перспектив.
Виктор Петрович лишь кивнул. Он не чувствовал ни радости, ни торжества. Только пустоту. Циник, сломавший его жизнь, просто перешел на другую клетку шахматной доски. Игра для него продолжалась.
— А что… что с квартирой? — спросил он, глядя на фотографию.
— Папа написал заявление в профком. Отказался от любых претензий. Говорит, она должна остаться твоей. Юристы говорят, что теперь, после этого скандала, администрация не посмеет ее трогать.
Он снова кивнул. Квартира. Его крепость. Теперь она была похожа на крепость после штурма — стены уцелели, но внутри все было разграблено и осквернено. Мысль вернуться туда, в это молчаливое царство воспоминаний, где из каждого угла на него будет смотреть призрак былого счастья, вызывала у него не боль, а тяжелую, неподъемную усталость.
В тот же вечер к нему подошел Максим. Он держал в руках папку с документами.
— Пап, нам нужно поговорить о твоих пенсионных делах. И о даче. Надо оплатить налоги, разобраться с электросчетчиком…
Виктор Петрович смотрел на сына, который говорил с ним тоном бухгалтера, докладывающего о состоянии счета, и понимал: они не знали, как быть с ним дальше. Они вернули его из небытия, но не знали, куда его деть. Он был живым укором, вещью в себе, которая мешала расстановке мебели в их новой, вымученной жизни.
— Максим, — прервал он его. — Отвези меня на дачу.
Сын уставился на него в немом изумлении.
— На дачу? Пап, ты с ума сошел? Там же зима, холод!
— Мне нужно посмотреть, — настаивал Виктор Петрович. — Одну минуту. И все.
Максим пытался отговаривать, но в глазах отца он увидел то, что заставило его замолчать — не просьбу, а приказ. Тот самый, что он не слышал от отца много лет.
Они поехали на следующий день. Дорога была молчаливой. Когда машина остановилась у знакомой калитки, Виктор Петрович медленно вышел. Воздух был колючим от мороза. Он прошел по утоптанной тропинке к дому. Дверь была заколочена крест-накрест досками — видимо, так ее «законсервировали» после его отъезда.
Он постоял минуту, глядя на занесенное снегом крыльцо, на обледеневшие окна. Это место, где он чуть не умер. Это место, где он принял решение бороться.
Он обернулся к Максиму, который нервно переминался с ноги на ногу у машины.
— Все, — сказал Виктор Петрович. — Поехали обратно.
— Но… зачем? — не выдержал Максим. — Зачем ты сюда приехал?
Виктор Петрович сел в машину, хлопнул дверью и посмотрел прямо перед собой.
— Чтобы попрощаться, — ответил он просто. — Со старой жизнью. С тем, что было. Чтобы начать новую. Какую — я пока не знаю. Но она точно не здесь.
Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Он сделал еще один шаг. Не назад, в прошлое, и не вперед, в неизвестность. А в сторону. В сторону тихого, одинокого, но своего собственного будущего. Без квартиры, которая стала ему мавзолеем. Без семьи, которая стала ему чужой. Но с собой. С тем, кто он есть. Сломанный, но не сломленный. Одинокий, но свободный.
Конец!
Понравилась наша история? Тогда поблагодарите автора ДОНАТОМ! Ей будет очень приятно! Для этого нажмите на черный баннер ниже
Первую часть можно прочитать по ссылке:
Читайте и другие рассказы на канале:
Если не затруднит, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)