— Доктор, вам не показалось? В морге по ночам кто-то поет.
— Галлюцинации. Усталость. Уходи.
— Но я же сам слышал! Это... она. Из холодильника.
— Молчать! Ни слова об этом. Иначе оба лишимся работы.
— А если она не мертва? Если мы похороним ее заживо?
— Слишком поздно. Протоколы подписаны. Она уже в списке.
— Но песня... Я ее узнал. Эту песню пела только моя мать. Как она может знать ее мелодию?
***
Холодный, резкий свет люминесцентных ламп выхватывал из полумрака стерильные контуры столов, блеск хромированных кранов и молчаливые очертания зачехленного оборудования. Воздух был густым и тяжелым, пропахшим формалином, хлоркой и вечной, невысказанной грустью. Игорь Васильевич застегивал свой потрепанный кожаный портфель, с наслаждением думая о тишине собственной квартиры, о бокале коньяка, который согреет остывшее за день нутро. Еще один день подошел к концу. Еще один день, состоящий из молчаливых пациентов и безмолвных протоколов.
И вот, в этой гробовой тишине, он услышал.
Сначала это было едва уловимо, словно шум в собственных ушах от усталости. Но нет. Это была мелодия. Тихая, протяжная, похожая на колыбельную. Женский голос, чистый и высокий, выводил незнакомые, но до боли знакомые ноты. Мелодия струилась по холодному воздуху, обволакивая металл и кафель, наполняя пространство призрачным, необъяснимым теплом.
Игорь замер, пальцы застыли на пряжке портфеля. Сердце, привыкшее к размеренному, ленивому ритму, вдруг заколотилось где-то в горле. Он медленно обернулся, вглядываясь в дальний угол, где стояли камеры-холодильники. Никого. Только ряды матовых металлических дверц.
— Кто здесь? — его голос прозвучал неестественно громко, нарушая заколдованную тишину.
Пение прекратилось. Словно его и не было. Игорь с силой провел рукой по лицу. «Переработался, — сурово сказал он сам себе. — Нервы. Пора в отпуск. Или к психиатру». Он потянулся за портфелем, но ноги сами понесли его к холодильникам. Шаг за шагом. Прислушиваясь. Тишина была абсолютной, давящей.
Он подошел к одной из ячеек, откуда, как ему показалось, доносился звук. Номер 17. Молодая женщина. Поступление сегодня утром, ДТП на выезде из города. Он сам проводил внешний осмотр. Он отвернулся, пытаясь отогнать наваждение, но мелодия снова возникла в памяти, настойчивая, как зубная боль. Та самая колыбельная. Та, что пела ему мама, когда он был маленьким и боялся темноты. Та, что он не слышал уже сорок лет и был уверен, что напрочь забыл.
Дверь в предбанник скрипнула. В проеме стоял санитар Николай, мужчина лет шестидесяти, с лицом, испещренным морщинами, как старой кожей.
— Игорь Васильевич, вы еще здесь? А я уж думал, один дежурный свет забыл выключить.
Игорь посмотрел на него, ища в его глазах хоть какое-то подтверждение своему безумию.
— Коля, ты... ты ничего не слышал? Прямо сейчас?
Николай нахмурился, его пальцы сами собой потянулись к нательному крестику.
— Слышал. Опять. На прошлой неделе тоже было. Думал, показалось. Бабки на первом этазе, что полы моют, по радио слушают.
— Нет, — перебил его Игорь. — Не по радио. Это... пение.
— Так точно, пение, — Николай опустил глаза. — Женское. Отсюда. Из семнадцатой. Я в прошлый раз думал, мне чудится, от давления. А раз вы слышите... — Он не договорил, но его испуганный взгляд был красноречивее любых слов.
— Чушь собачья, — резко сказал Игорь, но в его голосе не было уверенности. — Иди, Коля. Я скоро.
Санитар кивнул и поспешно ретировался, словно боясь, что стены морга вот-вот заговорят. Игорь остался один. Он снова подошел к ячейке №17. Медленно, почти ритуально, выдвинул плиту. Под простыней угадывались хрупкие контуры тела. Он откинул ткань.
Перед ним лежала девушка. Лет девятнадцати. Темные, почти иссиня-черные волосы раскидались по белой клеенке, как воронье крыло. Лицо было бледным, но удивительно спокойным, без следов страданий. Длинные ресницы отбрасывали тень на щеки. Она была прекрасна, как фарфоровая кукла, уснувшая вечным сном. И от нее, от этого холодного, бездыханного тела, всего несколько минут назад исходила та самая, давно забытая мелодия. Мелодия его детства.
Игорь вернулся в свой кабинет. Руки дрожали. Он налил себе воды из кулера, но стакан выскользнул из непослушных пальцев и разбился о пол. Он смотрел на осколки, и в них, как в калейдоскопе, вспыхивали обрывки воспоминаний. Мамино лицо, склонившееся над кроваткой. Ее теплые руки. Нежный голос, напевающий что-то старинное, грустное и бесконечно уютное. «Спи, мой мальчик, спи...» Он давно похоронил эти воспоминания вместе с ней. Что они делали здесь, в этом царстве смерти?
Он сел за компьютер. Нужно было найти рациональное объяснение. Аудиогаллюцинации. Синдром хронической усталости. Воздействие паров формальдегида. Но почему ту же мелодию слышал Николай? Совпадение? Массовый психоз? Он открыл дело на ячейку №17. Мария Семенова, 19 лет. Место проживания: улица Гагарина, 15. Причина смерти: политравма в результате ДТП. Второй погибший в той же аварии... Его взгляд зацепился за имя. Анна Миронова. 45 лет. Мать.
Имя ударило его, как током. Анна Миронова. Та самая Аня. Анечка. С карими глазами, в которые он когда-то готов был смотреть вечность, и смехом, от которого становилось светло даже в самый пасмурный день. Он откинулся на спинку стула, и комната поплыла перед глазами. Нет. Не может быть. Слишком много совпадений. Одна и та же песня. И теперь... ее дочь.
Он вспомнил их последний разговор. Ему было двадцать. Родители, узнав о его связи с простой медсестрой из провинции, устроили скандал. «Она тебе не пара, Игорь. У нее нет будущего. Ты подаешь большие надежды!» Он был слаб. Испугался. Сказал ей, что все кончено. Помнил, как она смотрела на него — не с ненавистью, а с бесконечной, всепонимающей печалью. «Ты пожалеешь, Игорь», — сказала она тогда тихо и ушла. Больше он ее не видел. Через год его мама умерла. А он, как и хотели родители, женился на «достойной» девушке, брак с которой распался через пять лет, оставив после себя лишь горький осадок и пустую квартиру.
Он не знал, что у Анны была дочь. От него? Нет, не могло быть. Они расстались. Но эта мысль, дикая, пугающая, уже засела в его мозгу, как заноза.
На следующий день он не находил себе места. Делал ошибки в отчетах, был резок с коллегами. После смены он не пошел домой. Он поехал по адресу, указанному в деле. Улица Гагарина, 15. Старая пятиэтажка, обшарпанная, но ухоженная. Он поднялся на третий этаж. Дверь открыла пожилая женщина с добрым, но усталым лицом. Вера Семеновна, как выяснилось, соседка, которая помогала Анне и Маше.
— Вы кто? — настороженно спросила она.
— Я... врач. Из больницы, — соврал Игорь, чувствуя, как краснеет. — Хотел выразить соболезнования. Уточнить некоторые детали для отчета.
Вера Семеновна впустила его в квартиру. Небольшая, но уютная. На стенах — фотографии. Он не удержался и подошел ближе. Анна. Почти не изменилась. Только во взгляде появилась та самая, знакомая ему грусть. И девушка. Мария. Та самая, что лежала сейчас в его морге. У нее были Аннины глаза. И его подбородок. Та самая ямочка, которую ему всегда ставили в упрек родственники.
— Ужас, что случилось, — вздохнула Вера Семеновна, усаживая его на диван. — Анечка... Золотой человек. Одна Машеньку поднимала. А девочка — чудо. В консерваторию поступила, певицей мечтала стать. Голос у нее... ангельский.
Игорю стало душно. «Ангельский», — эхом отозвалось в нем.
— А отец Марии? — с трудом выдавил он.
Вера Семеновна покачала головой.
— Его не было. Аня никогда о нем не говорила. Только... — она запнулась, — только Маша в последнее время все пыталась его найти. Говорила, мама хранит какую-то коробку с старыми письмами. Нашла ее перед самым... перед аварией. Очень расстроилась чем-то.
Игорь почувствовал, как пол уходит из-под ног.
— Вера Семеновна, можно... можно мне взглянуть на эту коробку?
Старушка смерила его долгим, пронзительным взглядом. В ее глазах читалась не просто усталость, а какая-то древняя, женская мудрость.
— Вы не просто врач, правда? — тихо спросила она.
Он не смог солгать во второй раз. Молчание было его ответом.
Вера Семеновна кивнула, словно что-то поняв, и вышла из комнаты. Вернулась с небольшой картонной коробкой. В ней лежали пожелтевшие фотографии, несколько потрепанных конвертов. Игорь с дрожью в руках взял верхний снимок. Он и Анна. Лето. Парк. Ему восемнадцать, ей — семнадцать. Они смеются, он обнимает ее за плечи. Он не помнил, чтобы эта фотография существовала.
Потом он взял конверт. С его старым почерком. Письмо, которое он написал ей после того, как под давлением родителей порвал отношения. Он писал, что это конец, что у них нет будущего. Глупые, жестокие, надуманные слова.
И в самом низу коробки лежала открытка. На ней детским почерком было выведено: «Мамочке от ее Машеньки». А внутри... вложенный листок, нотная запись. И название песни: «Колыбельная мамы». Той самой. Рядом с нотами — пометка, сделанная рукой Анны: «Песня его матери. Всегда ее пела Маше. Та самая...»
Все сложилось. Пазл был собран, и картина оказалась ужасной. Он сидел, сжимая в руках пожелтевшую бумагу, и не мог выдавить из себя ни звука. Слезы, которых не было даже на похоронах его собственной матери, подступили комом к горлу. Он не плакал. Он рыдал. Тихо, беззвучно, сотрясаясь всем телом. Вера Семеновна молча положила ему на плечо свою морщинистую руку.
— Она... она моя, — прошептал он, когда смог говорить. — Мария. Моя дочь.
— Я догадалась, — тихо ответила старушка. — Аня никогда вас не забывала. И Маше всегда говорила, что папа у нее особенный. Что он придет, когда будет нужно.
«Когда будет нужно». Сейчас. Сейчас было нужно. Его дочь лежала в морге. Мертвая. Но... пение. Это же не могло быть галлюцинацией. Это был знак. От Анны? От Бога? От его собственной загубленной совести?
Он вскочил.
— Она может быть жива! — выкрикнул он, и сам испугался этой мысли.
— Как? Ее... ее уже... — Вера Семеновна с ужасом посмотрела на него.
— Я не знаю! Но я должен проверить. Я должен!
Он выбежал из квартиры, не прощаясь, неся в себе жуткую, безумную надежду.
Наутро он пришел к главному врачу Сергею Петровичу. Тот сидел в своем просторном кабинете за массивным дубовым столом и пил кофе.
— Игорь Васильевич, что случилось? Вид у тебя, как у привидения.
— Сергей Петрович, по поводу трупа Семеновой Марии из ячейки 17. Нужно срочно провести повторное, более глубокое обследование. Есть основания полагать, что... что констатация смерти могла быть ошибочной.
Сергей Петрович поставил чашку с таким звонким стуком, что кофе расплескался.
— Ты в своем уме? Ошибочна? Ее доставила скорая, констатировали в приемном покое. Ты сам проводил внешний осмотр! Какие еще могут быть основания? Показалось?
— Она... она издает звуки, — сказал Игорь, понимая, насколько это звучит абсурдно.
— ЗВУКИ? — главврач покраснел. — Игорь, ты себя слышишь? Газы в кишечнике? Мышечный спазм? Ты патологоанатом с двадцатилетним стажем! Ты должен быть первым, кто отбрасывает эту... эту мистику! Какой позор для больницы, если эта информация просочится! Представь заголовки: «В морге запели покойники»!
— Это не мистика! — горячо возразил Игорь. — Это может быть летаргическая кома, глубокий кататонический ступор с минимальными признаками жизни, которые не были замечены при первичном осмотре в суматохе! Я требую провести ЭЭГ, ЭКГ!
— ТРЕБУЕШЬ? — Сергей Петрович встал, опершись руками о стол. — Ты никто здесь ничего не требуешь! Я не позволю тебе вскрывать труп на основании твоих фантазий! Это против всех протоколов! Ты хочешь уголовного дела? На меня? На себя? Успокойся. Иди домой. Выпей валерьянки.
— Если я прав, а мы ее похороним заживо, это будет убийство! — крикнул Игорь, теряя самообладание.
— А если ты не прав, и мы поднимем панику из-за твоих галлюцинаций, это будет конец и твоей карьере, и моей! Дело закрыто. И если я услышу об этом еще раз, считай себя уволенным. Выйди.
Игорь вышел, чувствуя, как ярость и отчаяние сжимают его горло. Система. Он всю жизнь был ее винтиком. Педантичным, послушным. А сейчас система грозилась раздавить его дочь. Его. Дочь. Он не сомневался в этом больше.
Он вернулся в морг. Была ночь. Он был один. Он запер дверь изнутри. Это был его последний шанс. Его искупление.
Он выдвинул плиту с телом Марии. Его руки дрожали, но движения были точными, выверенными годами практики. Он подключил портативный электроэнцефалограф, который обычно использовали для научных исследований. Он прикрепил датчики к ее голове. Включил аппарат. Экран замигал. Прямая линия. Смерть.
«Нет, — мысленно умолял он. — Пожалуйста. Нет».
И тогда он снова начал напевать. Тихо, сбивчиво, ту самую колыбельную. Ту, что пела его мать. Ту, что пела Анна. Ту, что пела его дочь.
— Спи, моя радость, усни...
На экране, который показывал активность мозга, появилась легкая, едва заметная рябь. Словно отзвук далекого эха. Игорь замер, не веря своим глазам. Он увеличил чувствительность прибора, его пальцы стали влажными от холодного пота. Он снова запел, громче, настойчивее, вкладывая в старые слова всю свою тоску, все отчаяние, всю надежду.
— В доме погасли огни...
И снова — дрожь. Слабый, но неоспоримый всплеск электрической активности мозга. Не смерть. Не смерть! Кома. Глубокая, запредельная, но жизнь цеплялась где-то в самых потаенных глубинах ее существа, откликаясь на знакомую с колыбели мелодию. Это был не мистический голос с того света. Это была ее душа, ее память, звучавшая из самой бездны, куда ее загнала травма.
Теперь он знал. Он был абсолютно уверен. И это знание придало ему ледяное, ясное спокойствие. Страх исчез. Осталась только решимость.
Он действовал быстро, с выверенной точностью хирурга на поле боя. Он отключил аппарат, убрал датчики. Его мысли работали с бешеной скоростью. Вызвать «скорую» из своего же морга? Невозможно. Поднимет панику, прибежит Сергей, и все кончится. Нужно было действовать в обход системы.
Он позвонил Николаю. Санитар ответил не сразу, голос был сонный.
— Коля, это Игорь. Слушай внимательно. Мне нужна твоя помощь. И твое молчание.
— Игорь Васильевич, что случилось? Опять это... пение?
— Хуже. Или лучше. Я не знаю. В семнадцатой ячейке — живой человек. Девушка в коме.
В трубке повисло долгое, гробовое молчание.
— Вы... вы в своем уме? — наконец прошептал Николай.
— Я никогда не был так здравомыслящ. Сергей Петрович запретил это проверять. Если мы ее не вывезем отсюда до утра, ее похоронят заживо. Ты хочешь этого на своей совести?
Еще одна пауза. Игорь слышал тяжелое дыхание санитара.
— Что делать? — наконец спросил тот, и в его голосе послышалась та же решимость, что и у Игоря.
— У тебя есть старый микроавтобус, да? Тот, что для хозяйственных нужд? Подъезжай к служебному входу. Через пятнадцать минут. Никому ни слова.
Он положил трубку. Дальше был самый рискованный шаг. Он нашел в своем телефоне номер, который не набирал много лет. Номер отделения реанимации. Он попросил соединить с дежурным врачом.
— Алло? Отделение реанимации, врач Петрова.
— Лена, это Игорь Васильевич, патологоанатом.
— Игорь? Что случилось? Ты в порядке?
— Слушай, мне нужна твоя помощь. Срочно. Вне протокола. Ко мне... ко мне поступает девушка. Глубокая кома, ошибочно констатирована смерть в приемном покое. Я везу ее к вам. Тихо. Без лишнего шума. Без вызова «скорой». Будь готова.
— Ты издеваешься? — голос Лены стал резким. — Игорь, это же... это самоуправство! Тебя уволят! Меня уволят!
— Еленa, ее похоронят заживо. Ей девятнадцать лет. Она певица. У нее вся жизнь впереди. Я... я знаю ее мать.
В трубке послышался тяжелый вздох.
— Черт. Черт возьми, Игорь... Ладно. Вези. Но если что... я тебя не знаю.
— Спасибо. — Он чуть не разрыдался от благодарности. — Большое спасибо.
Он положил трубку и вернулся к Марии. Он аккуратно, с нежностью, которой не испытывал много лет, перенес ее с плиты на каталку. Накрыл теплым одеялом. Ее лицо было по-прежнему безжизненным, но он уже знал, что за этой маской смерти скрывается битва за жизнь.
Ровно через пятнадцать минут у служебного входа зажглись фары старого микроавтобуса. Игорь открыл дверь. Николай помог закатить каталку внутрь.
— Господи, помилуй, — перекрестился санитар, глядя на бледное лицо девушки.
— Она жива, Коля. Держись за это.
Они поехали по ночному городу. Фонари мелькали за окном, отбрасывая длинные тени на пустынные улицы. Игорь сидел на заднем сиденье, держа Марию за холодную, неподвижную руку. Он смотрел на нее и видел в ее чертах Анну. Ту Анну, которую он предал. Ту жизнь, которую он не прожил. И теперь судьба давала ему шанс. Не вернуть прошлое. Не стать отцом для этой девушки. Но спасти ее. Исправить одну, самую страшную ошибку своей жизни.
Они въехали на территорию больницы с другой стороны, вдали от главного входа. Игорь заранее предупредил Лену. Дверь в реанимацию была приоткрыта. Они быстро внесли каталку внутрь.
Лена Петрова, худая женщина лет сорока с острым, умным лицом, уже ждала их. Увидев Марию, она тут же взяла дело в свои руки.
— Быстро, в палату три! Подключаем мониторы, капельницу!
Медсестры, предупрежденные ею, бросились выполнять приказы. Игорь стоял в стороне, чувствуя себя лишним. Он смотрел, как на экране кардиомонитора замигал слабый, но стабильный ритм. Как установили капельницу с питательным раствором. Как Лена проверяла зрачки, рефлексы.
— Ты был прав, — тихо сказала она, подойдя к нему. — Глубокая кома. Причины пока неясны. Но она жива. Официально... я оформлю ее как поступление из приемного покоя с ошибкой в первичных документах. Будут вопросы, но я что-нибудь придумаю.
Игорь кивнул. Он не находил слов. Силы, что держали его все это время, внезапно покинули его. Он прислонился к стене, чтобы не упасть.
— Спасибо, Лена.
— Иди домой, Игорь. Ты сделал все, что мог. Дальше — наша работа.
Он вышел из больницы на рассвете. Первые лучи солнца золотили крыши домов. Воздух был чистым и холодным. Он вдыхал его полной грудью, и ему казалось, что он не дышал по-настоящему много-много лет.
Он не пошел домой. Он поехал на кладбище. Он нашел свежую могилу Анны. На простом деревянном кресте была прикреплена ее фотография. Она улыбалась. Такой, какой он запомнил ее в самые счастливые дни.
Он опустился на колени на холодную землю. Слез уже не было. Была только огромная, всепоглощающая тишина и боль, которая наконец-то нашла выход.
— Прости меня, Аня, — прошептал он. — Прости за слабость. За глупость. За все эти годы, которые я у тебя украл. Я не знал... не знал о Маше. Но это не оправдание. Я спасу ее. Я обещаю. Я не стану ее отцом. Я не имею на это права. Но я буду рядом. Как врач. Как страж. Как тень, которая будет оберегать ее до конца своих дней. Дай мне только шанс... Дай мне знать, что ты меня простила.
Ветер шевельнул ветки голых деревьев, и ему показалось, что это ее легкое, прощающее прикосновение. Он сидел там долго, пока солнце не поднялось выше и не осветило всю землю своим безразличным и прекрасным светом.
Прошло несколько недель. Скандал удалось замять. Сергей Петрович, узнав правду, не стал поднимать шум — признавать ошибку больницы было для него страшнее, чем закрыть глаза на самоуправство Игоря. Игоря отстранили от работы на месяц «для восстановления», но увольнять не стали. Слишком много он знал и слишком уважаем был среди коллег.
Мария оставалась в коме. Но ее состояние стабилизировалось. Врачи проводили терапию, и появилась слабая надежда.
Игорь каждый день приходил к ее палате. Он не заходил внутрь. Он стоял за стеклом и смотрел на нее. На ее спокойное лицо, на мониторы, отсчитывающие ритм ее жизни. Он разговаривал с врачами, изучал историю болезни. Он стал ее самым внимательным и незримым хранителем.
Однажды вечером, как обычно, он стоял у стекла. В палате никого не было, кроме дежурной медсестры. И вот он увидел, как палец Марии дрогнул. Едва заметно. Потом еще раз. Сердце Игоря замерло.
Медсестра заметила это тоже и бросилась к ней. Через несколько минут в палате уже была Лена Петрова.
Игорь не двигался, впившись пальцами в подоконник. Он видел, как веки Марии затрепетали и медленно, тяжело приподнялись. Она смотрела в потолок ничего не понимающим, мутным взглядом. Потом ее взгляд медленно пополз по стене, по оборудованию, и наконец остановился на стекле, за которым стоял он.
Она смотрела на него. Неузнающим, пустым взглядом. Но она видела его. Она была жива.
Лена вышла к нему, усталая, но с легкой улыбкой.
— Она приходит в себя. Очень медленно. Память, скорее всего, будет восстанавливаться долго. Но... она вернулась.
Игорь кивнул. Он не мог говорить.
— Хочешь зайти? Познакомиться?
— Нет, — тихо сказал Игорь. — Не сейчас. Не надо.
Он посмотрел на Марию еще раз. Она уже закрыла глаза, снова погружаясь в сон. Но теперь это был просто сон, а не бездна.
Он повернулся и пошел по длинному больничному коридору. Он не оглядывался. Он знал, что его путь лежит не в эту палату. Его путь — это искупление, которое только началось. Он спас ее не как отец, а как врач. И как человек, который нашел в себе силы посмотреть в глаза своему прошлому и исправить его.
Он вышел на улицу. Шел мелкий, колючий снег. Он поднял лицо к небу, и снежинки таяли на его щеках, как слезы, которых он больше не мог пролить.
Он улыбнулся. Впервые за долгие, долгие годы он чувствовал себя спокойно. Он получил свой второй шанс. И он не уйдет, не использовав его до конца. Он будет беречь ее издалека. Молча. Терпеливо. Как ангел-хранитель, искупающий свою вину.
И в тишине его сердца снова зазвучала та самая колыбельная. Но теперь она звучала не как призрак прошлого, а как колыбельная для будущего. Для будущего его дочери.
Понравился рассказ? Тогда поблагодарите автора ДОНАТОМ, для этого нужно нажать на черный баннер ниже.
Читайте и другие наши истории:
Если не затруднит, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)