— Я быстро, выкину мусор и обратно!
— Зайди тогда в магазин и молока купи, рядом же...
Последнее, что Катя сказала ему тем вечером, было: «Не забудь купить завтра молока». Совершенно обычная, бытовая фраза, которая навсегда врезалась в память своим душераздирающим идиотизмом. Потом уже, спустя недели, она будет прокручивать в голове их последний разговор, выискивая знаки, предостережения, хоть что-то, что могло бы предупредить ее. Но ничего не находила. Тот вечер был таким же теплым и уютным, как плед, под которым они сидели на диване.
Они смотрели какой-то сериал, ели заказанную пиццу, и Алексей, доев свой кусок, потянулся и зевнул.
— Ладно, пойду вынесу этот монумент нашему обжорству, — он ткнул пальцем в переполненный пакет с мусором, стоявший у выхода из кухни.
— Возьми ключ, — автоматически сказала Катя, не отрывая взгляда от экрана.
— От нашего подъезда? Да я на секунду.
— Все равно возьми. Мало ли.
Он послушно потянулся к полке, взял ключ-брелок, который она купила ему на прошлый день рождения — смешной, в виде крошечного бетонного миксера.
— Еще чего? Молока не забыть, может? Завтра утром куплю.
— Да, точно! Молоко! — она наконец оторвалась от телевизора и улыбнулась ему. — Спасибо, что напомнил.
Он улыбнулся в ответ, его глаза, такие ясные и знакомые, блеснули в свете торшера. — Все для тебя, хозяйка.
Он вышел за дверь. Катя услышала, как щелкнул замок. Больше она его не видела.
Сначала она не волновалась. Дошла до конца серии. Потом начала другую. Потом посмотрела на часы. Прошло двадцать минут. «Наверное, встретил соседа, разговаривает», — подумала она. Алексей был общительным, мог запросто застрять на полчаса, обсуждая с кем-нибудь из жильцов новые правила парковки.
Но прошло сорок минут. Час. Беспокойство, холодное и липкое, начало подползать к горлу. Она позвонила ему. Абонент временно недоступен. «Села батарейка, — тут же нашла объяснение ее тревожный мозг. — Или в лифте нет сети».
Она вышла на лестничную клетку. Было пусто и тихо. Спустилась на первый этаж, к мусорным бакам. Никого. Пакет с мусором одиноко лежал на полу, аккуратно пристроенный к контейнеру. Ключ-брелок валялся рядом. Алексей вынес мусор, но не вернулся домой.
Тогда ее накрыла первая волна паники. Странной, иррациональной. Она обежала все этажи, позвонила в двери соседям. Никто ничего не видел. Она выбежала на улицу, озираясь по сторонам. Ночь была тихой, двор — пустынным. Она кричала его имя. Ей отвечало только эхо.
В три часа ночи она сидела в ближайшем отделении полиции. Дежурный сержант, молодой парень с усталым лицом, заполнял протокол.
— Последний раз видели, когда он выходил из квартиры? В двадцать два ноль-ноль?
— Да, — голос Кати дрожал.
— Из квартиры выходил один?
— Да!
— Может, были ссоры? Конфликты? Может, куда-то собирался?
— Нет! Ничего! Мы… мы планировали свадьбу! — она почти крикнула это, и ее собственные слова прозвучали как абсурдный приговор.
Ей выдали справку о принятии заявления. «Розыскные мероприятия будут проведены», — сказал сержант, и его тон ясно давал понять, что 99% таких «исчезновений» — это либо добровольный уход взрослого человека, либо бытовая криминальная история, которая всплывет в течение суток.
Первые сутки прошли в кошмарном полусне. Звонили всем — друзьям, коллегам, его сестре Ольге, которая впала в такую же истерику, как и Катя. Расклеивали листовки. Обзванивали больницы. Ничего. Ноль. Человек испарился.
На второй день следователь, немолодая женщина с умными, уставшими глазами, сообщила Кате первые результаты.
— Камеры видеонаблюдения у вашего подъезда не работают последние две недели, — сказала она. — Техническая неисправность. На ближайших камерах — на выезде со двора и на соседней улице — человек, похожий на Алексея Петрова, не фиксируется.
— Как это не фиксируется? — не поняла Катя. — Он же не мог просто исчезнуть!
— Это означает, что либо он не выходил за периметр двора, либо… — следователь сделала многозначительную паузу, — либо он вышел таким путем, где камер нет. Или его вывезли.
От этого слова у Кати похолодело внутри.
Через неделю обыск в их квартире и на рабочем месте Алексея не дал ничего. Ни предсмертных записок, ни странных переписок, ни долгов. Его телефон так и не нашли. Паспорт и банковские карты остались дома. На его счетах не было никаких движений.
Версии следователя были такими же, как в плохом детективе. Версия первая: добровольный уход. Но куда и зачем? У него была работа, которую он любил, невеста, которую он, казалось, обожал, планы на будущее. Версия вторая: несчастный случай. Но где тело? Версия третья: криминал. Ограбление? Но с него нечего было брать. Похищение? Никто не требовал выкупа.
Катя жила в каком-то подвешенном состоянии. Она не могла работать, не могла есть, не могла спать. Она ходила по их квартире, которая внезапно стала чужой и пугающе большой. Она спала на его стороне кровати, вдыхая едва уловимый запах его шампуня на подушке, который медленно выветривался. Она ставила на стол две тарелки, а потом, поняв, что делает, разбила одну из них в раковине.
Однажды ночью ей показалось, что она слышит, как в прихожей скрипнула дверь. Она вскочила с кровати, сердце колотилось где-то в горле.
— Леша? — крикнула она в темноту.
В ответ была только гулкая тишина. Она включила свет в прихожей. Пусто. На полу лежал тот самый дурацкий ключ-брелок в виде миксера. Она подняла его и сжала в ладони так, что пластик впился в кожу. Это была единственная зацепка. Единственное доказательство того, что тот вечер вообще был. Что Алексей вообще существовал.
Она стояла одна посреди тихой, спящей квартиры, сжимая в руке этот смешной сувенир, и понимала, что ее жизнь раскололась на «до» и «после». А между ними лежала черная, бездонная пропасть под названием «неизвестность». И дна у этой пропасти видно не было.
***
Месяц. Тридцать дней. Семьсот двадцать часов. Катя перестала считать минуты, потому что это сводило с ума. Время потеряло свою линейность, растянувшись в странную, вязкую субстанцию, где день смешивался с ночью, а реальность — с кошмарами наяву.
Квартира стала ее личной камерой пыток. Каждая вещь в ней кричала об Алексее. Его незаконченный проект на столе — чертежи нового жилого комплекса, застывшие на полпути. Его зубная щетка в стакане. Его любимая кружка с надписью «Не буди дизайнера, он и так тебя придумал», стоявшая на своем месте. Катя не могла прикоснуться ни к чему. Она ходила по дому, как призрак, боясь нарушить хрупкую пыль на его памяти.
Ольга, сестра Алексея, стала ее единственной связью с внешним миром. Она приходила каждый день, приносила еду, которую Катя в основном выбрасывала, заваривала чай и говорила. Говорила о нем. Воспоминания были единственным лекарством, которое хоть как-то притупляло боль.
— Помнишь, как он в тот год на твой день рождения торт испек? — голос Ольги дрожал. — Весь кухня в муке, а он стоит с этим шедевром, который больше похож на лунный кратер, и сияет.
Катя кивала, сжимая в руках его свитер. Она не могла отвечать. Комок в горле был слишком велик.
Следователь, майор Иванова, звонила раз в неделю. Новостей не было. Версия с добровольным уходом становилась основной. Мужик, испугался ответственности, сбежал начинать жизнь с чистого листа. Катя яростно отрицала это, но в самые темные ночи эта мысль, как червь, заползала в ее сознание и начинала точить изнутри. А если правда? Если все их счастье было иллюзией? Если он просто… устал от нее?
Именно тогда начались странности.
Впервые это случилось через полтора месяца после его исчезновения. Катя поздно вернулась из отдела, где снова давала показания. Она вошла в темную прихожую и замерла. В воздухе витал едва уловимый, но совершенно отчетливый запах его одеколона — свежий, с нотками бергамота и кедра. Того самого, что она подарила ему на прошлое Рождество. Сердце ее упало, а потом забилось с бешеной силой. Она включила свет, обежала всю квартиру, заглянула в каждый угол. Никого. Окна были закрыты. Запах медленно рассеялся, оставив после себя лишь горькое разочарование и щемящее чувство нереальности происходящего.
— Тебе показалось, — сказала на следующий день Ольга, стараясь быть практичной. — От нервов. Ты себя изводишь.
Но «видения» продолжились. Однажды утром она нашла его любимую книгу — «Сто лет одиночества» — лежащей на диване. Она была открыта на той самой странице, где он остановился. Катя была уверена, что книга стояла на полке. Абсолютно уверена. Она позвонила Ольге.
— Может, ты сама взяла? — робко предположила та. — Вчера мы же о ней говорили.
Катя не брала. Она боялась прикасаться к его вещам.
Самым жутким было зеркало в прихожей. Большое, в позолоченной раме, их общее. Несколько раз, проходя мимо, она краем глаза ловила в нем движение. Чью-то спину, мелькнувшую в глубине отражения. Мужскую фигуру в знакомой домашней футболке. Она резко оборачивалась — никого. Отражение показывало только ее одну, бледную и испуганную. Она начала избегать смотреть в зеркала.
Она рассказала об этом майору Ивановой. Та выслушала ее внимательно, но Катя увидела в ее глазах ту самую мысль: «Девушка, вам к психиатру надо».
— Понимаете, Катерина, в состоянии сильного стресса психика может преподносить такие сюрпризы, — осторожно сказала следователь. — Вы хотите его найти. Ваш мозг пытается воссоздать его присутствие. Это защитный механизм.
— Это не защитный механизм! — почти закричала Катя. — Он здесь! Я чувствую!
Но чем громче она это говорила, тем безумнее себя чувствовала.
Однажды ночью ее разбудил странный звук. Тихий, ритмичный скрежет. Как будто кто-то точит нож. Сердце в груди остановилось, а потом заколотилось, готовое выпрыгнуть. Звук доносился с кухни. Она лежала, вжавшись в матрас, парализованная страхом. «Это он. Он вернулся. Или это вор. Или…» Она не знала, что страшнее.
Собрав всю свою волу, она сняла с тумбочки тяжелую стеклянную книгу по архитектуре и, держа ее наготове, как дубину, краем вышла в коридор. Скрежет стал громче. На кухне горел свет. Она заглянула внутрь.
Никого. Свет горел над раковиной. А на столе, рядом с его кружкой, лежала открытая пачка ее любимого печенья, которое она не покупала с тех пор, как он исчез. И крошки. Словно кто-то только что ел.
Она отступила назад, ударившись спиной о косяк двери. Это уже не было галлюцинацией. Это был знак. Явный и недвусмысленный.
На следующее утро она пошла к экстрасенсу. Пожилая женщина с усталыми глазами и квартирой, пропахшей ладаном, погадала на картах таро и сообщила, что «он где-то рядом, его душа не упокоилась». Катя вышла от нее с пустым кошельком и еще более тяжелым сердцем. Это не был ответ. Это была спекуляция на ее горе.
Отчаяние достигло дна. Она сидела на кухне, уставившись в стену, и понимала, что сходит с ума. Одиночество стало физической болью, постоянным давлением в висках и тяжестью в груди. Она говорила с его фотографией на холодильнике, умоляла его дать знак, сказать, где он. В ответ была только тишина.
Именно в этот момент, в самый пик ее отчаяния, в дверь раздался стук. Три четких, уверенных удара. Не звонок, а именно стук костяшками пальцев по дереву.
Катя замерла. Никто не стучал так, кроме него. Алексей всегда стучал, прежде чем войти ключом, крича «Это я!», чтобы не напугать ее.
Сердце прыгнуло в горло. Она медленно, как во сне, подошла к двери и посмотрела в глазок.
На площадке никого не было.
Сердце упало. Ей снова показалось. Она уже хотела отойти, как стук повторился. Снова три раза. Тот же ритм. Тот же звук.
И тогда она заметила, что из-под двери тянет холодом. И на темном дереве, на уровне глаз, проступил маленький, едва заметный иней, складывающийся в узор, похожий на ладонь.
***
Иней растаял через несколько минут, оставив после себя лишь влажное пятно. Катя просидела у двери до утра, вжавшись в стену, не в силах пошевелиться. Стук не повторился. К утру она почти убедила себя, что это была очередная галлюцинация, игра воспаленного сознания. Почти.
Но что-то внутри нее сломалось в ту ночь. Бесконечное ожидание, пассивное страдание — оно вело вникуда. К сумасшедшему дому или к могиле. Ольга, придя утром и застав ее бледной, но невероятно спокойной, даже испугалась.
— Кать, ты в порядке?
— Нет, — честно ответила Катя. — Но я не могу больше так. Я либо сойду с ума, либо умру. А я не хочу ни того, ни другого.
Она начала с малого. Выбросила прокисшую еду из холодильника. Помыла посуду. Позвонила на работу и договорилась о выходе на неполный день. Ее босс, пожилой и понимающий мужчина, только вздохнул: «Возвращайся, Катя. Тебе отвлечься полезно».
Работа стала ее спасением. Погружение в чертежи, подбор материалов, общение с клиентами — все это требовало концентрации и не оставляло места для панических атак. Она была дизайнером интерьеров, и теперь ее собственный дом стал для нее чужим и враждебным, зато в чужих квартирах она могла создавать уют, который сама потеряла.
Именно на работе ее начал опекать Дмитрий. Коллега, друг Алексея. Высокий, спокойный, надежный. Он всегда был где-то на периферии их общей компании, а теперь шагнул вперед.
— Катя, поужинаем сегодня? — спросил он как-то раз, заглянув в ее кабинет. — Просто поболтаем. Не обязательно о нем.
Она хотела отказаться, но в его глазах не было ни жалости, ни расчета. Была простая, человеческая забота. И она согласилась.
Они пошли в маленький итальянский ресторанчик, не тот, где они бывали с Алексем. Дмитрий говорил о работе, о новых проектах, о смешном случае с заказчиком. Он не пытался ее развеселить, он просто был рядом. И для Кати, прожившей несколько месяцев в аду одиночества, это было как глоток свежего воздуха.
Он стал появляться чаще. Провожал ее до дома, помогал донести тяжелые папки с образцами, звонил вечером, чтобы спросить, как дела. Он был осторожен, тактичен, но его намерения становились все яснее. И Катя ловила себя на том, что ждет его звонков. Что ей становится спокойнее, когда он рядом.
Однажды вечером, когда он провожал ее до подъезда, он взял ее за руку.
— Катя, я знаю, что сейчас не время. Но я не могу молчать. Ты знаешь, что я к тебе отношусь... больше, чем как друг.
Она отдернула руку, как обожженная.
— Дима, нет... Я не могу. Алексей...
— Алексей пропал, Катя! — сказал он резче, чем обычно. — Прошло уже три месяца. Жизнь продолжается. Он бы не хотел, чтобы ты так мучилась.
— Ты не знаешь, чего он хотел! — вспылила она. — Никто не знает! Может, он вернется завтра!
— А если не вернется? — тихо спросил Дмитрий. — Ты всю жизнь будешь ждать у моря погоды?
Он ушел, оставив ее одну с этой страшной, невыносимой мыслью. А если не вернется?
Войдя в квартиру, она почувствовала знакомое давление — то самое, что заставляло ее видеть тени и слышать шаги. Это место не хотело отпускать ее. Оно тянуло ее назад, в трясину горя.
В ту ночь ей снова приснился сон. Тот самый. Она бредет по густому, непролазному туману, который холодит кожу. И сквозь эту белую пелену доносится его голос. Он зовет ее. Не кричит, а именно зовет, тихо, с надрывом. «Кать... Катя...» Но когда она бежит на голос, туман сгущается, и она понимает, что он не может говорить. Что-то мешает ему. Какая-то невидимая преграда.
Она проснулась в холодном поту. Сердце бешено колотилось. Этот сон был другим. Обычно она просто слышала его голос. А сегодня... сегодня она почти увидела его лицо, искаженное беззвучным криком.
Утром она позвонила майору Ивановой.
— Новости есть? — спросила она без предисловий.
— Катерина, я бы позвонила первой, — устало ответила Иванова. — Ничего. Как в воду канул. Мы отработали все версии, проверили базы данных, объявлен федеральный розыск. Если он жив и на территории страны, его найдут. Но... — она сделала паузу, — вы должны быть готовы к любому исходу.
Катя положила трубку. Готова? Как можно быть готовой к этому?
Она подошла к окну и посмотрела на город, живущий своей обычной жизнью. Люди спешили на работу, смеялись, целовались на остановках. Мир двигался дальше, а она застряла в кошмаре, который длился уже четвертый месяц.
Дмитрий прислал ей сообщение: «Прости за вчерашнее. Друзья?»
Она не ответила. Она понимала, что он прав. Жизнь действительно продолжалась. Но продолжалась ли ЕЕ жизнь? Или та жизнь, что была с Алексеем, умерла вместе с его исчезновением, а теперь начиналась какая-то другая, серая и безрадостная, где единственным светом была забота другого мужчины?
Она подошла к их общему фото в рамочке на полке. Алексей смеялся, обнимая ее за плечи. Его глаза сияли. Таким она хотела его запомнить. Не призраком в зеркале, не голосом в тумане, а живым, любящим человеком.
— Где ты? — прошептала она, проводя пальцем по холодному стеклу. — Дай мне знак. Настоящий знак. Скажи, что мне делать.
В ответ из глубины квартиры донесся тихий, но отчетливый звук. Звук падающего металлического предмета. Она обернулась. В прихожей, на полу, лежал тот самый ключ-брелок в виде бетонного миксера. Он упал с полки, где лежал неподвижно все эти месяцы.
Катя медленно подошла, подняла его. Пластик был холодным. Она сжала его в кулаке. Это не был ответ. Но это было напоминание. Напоминание о том, что нельзя сдаваться. Что пока она жива, жива и надежда.
Она посмотрела на ключ, потом на фото, и приняла решение. Она не может быть с Дмитрием. Не сейчас. Может быть, никогда. Потому что предать свою любовь, даже если от нее остались лишь призраки и сны, было бы предательством по отношению к самой себе. Она выбрала боль надежды вместо спокойствия забвения.
Она достала телефон и написала Дмитрию: «Спасибо за все. Но нам не стоит больше видеться. Друзьями мы уже не будем».
Она положила телефон и прижала холодный ключ ко лбу. Теперь она была снова одна. Но на этот раз ее одиночество было не беспомощной жертвой, а осознанным выбором. Она выбрала ждать. Как Пенелопа, ткущая и распускающая свой саван. Потому что некоторые потери невосполнимы. А некоторые любви стоят того, чтобы пройти через ад.
***
Холодный ключ в ее ладони казался единственной твердой точкой в расплывчатом мире. Решение отдалиться от Дмитрия принесло не облегчение, а новую, особенную пустоту. Теперь она была одна не по воле обстоятельств, а по собственному выбору. И этот выбор приходилось отстаивать каждый день, каждую минуту, когда хотелось позвонить, услышать живой голос, почувствовать простое человеческое тепло.
Прошло шесть месяцев. Полгода. Календарь отмечал эту дату черной меткой. Катя пыталась не думать о ней, но день выдался особенно серым и тоскливым. Небо за окном было свинцовым, обещая первый по-настоящему зимний снег. Она вернулась с работы, включила свет в прихожей и замерла, как всегда, на секунду, прислушиваясь к тишине. Она стала делать это неосознанно — ждала, не раздастся ли скрип, не промелькнет ли тень.
Но в квартире было пусто и тихо. По-настоящему пусто. Даже призрачное ощущение его присутствия, преследовавшее ее все эти месяцы, куда-то испарилось. Как будто батарейка в невидимом устройстве наконец села.
Она скинула пальто, повесила его на вешалку и пошла на кухню, чтобы заварить чай. Механические движения: чайник, ложка, кружка. Его кружка стояла на своем месте, немой укор. Сегодня она не могла на нее смотреть. Она взяла простую, белую, безликую.
И тут в дверь постучали.
Не позвонили. Постучали. Три четких, мерных, знакомых до боли удара. Тот самый ритм. Тот самый звук костяшек пальцев по дереву.
Катя выронила ложку. Она упала на пол с грохотом, но Катя не услышала. Весь мир сузился до этой двери. Кровь отхлынула от лица, сердце замерло, а потом рванулось в бешеной скачке. Это не было похоже на тот, ночной, призрачный стук. Это было реально. Материально.
«Галлюцинация», — попыталась убедить себя она, но все ее существо кричало обратное.
Она медленно, как во сне, вышла из кухни и подошла к двери. Ноги были ватными. Она боялась дышать.
— Кто там? — ее голос прозвучал хрипло и несмело.
В ответ — тишина. Потом снова три стука. Терпеливых, настойчивых.
Катя дрожащей рукой потянулась к замку. Пальцы плохо слушались, скользили по металлу. Она с трудом вставила ключ, повернула его. Щелчок прозвучал как выстрел.
Она потянула дверь на себя.
На пороге, окутанный холодным предзимним воздухом, стоял он.
Алексей.
Он был в той же самой темно-синей домашней толстовке и спортивных штанах, в которых ушел полгода назад. Но они висели на нем, как на вешалке. Он похудел так, что скулы прорезались острыми лезвиями, а впалые щеки делали его лицо почти черепом. Кожа была мертвенно-бледной, прозрачной. Волосы, коротко стриженные, отросли, но выглядели тусклыми и безжизненными. Но самое страшное были его глаза. Пустые, остекленевшие, словно он смотрел не на нее, а сквозь нее, в какую-то свою, невыносимую реальность.
Катя вскрикнула. Звук вырвался сам, короткий, надломленный. Она отшатнулась, схватившись за косяк, чтобы не упасть.
— Леша? — прошептала она.
Он молчал. Он просто стоял и смотрел в пустоту где-то за ее плечом. Его руки висели плетьми. На ногах были какие-то стоптанные, чужие ботинки.
— Леша! — она крикнула уже громче, и это был уже не вопрос, а утверждение, смешанное с ужасом, радостью и неподдельным шоком.
Она схватила его за руку. Его пальцы были ледяными. Он не ответил на пожатие, не отреагировал вообще. Он позволил ей втянуть себя в прихожую, как большую, безвольную куклу.
Катя захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной, не в силах оторвать от него взгляд. Слезы текли по ее лицу сами собой, но она их не замечала.
— Где ты был? Что с тобой? — она трясла его за плечо, но он лишь покачнулся, как манекен.
Он медленно, очень медленно перевел на нее свой пустой взгляд. Его губы шевельнулись.
— Я... — его голос был хриплым, незнакомым, словно ржавым механизмом, который не использовали сто лет. — Я... домой.
Больше он ничего не сказал. Эти два слова, «я домой», прозвучали как приговор и как величайшее чудо одновременно.
Она довела его до дивана, он сел, уронив голову на грудь. Он был здесь. Плоть и кровь. Дышал. Его грудная клетка поднималась и опускалась. Но человека, которого она любила, в этой оболочке не было.
Катя в панике позвонила Ольге, потом в скорую, потом майору Ивановой. Потом бросила телефон и просто села рядом с ним, положив руку на его спину, ощущая под тонкой тканью кости его позвоночника. Он не реагировал.
В квартире начался ад. Приехала скорая, нашарившая признаки сильного истощения и обезвоживания, но не обнаружившая никаких физических травм. Его увезли в больницу для обследования. Примчалась Ольга, рыдающая и одновременно сияющая. Появилась майор Иванова с оперативниками, озадаченная и серьезная.
Катя отвечала на бесконечные вопросы, но сама пребывала в каком-то тумане. Главное — он нашелся. Он жив. Все остальное казалось ерундой.
В больнице, пока Алексей проходил первичный осмотр, врач-психиатр, женщина лет пятидесяти с умным, проницательным взглядом, отвела Катю в сторону.
— Ваш жених, — начала она осторожно, — находится в состоянии, которое мы называем диссоциативной фугой.
Катя смотрела на нее непонимающе.
— Это защитный механизм психики в ответ на непереносимую травму или стресс, — объяснила врач. — Сознание буквально «убегает» от реальности. Человек может уйти из дома, потерять память, очнуться в другом месте, не помня, кто он и как там оказался. Его личность как бы замораживается, а на поверхность может выйти другая, более ранняя, или же он будет действовать на автомате.
— То есть... он не помнит, где был все эти полгода? — медленно спросила Катя.
— Скорее всего, нет. Его память, вероятно, оборвалась в момент травмы. А то, что было после... это белое пятно. Сейчас он вернулся в то состояние, в котором был до стресса, но сама травма никуда не делась. Она заблокирована. И мы не знаем, что ее вызвало.
Катя сглотнула. Непереносимый стресс. Что могло заставить его сломаться? Что было страшнее, чем их общая жизнь?
Ей разрешили войти в палату. Алексей лежал на койке, привязанный к капельнице. Он смотрел в потолок, и в его пустых глазах не было ни мысли, ни узнавания, когда он перевел взгляд на нее.
Катя подошла и села на край кровати. Она взяла его холодную, безжизненную руку в свои.
— Леша, — сказала она тихо. — Я здесь. Все будет хорошо.
Он медленно моргнул. Пальцы его руки слабо дрогнули. Это было ничто. Но для Кати в этом ничто заключалась целая вселенная надежды. Он был дома. А все остальное они смогут пережить. Она в это верила. Она должна была верить.
Продолжение ниже
Нравится рассказ? Тогда поддержите нас ДОНАТОМ! Для этого нажмите на черный баннер ниже. Спасибо!
Читайте и другие наши истории:
Если не затруднит, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)