Звук работающего телевизора в гостиной действовал на нервы, как бормашина. Бу-бу-бу, перепалки политиков, наигранные аплодисменты. Марина стояла у кухонной мойки, с остервенением натирая тарелку, хотя та уже скрипела от чистоты. Ей хотелось заглушить этот бесконечный гул, но попросить мужа убавить звук было себе дороже. Геннадий считал просмотр вечерних новостей священным ритуалом, нарушать который — значит, нарываться на лекцию о неуважении к главе семьи.
За окном сгущались октябрьские сумерки, холодные и промозглые. В такую погоду хотелось завернуться в плед, взять какао и просто смотреть на дождь. Но вместо этого Марина домывала посуду после ужина, состоявшего из трех блюд, который Геннадий съел за десять минут, буркнув дежурное «нормально».
Телефон на столешнице вибрировал уже третий раз. Марина вытерла руки о полотенце и глянула на экран. «Людмила». Сердце ёкнуло. Люда, её школьная подруга, никогда не звонила так настойчиво без повода. Обычно они обменивались сообщениями или картинками с пожеланием доброго утра, а звонки — это всегда что-то срочное.
— Алло, Людочка?
В трубке послышалось тяжелое дыхание и всхлипы.
— Мариш... Мариш, я не знаю, к кому ещё... — голос подруги срывался. — Он меня выгнал. Прямо в халате. Сказал, чтобы я катилась...
Марина прижала телефон к уху, чувствуя, как холодеют пальцы. Муж Людмилы, Олег, был человеком настроения. То носил на руках, то устраивал скандалы из-за не так поставленной чашки. Но чтобы выгнать?
— Ты где сейчас?
— На остановке, у аптеки. Тут холодно, Марин. Я документы успела схватить и телефон. Больше ничего. Мне идти некуда. К маме в деревню сейчас автобусы не ходят, да и поздно...
— Так, стой там. Никуда не уходи. Зайди в аптеку, погрейся. Я сейчас что-нибудь придумаю.
Марина положила трубку. В голове закружились мысли. Оставить подругу на улице в такой холод было немыслимо. Люда — человек мягкий, беззащитный, она там просто пропадет. Нужно привезти её к себе. У них двухкомнатная квартира, диван в гостиной раскладывается. Переночует пару дней, успокоится, а там решат.
Она глубоко вздохнула, собираясь с духом. Разговор с Геннадием предстоял непростой. Муж не любил гостей. Он называл их «лишними ушами и ртами». Его идеальный мир состоял из него самого, телевизора и Марины, подающей еду.
Она вошла в гостиную. Геннадий полулежал в кресле, вытянув ноги в шерстяных носках на пуфик.
— Гена, — тихо позвала она.
— Ну что там? — он не отрывал взгляда от экрана. — Чай готов?
— Гена, тут такое дело... Люда звонила. У неё беда. Олег её выгнал из дома, она на улице, в одном халате почти.
— И? — он наконец повернул к ней голову. Лицо его было бесстрастным.
— Ей некуда пойти. На улице ноль градусов. Я хочу её забрать. Пусть у нас пару дней поживет, пока с мамой не договорится или с Олегом не помирится.
Геннадий медленно снял очки, положил их на журнальный столик. Этот жест не предвещал ничего хорошего. Он выпрямился, оглядел Марину с ног до головы, словно оценивая степень её наглости.
— Ты, кажется, что-то перепутала, — его голос был ровным, но в нём звенели металлические нотки. — Это не ночлежка. И не центр помощи пострадавшим от семейных драм.
— Гена, это же Люда. Мы с первого класса дружим. Ты же знаешь её, она тихая, мешать не будет. Я постелю ей здесь, на диване.
— На моем диване? — он усмехнулся. — Чтобы я утром вышел кофе пить и натыкался на чужую бабу в халате? Нет.
— Но я не могу её бросить! Она замерзнет!
— Пусть идет в гостиницу.
— У неё денег с собой нет, она документы еле успела схватить.
— Это её проблемы. Надо было думать, за кого замуж выходила.
Марина почувствовала, как внутри поднимается волна возмущения. Обычно она гасила эти волны, стараясь быть мудрой, сглаживать углы. Но сейчас перед глазами стояла Люда, дрожащая на остановке.
— Гена, у нас пустая комната простаивает, по сути. Гостиная только вечером занята тобой. Будь человеком. Это всего на пару дней. Я тебя очень прошу.
Геннадий встал. Он был высоким, грузным мужчиной, и сейчас, нависая над ней, он использовал свой рост как аргумент.
— Я мужчина в этом доме. Квартира принадлежит мне. И я не допущу, чтобы она стала пристанищем для твоих подружек, дорогая женушка! Тема закрыта. Иди чай заваривай.
Слова упали, как тяжелые камни. «Квартира принадлежит мне». Формально он был прав. Квартира досталась ему от бабушки пятнадцать лет назад. Когда они поженились, здесь были голые стены, тараканы и запах нафталина.
Марина молча развернулась и пошла на кухню. Руки дрожали. Она машинально включила чайник. В памяти всплывали картинки последних десяти лет. Вот она продает свою долю в родительском доме, чтобы сделать здесь, в «его» квартире, капитальный ремонт. Вот она берет кредит на новую мебель, потому что Гена хотел кожаный диван. Вот она покупает дорогую бытовую технику со своих премий.
Он владел стенами. Бетоном. А всем остальным — уютом, теплом, чистыми занавесками, запахом пирогов, мягкими коврами — владела она. Она создала этот дом. А теперь ей указывают на место, как прислуге, не имеющей права голоса.
Марина выключила чайник. Чая не будет.
Она быстро прошла в прихожую, накинула пальто, сунула ноги в сапоги.
— Ты куда намылилась? — крикнул из комнаты Геннадий, услышав возню.
— В магазин. Хлеба нет, — соврала она, хватая ключи от машины.
— Купи еще пряников, тех, мятных!
Она выскочила в подъезд, глотая злые слезы. Машина завелась не сразу, словно чувствуя настроение хозяйки. Марина гнала к аптеке, нарушая скоростной режим. В голове крутилась фраза мужа: «Я мужчина в этом доме».
Люда действительно сидела на пластиковом стуле в углу аптеки, сжавшись в комок. На ней был плащ, накинутый поверх домашней пижамы, и тапочки. Вид у неё был такой жалкий, что у Марины сжалось сердце.
— Господи, Люда! — она бросилась к подруге.
— Маришенька... Прости меня, ради бога...
Они сели в машину. Печка гудела, разгоняя тепло.
— Поедем ко мне, — твердо сказала Марина.
— А... Гена? Он же не любит...
— Переживет, — отрезала Марина. — Не на улице же тебе ночевать.
Всю дорогу домой Марина готовила речь. Она представляла, как зайдет, как скажет, что это не обсуждается. Страх перед скандалом смешивался с решимостью. В конце концов, она тоже здесь живет. Она жена, а не квартирантка.
Они вошли в квартиру тихо. Геннадий все еще смотрел телевизор, но, услышав звук открываемой двери, крикнул:
— Пряники купила?
Марина подтолкнула Люду на кухню, показала жестом «тихо» и вошла в гостиную.
— Пряников не было, — сказала она, вставая так, чтобы загородить экран. — Гена, Люда здесь. Она переночует у нас.
— Что? — он медленно поднялся из кресла. Лицо его налилось красным. — Я же, кажется, русским языком сказал. Я не давал разрешения.
— Мне не нужно твое разрешение, чтобы помочь человеку в беде.
— Ты, видимо, забыла, кто здесь хозяин? — он шагнул к ней. — Это моя территория. Я устанавливаю правила. Если я сказал «нет», значит — нет. Выгоняй её. Сейчас же.
Из кухни робко выглянула Люда.
— Гена, я только на одну ночь... Завтра утром я уйду...
— Пошла вон! — рявкнул он так, что зазвенела люстра. — Обе пошли! Устроили тут богадельню!
Марина смотрела на мужа и видела перед собой чужого, неприятного человека. Эгоистичного, жестокого самодура, упивающегося своей маленькой властью. И вдруг ей стало так легко. Словно лопнул гнойник, который мучил годами.
— Хорошо, — спокойно сказала она. — Мы уйдем.
— Марин, не надо... — заплакала Люда. — Я уйду, не ссорьтесь из-за меня.
— Нет, Люда. Мы уйдем вместе.
Геннадий усмехнулся.
— Ну-ну. Далеко собралась? На ночь глядя? Попугаешь меня? Давай, иди. Через час приползешь прощения просить, когда замерзнете.
Марина прошла в спальню. Достала чемодан. Тот самый, с которым они ездили в Турцию пять лет назад. Открыла шкаф.
— Ты что, серьезно? — Геннадий стоял в дверях, скрестив руки на груди. — Цирк устраиваешь?
— Я собираю вещи. Свои вещи.
— Да кому ты нужна? — он фыркнул. — В сорок пять лет, с прицепом в виде истеричной подруги. Думаешь, тебя где-то ждут? У тебя ни кола ни двора. Живешь на всем готовом, как сыр в масле катаешься.
Марина не отвечала. Она методично складывала свитера, джинсы, белье. Потом прошла в ванную, сгребла всю косметику, кремы, шампуни. Все это было куплено на её деньги.
— Полотенца положи на место! — крикнул он, увидев, как она забирает стопку махровых полотенец.
— Это подарок моей мамы, — спокойно ответила она. — Они мои.
Она действовала как робот. Страха не было. Было только понимание: возврата нет. Если она сейчас останется, проглотит это унижение, то перестанет себя уважать окончательно. Он ведь не просто выгоняет подругу. Он показывает Марине, что она здесь — никто. Пустое место. Функция.
— Люда, помоги мне, — позвала она подругу.
Вдвоем они быстро собрали самое необходимое. Марина взяла документы, ноутбук, шкатулку с украшениями.
— Кофемашину не трожь! — взвизгнул Геннадий, когда она потянулась к дорогому аппарату на кухне.
— Чек на неё в коробке с документами, — Марина не обернулась. — Оплачена с моей карты полгода назад. Твой здесь только растворимый кофе в банке.
Геннадий начал понимать, что происходит нечто серьезное. Его уверенность дала трещину.
— Ты что, правда уйдешь? Из-за какой-то бабы? Разрушишь семью? Двадцать лет брака псу под хвост?
— Семью разрушила не баба, Гена. Семью разрушило твое отношение. Твое «я хозяин». Знаешь, хозяин собаку на улицу не выгонит, а ты человека гонишь.
— Да я для тебя... — он начал заводиться. — Я тебе крышу над головой дал!
— А я тебе — жизнь. Уют. Заботу. Но ты прав. Крыша твоя. Вот и живи под ней. Один.
Они вышли в прихожую. Геннадий загородил дверь.
— Ключи на стол.
Марина сняла с кольца ключ от квартиры, от подъезда, от почтового ящика. Со звоном бросила их на тумбочку.
— Машину я забираю. Она оформлена на меня.
— Бензин я заливал!
— Можешь слить обратно, — бросила она, открывая дверь.
На улице было темно и холодно, но Марине этот воздух показался сладким. Они погрузили чемодан и сумки в багажник. Люда сидела на пассажирском сиденье, притихшая, виноватая.
— Мариш, куда мы теперь?
— В гостиницу, — твердо сказала Марина. — Есть неплохая на окраине, недорогая. Переночуем, а завтра будем искать квартиру. Снимем «двушку» на двоих. Ты работаешь, я работаю. Справимся.
В гостинице было чисто, но казенно. Они сидели на узких кроватях, пили чай из пакетиков. Люда все еще всхлипывала.
— Это я во всем виновата... Развела вас...
— Глупости, — Марина обняла её. — Ты просто стала катализатором. Я давно это чувствовала, Люда. Просто боялась себе признаться. Я жила в золотой клетке, где мне каждый день напоминали, что клетка не моя. «Не ставь чашку сюда», «не двигай кресло», «это мой дом». Я устала быть гостьей в собственной жизни.
На следующий день Геннадий позвонил. Марина не взяла трубку. Потом пришло сообщение: «Перебесишься и возвращайся. Я прощу».
Она удалила сообщение, даже не дочитав. «Я прощу». Какое великодушие.
Они с Людой нашли квартиру через два дня. Просторную, светлую, хоть и без евроремонта. Зато там можно было дышать. Можно было смеяться громко, можно было звать гостей, можно было двигать мебель как угодно.
Марина впервые за много лет чувствовала себя хозяйкой. Не квадратных метров, а своей судьбы.
Прошел месяц.
Марина приехала к бывшему дому забрать остатки вещей — зимнюю одежду, книги, швейную машинку. Она предупредила Геннадия смской, что будет в семь.
Он встретил её в прихожей. В квартире пахло несвежим бельем и подгоревшей едой. На полу в коридоре валялся слой пыли. Без женской руки «его крепость» быстро теряла лоск.
Сам Геннадий выглядел помятым, рубашка несвежая, щетина.
— Явилась, — буркнул он, но в голосе не было прежней стали. Скорее обида. — Ну что, нагулялась?
— Я за вещами, Гена. Коробки в кладовке?
— Марин, кончай дурить, — он шагнул к ней. — Ну погорячился я. Ну бывает. Возвращайся. Плохо мне одному. Жрать нечего, носки теряются.
— А я думала, ты мужчина в доме, — усмехнулась она. — Хозяин.
— Да какой хозяин без хозяйки... — он махнул рукой. — Люда твоя... пусть приходит, если надо. В гости.
Марина посмотрела на него. На эти знакомые обои, которые она выбирала. На этот паркет, который она мыла годами. И не почувствовала ничего. Ни жалости, ни ностальгии. Это место стало чужим.
— Нет, Гена. Поздно. Я поняла одну вещь. Неважно, кому по документам принадлежат стены. Важно, с кем ты в этих стенах счастлив. Я счастлива сейчас. А ты... ты оставайся со своей квартирой. Вы же с ней созданы друг для друга.
Она быстро собрала коробки. Геннадий ходил за ней хвостом, то угрожал, то уговаривал, то пытался давить на жалость.
— Мы же венчанные! Ты перед богом обещала!
— Бог не говорил терпеть унижения, — ответила она, застегивая сапоги.
Когда она выходила из подъезда с последней коробкой, он высунулся в окно.
— Ты еще пожалеешь! Приползешь! Никому ты не нужна!
Марина поставила коробку на асфальт, подняла голову и посмотрела на освещенное окно третьего этажа. Там, за стеклом, стоял человек, который думал, что владеть вещами — это главное достижение в жизни.
Она села в машину, где играла веселая музыка, и нажала на газ. Впереди её ждал вечер с подругой, планы на отпуск и, возможно, новая жизнь, где никто и никогда больше не скажет ей: «Знай свое место».
А Геннадий остался стоять у окна. Он оглянулся на пустую, гулкую квартиру. Кожаный диван холодно блестел в полутьме. Телевизор бубнил новости. Квартира принадлежала ему. Целиком и полностью. Только вот радости от этого почему-то не было никакой.
Он прошел на кухню, открыл холодильник. Там стояла одинокая банка пива и засохший кусок сыра.
— Я мужчина в этом доме, — сказал он вслух, пытаясь убедить самого себя.
Но эхо пустых стен ответило ему тишиной, в которой отчетливо слышалось: «Ты просто сторож бетонной коробки».
Через полгода Марина встретила мужчину. Они познакомились в строительном магазине, где она выбирала краску для стен в съемной квартире — хозяйка разрешила освежить интерьер. Виктор, спокойный, улыбчивый мужчина, помог ей донести банки до машины.
У него не было своей квартиры в центре. У него был небольшой домик за городом, который он строил сам.
— Приезжай в гости, — сказал он как-то. — Только у меня там пока бардак, мужская берлога.
— Ничего, — улыбнулась Марина. — Главное, чтобы душевно было.
Когда она впервые вошла в его дом, там пахло деревом и печкой. Виктор не сказал: «Это мой дом, веди себя тихо». Он сказал:
— Марин, если тебе что-то не нравится, давай переделаем. Я хочу, чтобы тебе было удобно.
И в этот момент она поняла, что наконец-то нашла свой настоящий дом. Дом, который строится не из кирпичей и бетона, а из уважения и желания быть вместе.
А Геннадий... Геннадий так и живет в своей «крепости». Он сменил замки, купил новый телевизор, еще больше прежнего. Иногда он приводит женщин, но они надолго не задерживаются. Слишком уж быстро выясняется, что в этом доме есть место только для одного хозяина и его раздутого эго. А быть просто декорацией в чужом театре абсурда желающих находится все меньше.
Однажды Марина встретила его случайно в супермаркете. Он постарел, осунулся, в корзине лежали пельмени и дешевая водка. Он сделал вид, что не заметил её, но Марина видела, как он провожает взглядом её полную тележку с продуктами для пикника, где лежали мясо для шашлыка, овощи, фрукты и бутылка хорошего вина.
Она не стала подходить, не стала здороваться. Ей нечего было ему сказать. Она была благодарна ему только за одно — за тот вечер, когда он произнес свою коронную фразу. Фразу, которая разрушила её иллюзии, но подарила ей свободу.
Ведь иногда, чтобы обрести настоящий дом, нужно сначала быть изгнанным из ненастоящего. И понять, что «пристанище» — это не стены, а люди, которые тебя ждут. И если в твоем доме нет места для твоих друзей, твоих чувств и твоего мнения — значит, ты просто бездомный с ключами в кармане.