— Тридцать тысяч? Да за эти деньги я даже краски не куплю! Это же готовый шедевр!
— Дядя, ну какие тридцать тысяч? У нас и тридцати рублей лишних нет!
— И не берите! Не вижу в вас огня! Не вижу понимания! Идите своей дорогой!
— Позвольте взглянуть...
— Вам зачем? Вы тоже не видите огня. У вас глаза бухгалтера.
— Я... ценитель.
— Ценитель? Ну что, ценитель, сколько вы предлагаете? Три копейки и совет не мешать людям проходить?
— Я дам вам за нее пятьдесят тысяч.
— Видите? Я же говорил. Бухгалтер. Для вас искусство — это цена. А для меня это... последнее, что у меня осталось. Кроме кашля, конечно. Так что проходите своей дорогой, господин ценитель.
***
— Да вы что, мне за такие деньги даже краски не купить! Это же готовый шедевр, вы вообще понимаете, что держите в руках?
Артём Лужков, чей годовой доход с лихвой переваливал за несколько миллионов долларов, застыл посреди грязного подземного перехода, будто вкопанный. Его отполированные оксфорды из кожи крокодила прилипли к липкому от неизвестной субстанции полу. Воздух был густым и тяжелым, пахло плесенью, дешевым портвейном и человеческим отчаянием. И вот в этом аду, прямо у него на пути, сидел он.
Бомж. Завернутый в какое-то драное пальто, несмотря на относительно теплую осень. Рядом валялась потрепанная сумка, торчало горлышко бутылки. Но не это привлекло внимание Артёма. А то, что этот человек, вернее, его тень, держал в грязных, исцарапанных пальцах небольшой холст. И яростно спорил о его стоимости с молодой парой, явно студентов, которые смотрели на него со смесью жалости и страха.
— Дядя, ну какие тридцать тысяч? У нас и тридцати рублей лишних нет, — растерянно сказал парень, сжимая руку девушки.
— И не берите! Не вижу в вас огня! Не вижу понимания! Идите своей дорогой, — отмахнулся бомж, и его голос, хриплый и пропитый, странным образом сохранял какие-то интонации человека образованного, почти театральные.
Артём фыркнул. «Огня». Вот уж чего он не видел в этом вонючем переходе, так это огня. Только сырость и тлен. Он собрался было обойти эту странную группу, как его взгляд, абсолютно машинально, скользнул по холсту. И остановился.
Сердце его, обычно бившееся ровно и экономично, как швейцарский хронометр, вдруг сделало в груди кувырок, от которого перехватило дыхание. В висках застучало.
Это была абстракция. Беспорядочные, на первый взгляд, мазки темно-синей, почти черной и кроваво-красной краски. Но в этом хаосе была страшная, выворачивающая душу наизнанку энергия. Композиция, манера наложения слоев, этот пронзительный, почти физически ощутимый драматизм…
Он знал эту картину. Он знал ее так же хорошо, как знал лицо своего отца. Потому что много лет назад он стоял за спиной того, кто ее писал. А потом… потом он ее украл.
Нет, не украл в прямом смысле, вынеся из мастерской под полой. Он украл идею. Он взял эскиз, набросок, который его друг Сергей в порыве откровенности показал ему как начало своего будущего шедевра, и выдал за свою собственную находку, «инвестиционный проект», позволивший ему заключить первый в жизни многомиллионный контракт. Он предал единственного человека, который верил в его талант менеджера, а не в его умение лизать пятки.
И вот она. Картина. Настоящая. Законченная. Сидела на корточках в переходе, завернутая в грязное пальто, и торговалась за тридцать тысяч рублей. Сумма, которую Артём оставлял на чашку кофе с сигарой.
— Что вы можете понимать в искусстве? — бормотал бомж, уже больше сам с собой. — Вы думаете, искусство — это гламурные галереи с коньяком и устрицами? Нет! Искусство рождается здесь! В грязи, в боли, в одиночестве! Оно кричит! А вы… вы все глухие.
Артём не осознавал, что его ноги сами понесли его вперед. Он подошел так близко, что запах немытого тела и дешевого алкоголя ударил ему в нос, заставив слегка пошатнуться.
— Позвольте взглянуть, — произнес он, и его собственный голос показался ему чужим.
Бомж поднял на него глаза. Лицо, испещренное морщинами и прожилками, обветренное, с седой щетиной. Но глаза… Глаза были ярко-голубыми, пронзительными, как два осколка льда. В них горел тот самый «огонь», о котором он только что говорил. Огонь безумия, отчаяния и непотушенного таланта.
— Вам зачем? — хрипло спросил бомж. — Вы тоже не видите огня. Вы видите только ценник. У вас глаза бухгалтера.
Артём едва не рассмеялся. «Бухгалтера». Владелец крупнейшей частной арт-галереи в Москве, человек, покупавший и продававший Моне, Шагала и Петрова-Водкина, и вот, его, Артёма Лужкова, обозвали бухгалтером. Прямо в точку, черт возьми.
— Я… ценитель, — с трудом выдавил он, не отрывая взгляда от холста. Он искал. Искал ту самую деталь, которая расставит все по местам. И нашел. В левом нижнем углу, почти под слоем краски, был крошечный, едва заметный знак. Не подпись, а символ. Стилизованная буква «С» и «Л», сплетенные в монограмму. Сергей и Лика. Его преданный друг и девушка, которая когда-то была их общей музой и яблоком раздора.
Внутри у Артёма все рухнуло. Это был не просто похожий стиль. Это была ТА САМАЯ работа. Картина-призрак. Картина-призрак, которая сидела перед ним и смотрела на него ледяными глазами.
— Ценитель, — с издевкой повторил бомж. — Ну что, ценитель, сколько вы предлагаете? Три копейки и совет не мешать людям проходить?
— Я дам вам за нее пятьдесят тысяч, — быстро сказал Артём, чувствуя, как его щеки горят. Он хотел одним махом прекратить этот фарс, выкупить свой позор, свой грех, и бежать. Бежать отсюда подальше.
Бомж медленно, с театральным пафосом, покачал головой.
— Видите? Я же говорил. Бухгалтер. Для вас искусство — это цена. А для меня это… — он кашлянул, — это последнее, что у меня осталось. Кроме кашля, конечно. Так что проходите своей дорогой, господин ценитель. Не тратьте свое драгоценное время на вонючего бомжа.
Артём почувствовал прилив бессильной ярости. Этот человек, это ничтожество, смеет так с ним разговаривать? Он, Артём Лужков, который мог купить и продать всю эту станцию метро вместе с всеми ее обитателями? Его телефон в кармане пиджкака Brioni вибрировал, настойчиво напоминая о мире, который продолжал вращаться без него: о встрече с японскими инвесторами, о предстоящем аукционе, о вечеринке в клубе, куда он должен был заглянуть.
Он посмотрел на бомжа, на его грязные пальцы, сжимавшие деревянную раму холста, на его гордый, нелепый взгляд. И вдруг, сквозь напускное высокомерие и гнев, он увидел что-то еще. Что-то знакомое. Линию брови. Разрез глаз. Щемяще знакомый.
— Сергей? — имя вырвалось у него шепотом, против его воли.
Бомж нахмурился, его ледяные глаза сузились. Он пристально, долго смотрел на Артёма, вглядываясь в его лицо, в его идеально посаженный костюм, в его ухоженные руки с дорогими часами. В его глазах не было ни капли узнавания. Только пустота и легкое раздражение.
— Вы кого-то перепутали, гражданин начальник, — равнодушно бросил он и отвернулся, демонстративно начав протирать холст грязным рукавом. — Сергея здесь нет. Здесь я. И моя картина. А вам — счастливого пути.
Артём отшатнулся, будто его ударили. Он не узнал. Он его не узнал. Сквозь грязь, морщины и годы нищеты его бывший лучший друг, гениальный Сергей Белов, смотрел на него как на пустое место.
Не помня себя, Артём круто развернулся и почти побежал к выходу из перехода, к свету, к воздуху, к нормальной жизни. Его отполированные оксфорды шлепали по липкому полу. Он бежал от призрака. От призрака, который только что предложил ему купить его собственную совесть за пятьдесят тысяч рублей.
***
В пентхаусе на Мосфильмовской улице панорамные окна от пола до потока открывали вид на вечернюю Москву. Огни города, как рассыпанные бриллианты, слепили глаза. Здесь, на высоте пятидесятого этажа, воздух был другим – стерильным, профильтрованным, с легкими нотами лимонной цедры и кожи. Тишину нарушал лишь едва слышный гул города внизу и мерный тиканье напольных часов Patek Philippe.
Артём стоял у стекла, сжимая в руке хрустальный бокал с тридцатилетним виски. Но он не видел ни огней Москвы-сити, ни изящного изгиба Москвы-реки. Перед его глазами стояло одно – грязный холст с кроваво-красными мазками и пара ледяных, голубых глаз.
— Черт возьми, — выдохнул он, отхлебнув виски. Напиток обжег горло, но не смог прогнать холодок внутри. — Не может быть. Совпадение. Галлюцинация.
Он резко повернулся и прошелся по кабинету с паркетом из венге. Его взгляд упал на собственную коллекцию, развешанную на стене. И все это было куплено. Куплено, а не создано. Он всегда гордился своим чутьем, своим умением видеть в хаосе гениальность. А сегодня какой-то бомж в переходе обозвал его бухгалтером. И, черт побери, был прав.
Дверь в кабинет бесшумно открылась.
— Артём Викторович, вам плохо? — в проеме стояла его ассистентка, Мария. Умная, проницательная, с идеальной прической и в безупречном деловом костюме. — Вы на встречу с японцами не приехали. Мистер Танака был очень огорчен. И от вас пахнет… метро.
— От меня пахнет метро? — Артём фыркнул, поставив бокал. — Маш, дорогая, от меня пахнет деньгами. А деньги, как известно, не пахнут. А вот от метро, как выясняется, пахнет. Плесенью и разбитыми надеждами.
— Вы слишком поэтичны для понедельника, — заметила Мария, подходя ближе и изучающе глядя на него. — Что случилось? Вы выглядите так, будто видели призрак.
— Призрак шедевра, Маш. В переходе у «Парка Культуры». Продается за тридцать тысяч. Представляешь? Я предлагал пятьдесят. Мне отказали.
Мария подняла идеально выщипанную бровь.
— Вам… отказали? Интересно. И кто же этот смельчак?
— Бомж. В драном пальто. С глазами… с глазами гения и пропойцы одновременно. И картина… — Артём замялся, снова потянулся к бокалу. — Она сводит с ума. Она живая. Она кричит.
— Она кричит «купи меня» за пятьдесят тысяч, а вы не купили? — Мария скрестила руки на груди. — Артём Викторович, вы либо что-то не договариваете, либо у вас начинается творческий кризис. Может, вам к психоаналитику? У вас же есть тот, швейцарец, за пятьсот евро в час?
— Мой психоаналитик разбирает мои сны про голых женщин и агрессивных дикобразов, Маш, а не мои встречи с падающими звездами в подземных переходах! — раздраженно бросил Артём. — Отмените все на завтра. Утренний брифинг, ланч с министром, мою йогу с этим… как его… гуру с Гоа.
— У гуру Раджита билеты в один конец, он вам завтра на шею сядет в позе лотоса и будет петь мантры, — сухо напомнила Мария. — Вы его сами из Дели выписывали.
— Пусть поет мантры своему чемодану! Я занят. У меня… исследование.
— Как скажете, — кивнула Мария, делая пометку в планшете. — И что я должна сказать мадам Лещенко? Она ждала вас на ужин. Говорила, что приготовила что-то особенное.
— Особенное? — Артём скептически скривился. — Она в прошлый раз приготовила мне «особенные» щи, после которых я два дня говорил с унитазом на «ты». Скажите, что я внезапно улетел в Милан. Скажите, что меня похитили инопланетяне. Скажите, что я умер. Ей же всего двадцать пять, она быстро утешится каким-нибудь блогером.
Мария едва сдержала улыбку.
— Слушаюсь. Умерли. Прямо сейчас позвоню и разрыдаюсь в трубку.
Она развернулась и вышла, оставив Артёма наедине с его мыслями. Он подошел к стене с картинами. Его взгляд упал на небольшую, ничем не примечательную графику в углу. Его первая покупка. Ему было двадцать два, он был беден как церковная мышь, но спас какие-то деньги и купил эту работу у старого, пьющего художника в питерском подвале. Тогда он чувствовал азарт, трепет. Он был голодным. А сейчас? Сейчас он был сытым, успешным «бухгалтером от искусства».
Он снова увидел перед собой лицо бомжа. Эти глаза. Щемяще знакомые. Он закрыл лицо руками, пытаясь выбросить этот образ из головы. Но вместо этого его ум услужливо подкидывал воспоминания. Яркие, как вчерашний день.
***
Мастерская на окраине Москвы, десять лет назад. Пахло скипидаром, краской и дешевым чаем. Сергей, молодой, с горящими глазами, с кистью в руке, стоял перед мольбертом.
— Смотри, Тёма, видишь? Здесь будет буря. А здесь… здесь тишина после бури. Противоречие. Драма. Это будет шедевр! Название есть – «Молчание Крика».
— Шедевр, который никто не увидит, кроме тараканов, — усмехнулся молодой Артём, развалившись на потертом диване. — Серег, ну кому нужна твоя драма? Людям нужны котятки и пейзажики! Продавай котят, будь как все.
— Я не могу продавать котят, у меня душа болит! — Сергей отложил кисть, его лицо стало серьезным. — Искусство должно тревожить, Артем. Должно заставлять чувствовать. Даже если это больно.
— Чувствовать хорошо сытым, друг мой. А мы с тобой скоро на этом диване есть начнем. Смотри, — Артём вскочил, подошел к эскизу. — Вот здесь, видишь? Этот хаос… его можно структурировать. Подать как «прорыв», «новое слово». Я знаком с одним типом, он как раз вкладывается в «молодых и дерзких». Дай мне эскиз, я поговорю с ним.
— Эскиз? Да бери! — Сергей махнул рукой. — Ты же мой менеджер, по сути. Только осторожно, он еще сырой.
— Он будет хорошо прожарен, не волнуйся, — ухмыльнулся Артём.
Он тогда не просто поговорил. Он взял идею Сергея, его «Молчание Крика», его драму, и преподнес ее как свою собственную аналитическую находку, «инвестицию в будущее современного искусства». Он нашел инвестора, старого циничного олигарха, которому было плевать на искусство, но который хотел выглядеть продвинутым. Он продал ему идею. А Сергею… Сергею он сказал, что инвестор сбежал, а эскиз потерялся в метро. А через месяц, когда Сергей, отчаявшись, пришел к нему за помощью, он выгнал его, сказав, что не может иметь дело с неудачником.
А потом была Лика. Прекрасная, ветреная Лика, которая металась между гениальным, но бедным Сергеем и прагматичным, амбициозным Артёмом. После краха Сергея она ушла к Артёму. Ненадолго. Потом ушла к кому-то еще. Артём использовал и ее, как использовал все, что попадалось ему на пути.
***
Вернувшись в настоящее, Артём с силой швырнул хрустальный бокал в камин. Хрусталь со звоном разлетелся на тысячи осколков, похожих на слезы.
— Черт! — прошипел он. — Черт, черт, черт!
Он подошел к своему рабочему столу, сделанному из цельного куска карельской березы, и запустил браузер на огромном изогнутом мониторе. Его пальцы затряслись, когда он вбивал в поиск: «Сергей Белов художник».
Выдало немного. Старые заметки о редких выставках в маленьких галереях, упоминания в блогах лет десять назад. Потом – ничего. Человек исчез. Словно его и не было.
— Ищи, — скомандовал он себе вслух. — Ищи, ты, сволочь.
Он звонил старым знакомым, тем, кто еще помнил те времена. Ответы были уклончивыми, невнятными.
— Сережа? А, тот сумасшедший гений? Слышал, запил. Пропал.
— Белов? Кажется, он уехал из Москвы. Или не уехал… Не знаю, Артем, давно это было.
Никто не знал ничего конкретного. Никто не хотел знать. Мир искусства – маленький, тесный и очень циничный. Неудачников в нем быстро забывают.
К трем часам ночи Артём сидел в кресле, побежденный. Он смотрел в потолок. Он был миллионером, у него были связи, власть, деньги. Но он не мог найти одного-единственного человека. Вернее, он нашел его. Но не мог заставить себя признать, что этот человек – тот самый Сергей.
Он встал, подошел к окну. Город засыпал. Где-то там, внизу, в сыром подземелье, сидел человек, когда-то бывший ему братом. И продавал за тридцать тысяч рублей картину, которая когда-то стоила ему всей жизни.
— Ладно, Серёга, — тихо прошептал Артём в стекло. — Поиграем. Посмотрим, кто кого. Ты все еще гений. А я… я все еще тот самый мерзавец. Только теперь у меня есть ресурсы.
***
На следующее утро Артём проснулся с тяжелой головой и четким, почти маниакальным решением. Он не просто вернется в тот переход. Он вернется туда с армией.
— Мария, зайдите! — его голос, усиленный системой домофона, пророкотал по всей квартире.
Через минуту дверь в спальню бесшумно открылась. Мария стояла на пороге с планшетом в руках, безупречная, как всегда.
— Артём Викторович, доброе утро. Гуру Раджит, к счастью, улетел, но у вас в одиннадцать…
— Все отменить, — перебил он, скидывая шелковое одеяло. — Сегодня у нас операция «Бродяга и Шедевр». Я ставлю две задачи. Первая: найти и купить эту картину. Вторая: выяснить, кто этот человек. Все детали.
Мария не моргнув глазом.
— Слушаюсь. Какие ресурсы задействуем? Частные сыскные агентства? Отдел аналитики?
— Очень смешно, — проворчал Артём, направляясь в душ. — Начнем с простого. Я хочу, чтобы ты поехала в тот переход и купила эту картину. Дай ему… сто тысяч. Наличными. Пусть почувствует себя королем на день.
— Сто тысяч наличными бомжу в переходе, — безразличным тоном повторила Мария, делая пометку. — Отличная идея. Как только я передам ему деньги, на него набросится стая его товарищей по несчастью, и мы решим две проблемы сразу: лишим его денег и картины, а заодно и жизни. Эффективно.
Артём высунул голову из-за душевой шторки.
— Вы сегодня особенно язвительны, Маш. Не выспалась?
— Я спала прекрасно, в отличие от некоторых, — парировала она. — И я серьезно. Это небезопасно. И для него, и для меня. У меня каблуки «Лубутин», я не могу в них бегать от стаи озлобленных бездомных.
— Хорошо, гениально! — воскликнул Артём, включая воду. — Тогда план «Б». Ты подъезжаешь на машине, вызываешь его к себе, говоришь, что ты искусствовед, очарована работой и готова щедро заплатить. Деловым тоном. Он же художник, он оценит профессиональный подход!
— Очарована работой бомжа в переходе. Деловым тоном, — Мария вздохнула. — Артём Викторович, вы уверены, что вчера вас не укусил в переходе клещ, разносящий галлюцинации и тягу к бродяжкам?
— Мария! — рявкнул он из душа. — Я плачу вам не за остроумие, а за исполнение!
— Ошибаетесь, ровно половина моей зарплаты – это оплата моего остроумия и умения терпеть ваши выходки, — невозмутимо ответила она. — Хорошо. Я поеду. Но если меня ограбят, требую компенсацию за моральный ущерб и новые каблуки.
***
Через два часа черный Mercedes S-класса с тонированными стеклами бесшумно остановился у выхода из злополучного перехода. Мария, в элегантном пальто и с дипломатом в руках, вышла из машины. Ее лицо выражало легкую брезгливость, но она была профессионалом.
Артём остался в машине, наблюдая через камеру наружного вида. Его сердце бешено колотилось. Он снова увидел его. Сергей сидел на том же месте, завернутый в свое пальто-вампуку. Холст стоял рядом, прислоненный к стене.
— Подними звук, — скомандовал он водителю.
— Здравствуйте, — услышал он голос Марии, чистый и холодный. — Мне сказали, что вы продаете интересную картину. Могу я взглянуть?
Бомж медленно поднял на нее глаза. Его взгляд был таким же мутным и безразличным, как вчера.
— Все смотрят. Никто не покупает, — пробурчал он.
— Я не «никто», — парировала Мария. — Я представляю интересы одной частной галереи. Мы готовы предложить вам за эту работу сто тысяч рублей. Наличными.
Она открыла дипломат, демонстрируя аккуратную пачку купюр.
Артём затаил дыхание. Вот оно. Сейчас он возьмет деньги, и все закончится. Грех будет выкуплен. Совесть успокоится.
Но Сергей лишь мрачно усмехнулся.
— Опять вы. Бухгалтеры в юбках. Вчера один мужчина пришел, сегодня женщина. Что, у вас конвейер по покупке мазни у бомжей? Или это новый вид благотворительности для олигархов?
Мария, не моргнув глазом, сохраняла деловой тон.
— Это не благотворительность. Это инвестиция. Ваша работа нас заинтересовала.
— Инвестиция, — с презрением повторил Сергей. — Вы вообще слышите себя? Вы стоите в вонючем переходе и говорите об «инвестициях» в крик души! Нет. Не продам.
— Почему? — в голосе Марии впервые прозвучало искреннее удивление. — Это серьезные деньги. Вы можете снять жилье, купить еду, новую одежду…
— Мне не нужна ваша жалость, завернутая в долларовую бумагу! — внезапно резко сказал он, и его голос на мгновение обрел ту самую силу, которую Артём помнил. — Этой картине нужен зритель, который ее почувствует, а не инвестор, который положит ее в сейф, чтобы она подорожала! Уходите.
— Но…
— Я сказал, уходите! — крикнул он, и его крик эхом разнесся по переходу. Несколько прохожих обернулись.
Мария, сохраняя ледяное спокойствие, медленно закрыла дипломат.
— Как вам будет угодно. Жаль, что вы не хотите воспользоваться возможностью.
Она развернулась и пошла назад к машине. Артём в ярости сжал кулаки. Неудачник! Гордый нищий! Он что, решил умереть мучеником в этом переходе?
Дверь машины открылась, Мария села на сиденье.
— Ну? — выдохнул Артём.
— Как вы и предполагали, он оценил профессиональный подход. Сейчас бежит за нами, чтобы вручить мне цветы в знак благодарности, — сказала она, глядя прямо перед собой. — Он отказался, Артём Викторович. Категорически. Он сказал, что ему нужен зритель, а не инвестор.
— ЧТО? — Артём чуть не взорвался. — Он… он… Да кто он такой, чтобы отказываться от ста тысяч?!
— Похоже, он – единственный настоящий художник в этом городе, — философски заметила Мария. — Что будем делать? Штурмовать переход с частной охраной?
Артём тяжело дышал, глядя на фигуру Сергея, которая снова превратилась в безучастную статую.
— Нет. Теперь… теперь я поговорю с ним сам. По-мужски.
— О, боже, — тихо прошептала Мария. — Теперь точно начнется драма.
***
Артём вышел из машины. Он был без пиджака, в дорогой рубашке, которая тут же начала впитывать запахи перехода. Он медленно подошел к Сергею и сел на корточки напротив него, оказавшись с ним на одном уровне.
— Здравствуйте, — сказал Артём, стараясь, чтобы его голос звучал мягко.
Сергей поднял на него глаза. В них не было ни капли узнавания. Только усталость.
— Опять вы. Бухгалтер. Деньги кончились? Или сдачу принес?
— Послушайте… — Артём замолчал, подбирая слова. — Эта картина… она очень сильная. Я не могу ее забыть. Скажите, как вас зовут?
— Зачем вам мое имя? Чтобы вписать в кассовую книгу? — Сергей хрипло рассмеялся. — Зовите меня Гойя. Гойя с обочины.
— Хорошо, Гойя, — Артём сглотнул. — Я хочу вам помочь. Не только купить картину. Я могу помочь вам. У меня есть связи, я могу устроить вас в клинику, найти жилье… Вы же талантливы! Вы не должны здесь пропадать!
Сергей смотрел на него долгим, изучающим взглядом. Казалось, он смотрит прямо в душу.
— Вам от меня что-то нужно, — тихо сказал он. — Люди просто так не помогают. Особенно такие, как вы. Вам нужна картина. А мне… мне уже ничего не нужно. Здесь у меня есть все, что мне надо. Свобода. Никто мне не указывает. И никто… никто не предает.
Слово «предает» повисло в воздухе, как нож. Артём почувствовал, как его бросает в жар.
— Я… я не хочу вас предавать. Я хочу искупить… — он чуть не выдал себя и вовремя остановился. — Я хочу помочь.
— Искупить? — Сергей снова усмехнулся, и в его глазах мелькнула искорка безумия. — Вы хотите искупить свои грехи за мой счет? Идите в церковь, бухгалтер. Там и искупите. А меня оставьте в покое. Мои грехи тяжелее ваших, и я несу их с собой. Они греют меня по ночам.
Он отвернулся и замолк, давая понять, что разговор окончен.
Артём медленно поднялся. Ноги затекли. Он чувствовал себя абсолютно разбитым. Он предлагал деньги, помощь, спасение. А этот человек, эта тень, предлагал ему лишь молчаливое презрение и груз вины, который становился все тяжелее.
Он побрел к машине. Мария смотрела на него с странным выражением – в нем была и жалость, и любопытство.
— Ну что, поговорили по-мужски? — спросила она, когда он упал на сиденье.
— Заткнись, Маша, — простонал Артём, закрывая глаза. — Он назвал меня бухгалтером. Снова.
— Ну, знаете, — сказала Мария, запуская двигатель. — Если человек выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то, возможно, он и есть утка. А если человек считает деньги, думает о деньгах и предлагает деньги… Возможно, он и есть бухгалтер. Даже если у него галерея и пентхаус.
Артём не ответил. Он смотрел в окно. Операция «Бродяга и Шедевр» провалилась. Теперь он остался наедине с призраком, который не хотел ни прощения, ни спасения. А только одного – чтобы его наконец оставили в покое. И Артём впервые за долгие годы подумал, что, возможно, этот бомж был единственным по-настоящему свободным человеком во всей Москве.
Продолжение уже готово:
Нравится рассказ? Тогда поддержите автора ДОНАТОМ, нажав на черный баннер ниже
Читайте и другие наши истории:
Если не затруднит, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)