Вы когда-нибудь чувствовали, как земля уходит из-под ног? Не в кино, не в книжках, а по-настоящему. Когда гул в ушах становится громче голоса человека напротив, а комната сужается до размеров гроба.
Со мной это случилось в душном кабинете нотариуса на Гороховой. Кабинет «повышенной комфортности» — с позолотой на кожаных креслах и запахом дорогого кофе. Мой старший брат, Андрей, сидел напротив. Не плакал. Он вообще не плакал на похоронах отца. Он… организовывал. Суетился. А теперь он смотрел на меня с таким выражением лица, которое репетируют перед зеркалом. Фальшивая скорбь.
Нотариус — молодой, лощеный, не тот, к которому ходил отец, — откашлялся и зачитал. Быстро, будто торопился на обед. Квартира на Васильевском, дача в Комарово, счет… всё — Андрею. Мне, Ольге, его родной сестре, ухаживавшей за отцом последние четыре года… (пауза) …мне отходил «фамильный чайный сервиз «Мадонна» и благодарность за сыновний (именно так, «сыновний») долг».
Я смотрела на Андрея. Он не поднял глаз. Он просто поправил манжету дорогой рубашки. В этот момент я поня... нет, я вспомнила. Я вспомнила тот мартовский день полгода назад. И я поняла, что Андрей совершил ошибку. Он думал, что я — тихая библиотечная мышь. Он думал, что я глупая.
Но он не знал. Он не знал, что в тот самый день, когда отец подписал настоящее завещание, я, интуитивно чувствуя беду, сделала то, что сегодня спасет меня. Или убьет.
ЧАСТЬ 1
Этот гул в ушах не отпускал меня всю дорогу от Гороховой до дома. До... уже не моего дома? Я вышла из кабинета молча. Андрей что-то говорил мне в спину. «Оля, ну ты же понимаешь… воля отца…» Я не обернулась. Какая воля? У отца была воля к жизни, которую я тянула из последних сил, пока Андрей «решал вопросы» со своим прогоревшим бизнесом.
Я шла пешком. Через Дворцовый мост. Холодный питерский ноябрь выхлестывал лицо мокрым ветром, смешанным со снегом. Туристы делали селфи на фоне серого неба и свинцовой Невы, а я думала только об одном: как он мог? Нет, не отец. Андрей.
В нашей семье всегда было так: Андрею — всё, мне — что останется. Он — старший, надежда, мужчина. Я — «помощница». Я не завидовала. Я устроила свою жизнь, как могла. Развелась двадцать лет назад, одна подняла сына. Кирилл — моя гордость, ипотечник, программист, вечно уставший, но такой... настоящий. В отличие от дяди.
Андрей появлялся у отца, когда нужны были деньги. Отец вздыхал, но давал. «Он же брат твой, Оля. Непутевый, но родной». А последние годы, когда отец слег после инсульта, Андрей звонил. Спрашивал бодро: «Ну что, папаша, как мы там? Держимся?» И вешал трубку, не дожидаясь ответа. А «держались» мы с ним на моих руках. Утки, капельницы, массаж от пролежней, бессонные ночи. Я работала в районной библиотеке на полставки, чтобы успевать. Зарплата — слезы. Я жила в квартире отца, на его пенсию мы и покупали лекарства.
Теперь, по версии Андрея, я должна была получить сервиз. «Мадонну». Тот самый, из которого пили чай, только когда приходили «важные» гости Андрея.
Я дошла до нашей парадной на Девятой линии. Руки не слушались, ключ не попадал в скважину. Я села на холодные ступеньки. В сумке зазвонил телефон. Кирилл.
«Мам, ну что? Как там у нотариуса? Всё в порядке?»
Я сглотнула ледяную слюну. Что я ему скажу? Что его дядя, по сути, выкинул нас на улицу? Что квартира, где он вырос, где каждая трещинка на потолке родная, нам больше не принадлежит?
«Да, Кирюш, всё… всё по-протоколу. Я немного замерзла, потом перезвоню, ладно?»
Я соврала. Впервые сыну. Потому что, если я скажу это вслух, это станет правдой. А я пока не готова.
Я вошла в квартиру. Тишина. Запах лекарств и отцовского одеколона «Шипр». На серванте, поблескивая перламутром, стояла она. «Мадонна». Я подошла и взяла самую большую чашку. Руки дрожали. Я разжала пальцы.
Звон разбитого фарфора о паркет показался мне громче выстрела. Я не заплакала. Я разозлилась.
Нет, Андрей. Так не будет.
Я подошла к книжному шкафу, отодвинула тяжелый том «Истории Государства Российского» и достала тонкую папку-скоросшиватель. В ней лежал один-единственный лист. С синей печатью. Копия. Сделанная в тот самый день.
Ирония была в том, что отец, подписывая завещание, сказал: «Спрячь, Оля. Подальше. От греха». Он знал своего сына. Он всё знал.
Телефон снова зазвонил. На этот раз — Андрей. Я подняла трубку.
«Оля, — голос деловой, ни капли скорби. — Я понимаю, у тебя шок. Но давай по-взрослому. Покупатели на квартиру уже есть. Мне нужно, чтобы ты освободила помещение в течение двух недель. Вещи… ну, сервиз свой заберешь, остальное решим».
Он уже нашел покупателей. Две недели.
Я посмотрела на разбитую чашку.
«Хорошо, Андрей, — сказала я так спокойно, как только могла. — Я как раз пакую вещи. Но перед этим... я хочу заехать к тебе. Завтра. Обсудить одну деталь. Касательно… папиной подписи».
На том конце провода на секунду повисла тишина. Он не ожидал. Он ждал слез, истерики, проклятий. А получил холод.
«Какой еще подписи? — напрягся он. — Всё заверено».
«Вот и посмотрим, — я нажала отбой. — Вот и посмотрим».
ЧАСТЬ 2
Ночь я не спала. Я сидела на кухне, пила остывший чай и смотрела в темное окно. Во мне боролись два зверя. Один — обиженная, растоптанная Оля, которая хотела рыдать и биться головой о стену. А второй… второй был холодный и расчетливый. Тот, который научился выживать в девяностые на зарплату библиотекаря с маленьким Кириллом на руках.
Я восстанавливала события в голове. Тот мартовский день.
Отец тогда чувствовал себя неожиданно хорошо. «Просветление», — как говорят врачи. Он был слаб, но ум — кристально ясный. «Оля, — сказал он утром, — звони Семену Борисовичу. Скажи, приедем. И не на нашей машине. Возьми такси».
Семен Борисович. Старый друг отца, еще по институту. Нотариус «старой школы», с конторой в районе Черной речки, в тихом сталинском доме. Не то что этот лощеный юнец Андрея.
Мы ехали молча. Отец смотрел на тающий снег. В кабинете у Семена Борисовича пахло сургучом и старыми книгами. Они обнялись.
«Плохо выглядишь, Паша», — сказал Семен Борисович.
«Как чувствую, так и выгляжу, — отрезал отец. — Потому и приехал. Оля, выйди».
Я ждала в коридоре минут сорок. Потом меня позвали. Отец сидел бледный, но довольный. На столе лежал документ.
«Читай, Оля».
Я прочитала. Всё пополам. Квартира, дача, счет. Пятьдесят на пятьдесят. Честно.
«Я подписываю, — сказал отец. — А ты, Семен, заверяй. И вот еще что...» — он посмотрел на меня. — «Оля, сделай-ка ты, дочка, прямо сейчас нотариальную копию. И спрячь. Я Андрея знаю. Он... суетливый стал. Боюсь, наделает глупостей».
Семен Борисович посмотрел на отца, потом на меня. Крякнул. «А ведь это мысль, Павел. Глупостей он наделает».
Через десять минут у меня в руках была заверенная копия. В тот же вечер я спрятала ее за книгами. А через неделю отцу стало хуже. И больше «просветлений» у него не было.
Я сидела на кухне и смотрела на эту копию. Вот она, правда. Но что она мне даст? Андрей тоже принес нотариусу завещание. И тот его заверил. Как это вообще возможно?
Мысль пришла внезапно, холодная и липкая. Подделка.
Андрей не просто уговорил отца в невменяемом состоянии что-то подписать. Нет. Судя по дате на «его» завещании (оно было датировано якобы августом, когда отец уже не узнавал меня), он его подделал. Или подпись, или… Боже, или всё целиком?
Тогда его нотариус — соучастник.
Моя злость сменилась страхом. Это уже не просто семейные дрязги. Это уголовное дело. Мошенничество в особо крупном размере.
Но страх быстро отступил. На его место пришло понимание. Андрей, мой брат, перешел черту. Он не просто обманул меня. Он осквернил память отца. Он растоптал последние четыре года моей жизни, когда я спала урывками у его кровати.
В семь утра я позвонила Кириллу.
«Кирюша, слушай меня внимательно. Никаких эмоций. Только дело. Мне нужна твоя помощь. Но ты должен обещать, что не сделаешь ничего... горячего».
«Мам, что случилось? Твой голос...»
«Случился дядя Андрей, — я рассказала ему всё. Про два завещания. Про «Мадонну». Про «две недели».
Кирилл молчал. Я слышала, как он дышит.
«Мам, — сказал он наконец, и в голосе его лязгнул металл, которого я раньше не слышала. — Я убью его».
«Нет. Ты не убьешь. Ты поможешь мне. Мы пойдем к юристу. Прямо сейчас. Но...»
Я посмотрела на копию.
«Но сначала я должна увидеть Семена Борисовича. Я должна убедиться, что оригинал... что он в безопасности».
Я собралась. Оделась не в свое обычное серое пальто. Я надела черное кашемировое, которое хранила «на выход». Накрасила губы. Я шла не просить. Я шла воевать.
Я взяла такси до Черной речки. Вот и тихий двор. Вот и табличка «Нотариус. Семен БорисоКович...»
Таблички не было. На ее месте висел ржавый кронштейн. А на двери, обитой дерматином, висел огромный амбарный замок.
Я дернула ручку. Заперто. Давно.
Я обошла дом. Окна на первом этаже были заколочены. Не фанерой, а грубыми досками.
Семен Борисович. Нотариус старой школы. Человек, у которого хранился оригинал воли моего отца.
Он исчез.
ЧАСТЬ 3
Холод, который не имел ничего общего с ноябрьской погодой, пробрал меня до костей. Одно дело — иметь копию. Другое — когда оригинал, и твой единственный свидетель, испарились.
Я стояла перед заколоченной дверью и не знала, что делать. Вернуться домой? Бежать к юристу? Но с чем? С копией, которая теперь выглядит как филькина грамота?
Я набрала номер Семена Борисовича, который был на визитке, приколотой к моей копии. «Абонент временно недоступен». Снова.
Отчаяние — плохой советчик. Я заставила себя дышать. Библиотекарь во мне включил каталогизатора. Факты.
Факт первый: Андрей показал завещание от августа. Отец в августе был «овощем», простите за это слово.
Факт второй: Наш визит к Семену Борисовичу был в марте. Отец был в здравом уме.
Факт третий: Семен Борисович исчез, его контора закрыта.
Это не совпадение. Это — система. Андрей готовился. Он не просто подделал бумажку на коленке. Он убрал свидетеля.
Куда? Я не верила, что Андрей способен на... насилие. Но запугать? Подкупить? Заставить уехать? Да. Стопроцентно.
Я вернулась в центр. На Невском, в «Доме Книги», я назначила встречу Кириллу. Не дома. Я почему-то начала бояться, что Андрей... что они могут слушать. Бред? Может быть. Но после исчезнувшего нотариуса я была готова ко всему.
Кирилл приехал бледный, злой. «Мам, это жесть. Я пробил этого нотариуса, который у Андрея. Аркадий Львович. Контора открылась полгода назад. Отзывы — сплошь восторженные, как под копирку. Он специализируется на "сложных наследственных делах". Понимаешь?»
Я понимала. «Отжимала».
«Что с Семеном Борисовичем?» — спросил Кирилл.
«Исчез. Контора заколочена».
Кирилл сжал кулаки. «Так. Едем к Андрею. Я из него выбью...»
«Стоп, — я положила ледяную руку на его. — Кирилл, нет. Если мы начнем играть по его правилам, мы проиграем. Он в этом... в этом дерьме плавает, как у себя дома. А мы — нет. Мы должны быть умнее».
«И что ты предлагаешь? Ждать, пока нас выселят?»
«Я предлагаю пойти к Андрею. Я же ему обещала».
«Мама, он тебя слушать не станет!»
«Он станет. Потому что я не пойду к нему домой. Я пойду к нему на работу».
Работа Андрея — это отдельная песня. Он был «консультантом» в какой-то мутной строительной фирме, которая вечно сидела в дорогих офисах «Москва-Сити», только в питерском варианте — в стекляшке у Финляндского вокзала. Он очень гордился своим «видом на Неву» и «статусом».
«Ты пойдешь со мной, — сказала я Кириллу. — Но ты будешь молчать. Ты будешь просто... большим и злым. А говорить буду я».
Через час мы были в «Бизнес-Центре». Мрамор, охрана, девочки на ресепшене.
«Андрей Павлович занят, он на совещании».
«Он найдет для меня время, — сказала я, глядя ей прямо в глаза. — Скажите, что пришла его сестра. По наследственному делу».
Слово «наследство» подействовало. Девочка испуганно вжала голову в плечи и защебетала в трубку.
Через пять минут нас провели по длинному коридору в стеклянный аквариум. Андрей сидел за столом из черного дерева. Он не был рад нас видеть.
«Оля, я же сказал, что занят. И что это за... сопровождение?» — он кивнул на Кирилла.
«Это мой сын, Андрей. И мой наследник. Так что он имеет право слушать».
Я села, не дожидаясь приглашения. Кирилл встал за моей спиной, скрестив руки на груди. Как телохранитель.
«Андрей, я не буду ходить вокруг да около, — начала я. — Завещание, которое ты вчера предъявил, — подделка».
Он усмехнулся. Неестественно. «Оля, ты переутомилась. Горе...»
«Не надо про горе, Андрей. Я видела подпись. Отец так не расписывался с тех пор, как сломал лучевую кость в девяносто пятом. Ты забыл? А я помню. Я четыре года его бумаги заполняла».
Усмешка сползла с его лица.
«Это первое. Второе, — я подалась вперед. — Куда ты дел Семена Борисовича?»
Вот тут он побледнел. По-настоящему. Не театрально, а той серой, нездоровой бледностью, когда кровь отливает от лица.
«Какого... Я не знаю, о ком ты...»
«Семен Борисович. Друг отца. Нотариус, у которого отец в марте составил настоящее завещание. Пятьдесят на пятьдесят, Андрей. Как он и хотел. У меня, кстати, есть копия».
Я не стала ее доставать. Еще не время.
Андрей молчал. Он смотрел на свои руки.
«Я не знаю, что ты там себе придумала, — сказал он наконец, возвращая себе самообладание. — У меня есть документ. Законный. С печатью. А у тебя — фантазии. Если ты не уберешься из квартиры в течение...»
«Десяти дней, — перебила я. — Срок сократился? Молодец. Так вот, Андрей. Я не уйду. И пока мы не разберемся, где Семен Борисович, и где оригинал мартовского завещания, никакие твои покупатели порог квартиры не переступят».
«Это угроза?»
«Это факт, — я встала. — А теперь, если позволишь, у нас дела».
Мы вышли. В лифте Кирилл не выдержал. «Мам, ты видела его? Он испугался! Когда ты про Семена Борисовича сказала! Ты... ты гений!»
«Я не гений, Кирюша. Я просто... загнанная в угол. А теперь — к юристу. Теперь у нас есть, что ему рассказать».
Мы вышли из бизнес-центра на холодный ветер. Я чувствовала себя так, будто прошла по минному полю. Мы сделали первый ход. Мы показали, что мы не жертвы.
Но я знала, что Андрей так просто не сдастся. Он испугался, да. Но испуганный зверь — самый опасный.
Когда мы отошли на сто метров, у Кирилла пиликнул телефон. СМС. С неизвестного номера.
Кирилл остановился.
«Мам...»
«Что?»
Он показал мне экран. Там было всего три слова.
«Не лезьте. Будет хуже».
ЧАСТЬ 4
СМС с угрозой — это было что-то новое. Это уже не просто жадный брат. Это... это пахло девяностыми, о которых я читала в криминальной хронике, работая в архиве библиотеки.
«Кто это мог быть?» — спросила я, хотя ответ был очевиden.
«Не "кто", мам, а "чей", — мрачно ответил Кирилл. — Это люди Андрея. Или... люди того нотариуса. Аркадия Львовича».
Мы стояли посреди улицы. Люди спешили мимо, закутанные в шарфы, и никому не было до нас дела. А у меня было ощущение, что за нами наблюдают. Из каждой припаркованной машины, из каждого темного окна. Паранойя?
«Так, — Кирилл взял меня за локоть. — Никаких юристов. Не сейчас. Едем домой. И мы оттуда никуда, пока я не решу, что делать».
«Кирилл, мы не можем прятаться! Он этого и добивается! Запугать нас, чтобы мы...»
«Мама! — он резко остановился. — Ему нужны квартира и дача. Ему не нужны мы. Ты понимаешь, что это значит? Если ты будешь молчать, он, может, и отстанет. Но если ты пойдешь в полицию или к юристу с этой копией...»
«Что? Он нас убьет? Андрей? Мой брат?»
Кирилл промолчал. И это молчание было страшнее любого ответа.
Дома мы заперлись на все замки. Кирилл тут же сел за свой ноутбук. «Я попробую пробить номер, с которого пришла СМС. И я посмотрю... посмотрю на этого Аркадия Львовича повнимательнее. В даркнете. Должно же быть что-то».
А я... я пошла на кухню и начала механически перебирать гречку. Это меня всегда успокаивало.
Так прошел остаток дня. Я перебирала гречку. Кирилл стучал по клавишам. Мы не разговаривали. В квартире стояла такая тишина, что было слышно, как за стеной у соседей капает вода.
К вечеру Кирилл вышел с кухни бледный.
«Мам, это хуже, чем я думал».
«Что? Номер?»
«Номер — левая симка, купленная у метро. А вот нотариус...»
Он развернул ноутбук. «Аркадий Львович Разумовский. Я нашел пару закрытых форумов. "Решалы по недвижимости". Он не просто нотариус, мам. Он — "чистильщик". Он специализируется на "освобождении" квартир. Одинокие старики, пьющие, недееспособные... и неудобные наследники».
«То есть...»
«То есть, он в связке с черными риэлторами. Или сам их и возглавляет. А Андрей... Андрей, идиот, влез к ним. Наверное, был должен. И решил расплатиться нашим наследством. А эти ребята... они не любят, когда что-то идет не по плану».
Меня затошнило. Мой брат. Мой глупый, тщеславный, жадный брат... Он не просто украл. Он впустил в нашу семью волков.
«Что... что они делают?» — спросила я, боясь ответа.
«Обычно? — Кирилл посмотрел в сторону. — Запугивают. Если не помогает... несчастные случаи. Передозировка у пьющих. У стариков — сердце...»
«А у нотариусов?» — прошептала я.
Кирилл закрыл ноутбук. «Мам, мы должны уезжать. Прямо сейчас. К тете Вере в Лугу. Куда угодно. Они знают, где мы живем. Они...»
В этот момент в дверь позвонили.
Мы замерли. Звонок был настойчивый, долгий. Не так, как звонят соседи. Так звонит полиция. Или...
«Не открывай», — прошептал Кирилл, и я увидела, как он схватил со стола самый большой кухонный нож.
«Кто там?» — крикнула я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
«Ольга Павловна? — раздался за дверью незнакомый женский голос. — Соседи. Вы нас топите!»
Я посмотрела на Кирилла. Он на меня. Я пошла в ванную. Сухо.
«Мы не топим! — крикнула я. — Вы ошиблись!»
«Да нет же, топите! У меня по потолку течет! Откройте, бога ради!» — голос был истеричный, правдоподобный.
Я посмотрела в глазок. На площадке стояла женщина лет сорока, в домашнем халате. И с... монтировкой в руках.
Я отшатнулась от двери.
«Кирилл, — прошептала я. — У нее монтировка».
Женщина за дверью, видимо, услышала мой шепот. Истеричный тон пропал.
«Открывай, сука, — сказал тот же голос, но уже низким, прокуренным басом. — Открывай, а то хуже будет. Мы знаем, что вы дома. И мы знаем, что у вас есть».
«Что "есть"?» — прошептала я.
«Копия, — прорычал "бас". — Отдайте бумажку по-хорошему. И вам ничего не будет. Аркадий Львович не любит проблем».
Кирилл оттащил меня от двери. «Полиция», — шепнул он, лихорадочно набирая 112.
«Полиция? — рассмеялись за дверью. — Полиция сюда не поедет. Не на тот райончик вы, голубушки, нарвались. У вас пять минут. Потом мы ломаем дверь. И поверьте... вам не понравится».
И тут я услышала второй голос.
«Оля! Оля, открой! Это я, Андрей!»
Мой брат. Он стоял там, за дверью. С этими... людьми.
«Андрей! — закричала я, припав к двери. — Что ты делаешь?! Ты с ума сошел?!»
«Оля, просто отдай им эту дурацкую копию! — голос у него был жалкий, плачущий. — Ты не понимаешь! У меня долги! Они... они меня... Оля, не губи меня! Отдай!»
«Я не отдам! — крикнула я. — Я не отдам тебе память отца!»
Раздался страшный скрежет. Они начали вскрывать замок.
ЧАСТЬ 5
Этот звук — визг металла о металл — я не забуду никогда. Это был звук конца. Конца моей прошлой жизни, конца иллюзий о том, что у меня есть брат.
Кирилл оттащил меня от двери и задвинул в прихожую тяжелый комод. «Это их задержит, — сказал он, тяжело дыша. — Но не надолго».
«Полиция...» — пролепетала я.
«Едут. Сказали "ожидайте". Мам, слушай меня. Где копия?»
«В папке. За книгами».
«Неси».
Пока я бежала в комнату, скрежет усилился. Они работали профессионально. Быстро.
Я схватила папку. «Вот».
«Так, — Кирилл схватил зажигалку с кухонного стола. — Мы ее сожжем. Прямо сейчас. В раковине».
«Нет! — я вцепилась в папку. — Кирилл, нет! Это единственное, что у нас есть! Это...»
«Это бумажка, мам! — закричал он. — Бумажка, из-за которой нас сейчас убьют! Им нужна она! Отдадим — они уйдут!»
«Нет! — я уперлась. — Они не уйдут. Они — свидетели. Мы — свидетели. Андрей... он привел их сюда, чтобы... чтобы мы замолчали навсегда. Отдадим мы или нет, уже не важно».
В этот момент замок хрустнул и вывалился. Дверь держал только комод и хлипкая цепочка.
Удары монтировки обрушились на дерево. Дверь трещала.
«Кирилл... окно!»
Мы жили на третьем этаже. Высоко. Но под окнами кухни был козырек какой-то конторы на первом этаже.
«Мам, ты не сможешь...»
«Смогу!»
Мы рванули на кухню. Кирилл распахнул окно. Холодный воздух ударил в лицо.
«Сначала ты!» — скомандовал он.
Я перелезла через подоконник. Ноги в домашних тапочках соскользнули по ледяному отливу. Я чудом не упала. Вцепилась в раму.
Кирилл вылез следом.
В этот момент дверь в квартиру рухнула. Мы слышали топот, грохот, матерную ругань.
«Они на кухне!»
Мы стояли на узком козырьке. Под нами — три этажа. В квартире — бандиты.
«Прыгать...» — прошептала я.
«Сломаем ноги, мам. Тихо».
Кирилл потащил меня по козырьку, к углу дома. Там, метрах в пяти, было дерево. Его ветки почти касались стены.
«Полезай на ветку», — приказал он.
«Я не смогу, Кирюша, я боюсь...»
«Сможешь!»
Из кухонного окна высунулась та самая «женщина» в халате. Теперь это был огромный мужик с разбитым лицом.
«А вот они, голубчики!» — рявкнул он. И он начал перелезать через подоконник.
«Беги, мам!» — заорал Кирилл и пошел ему навстречу.
«Нет! Кирилл!»
«Беги!»
Он схватил кусок льда с козырька и швырнул мужику в лицо. Тот взвыл, но не остановился.
Я дотянулась до ветки. Она хрустнула, но выдержала. Я вцепилась в нее, как в спасение.
Кирилл схватил мужика за куртку, и они оба... оба потеряли равновесие.
Я видела это как в замедленной съемке. Они покатились по скользкому козырьку. Мужик махал монтировкой, Кирилл пытался оттолкнуть его.
Они докатились до края.
И в этот момент внизу, во дворе, взвыла сирена. Настоящая. Полицейская.
Мужик замер. Он посмотрел вниз, на мигалки, потом на Кирилла. Он одним движением отпихнул моего сына и, не обращая внимания на высоту, просто спрыгнул. Он приземлился на газон, хромая, побежал к арке.
Кирилл лежал на краю козырька, не двигаясь.
«Кирилл!» — я закричала так, что, казалось, у меня лопнули легкие.
Я поползла к нему по веткам, царапая руки.
«Кирилл!»
Из парадной выбежали полицейские. Они увидели меня на дереве, Кирилла на козырьке.
«Там... в квартире...» — прохрипела я.
Кирилл застонал.
«Мам... — он открыл глаза. — Я... кажется, папку... папку уронил».
Я посмотрела вниз. На грязном, мокром от снега газоне, рядом с тем местом, куда спрыгнул бандит, лежала моя тонкая папка. Раскрытая. А ветер... ноябрьский ветер гонял по двору белый лист с синей печатью. Мою единственную копию.
Один из бандитов, выбегая из арки, наступил на нее, размазав грязь.
«Андрей...» — прошептала я. А потом увидела его. Он не бежал. Он стоял у стены, в тени, и смотрел на всё это. Мой брат. Он смотрел, как его сестра висит на дереве, а его племянник лежит на козырьке.
Увидев, что я смотрю на него, он... он просто развернулся и медленно пошел прочь.
ЧАСТЬ 6
Я не помню, как мы оказались в отделении. Кирилл, к счастью, отделался ушибами и сильным вывихом. Меня трясло. Нам дали по стакану мутной воды и начали допрашивать.
«Нападение... вскрытие... угрозы...» — я говорила и говорила.
«А мотив? — спросил усталый следователь. — Из-за чего весь сыр-бор?»
«Из-за наследства, — сказал Кирилл. — Мой дядя...»
«Фамилия?»
«Андрей Павлович. Тот же, что и у нас».
Следователь вздохнул. «Родственники. Самое грязное дело».
«У нас была... — я запнулась, — у нас была копия настоящего завещания. Но... она утеряна».
«Утеряна, — кивнул следователь. — То есть, доказательств у вас нет. А у них, — он кивнул на бумаги, — есть. Взломанная дверь. А у вашего дяди, я так понимаю, есть нотариальное завещание, по которому квартира — его. И он скажет, что вы — неудобные жильцы, которые не хотят съезжать. И что это вы...»
«...напали на него?» — закончил за него Кирилл.
«Что вы их спровоцировали. А те, кто вломился... он их "впервые видит". Случайные грабители. Вы ничего не докажете, Ольга Павловна».
Он был прав. У нас не осталось ничего. Ни копии. Ни оригинала. Ни свидетеля. Только слова против нотариально заверенной (пусть и фальшивой) бумаги.
Нас отпустили под утро. Квартира была разгромлена. Они не просто искали копию. Они мстили. Они выпотрошили диваны, разбили посуду (всю, а не только «Мадонну»), вывалили книги из шкафов. Моя библиотека... моя жизнь... лежала на полу, перемешанная с землей из разбитых цветочных горшков.
Кирилл молча пошел заваривать чай.
«Мам, — сказал он. — Он прав. Следователь. Мы проиграли».
«Нет», — сказала я.
Я подошла к окну. Во дворе всё еще валялись осколки.
«Кирюш, они искали бумажку. Они думали, что всё дело в ней».
«А в чем еще?»
«Они не знают... они не знают Семена Борисовича».
«Мам, он исчез! Его, может, уже...»
«Нет. — я покачала головой. — Я знаю этих людей. "Старая школа". Он не мог просто исчезнуть. Андрей его запугал. Но Семен Борисович... он бы не бросил так отца. Он должен был оставить что-то еще».
«Что? Где?»
Я закрыла глаза. Я снова перенеслась в тот мартовский день. В кабинет на Черной речке. Запах сургуча.
«Отец сказал: "Спрячь, Оля". А Семен Борисович... что он сказал? "А ведь это мысль, Павел. Глупостей он наделает"».
Я начала ходить по комнате, перешагивая через книги.
«Потом... потом отец еще что-то ему сказал. Тихо. Я не расслышала. А Семен Борисович кивнул и... включил что-то на столе. Какую-то... лампу?»
«Мам, ты бредишь», — Кирилл смотрел на меня с ужасом.
«Нет! Это была не лампа. Это... камера! Маленькая, на столе. Он снимал! Он снимал подписание!»
Кирилл вскочил. «Ты уверена?»
«Я... я почти уверена. Он сказал: "Для архива, Павел. По нынешним временам — надежнее любой печати"».
«Господи, мам. Если это так... то где эта запись?»
«Она должна быть у него. Или в том кабинете...»
«Который заколочен? И в который мы не войдем?»
Мысли лихорадочно метались. Если запись есть, она у Семена Борисовича. А где он?
«Кирилл, ты пробивал его адрес. Домашний».
«Пробивал. Старая квартира на Петроградке. Но там...»
«Что "там"?»
«Там никто не живет. По данным... он ее продал. Три месяца назад».
«Кому?»
Кирилл снова сел за ноутбук. Руки у него уже не дрожали. У нас появилась цель.
Пять минут он стучал по клавишам.
«Так. Продал. Странная сделка. По доверенности. Покупатель... Ольга Павловна...»
«Что?»
«Покупатель — ты».
Я села на развороченный диван. «Что... что это значит?»
«Это значит, — Кирилл медленно поднял на меня глаза, и в них горел огонь, — что Семен Борисович — гений. Он не мог передать тебе ничего ценного. За ним следили. Он не мог с тобой связаться. И он... он "продал" тебе свою квартиру. По левой доверенности. Чтобы ты...»
«...чтобы я что?»
«Чтобы ты стала "собственником". И имела законное право... войти в эту квартиру».
«Но как?»
«Мы вызовем МЧС. Скажем, что мы — новые жильцы, а ключи потеряли. И нам надо вскрыть дверь».
Это был безумный план. Абсолютно незаконный. Но другого у нас не было.
Через час мы стояли на Петроградке, перед старой, но крепкой дверью. Мастер из "службы вскрытия" (Кирилл не стал звонить в МЧС) хмыкнул, посмотрел на "документы", которые Кирилл наспех сфабриковал в фотошопе, и взялся за дело.
Дверь открылась.
Мы вошли. Квартира была... пустой. Абсолютно. Ни мебели, ни вещей. Только пыль.
«Нет...» — прошептала я.
«Подожди, мам. Он не мог нас так подставить. Он должен был оставить...»
Кирилл ходил по комнатам, простукивая стены.
«Здесь!»
В стене, за отклеившимся куском обоев, был небольшой... тайник? Нет. Просто ниша. А в ней — конверт.
Я дрожащими руками вскрыла его.
Внутри была... не кассета. Не диск.
Маленькая флешка. И записка.
Написанная знакомым, каллиграфическим почерком Семена Борисовича.
«Оля. Я знал, что Павел был прав. Андрей — непутевый. Но я не думал, что до такой степени. Меня "попросили" уехать. Очень настойчиво. Угрожали внукам. Я уехал. Оригинал завещания я сжег. Прости. Не мог рисковать. Но...»
Я перевернула записку.
«...но архив — вещь упрямая. Я не нотариус, я — хранитель. На этой флешке — всё. Подписание. Разговор твоего отца. Его воля. Используй это мудро. P.S. Квартиру не продавай. Она... подарок. От Павла. Я был его душеприказчиком. Это не наследство. Это... долг».
Я посмотрела на Кирилла. Он смотрел на флешку.
«Это... это оно? — прошептал он. — Наша бомба?»
«Это сильнее, — сказала я, сжимая холодный пластик в ладони. — Это правда».
В этот момент мой телефон, который я считала "чистым", снова ожил. СМС. От Андрея.
«Дура. Ты думала, это всё? У тебя ничего нет. Завтра в 10 утра я привожу риэлторов. Если ты не выметешься, я вызову полицию. И они будут на моей стороне».
Я улыбнулась. Впервые за эти дни.
«Кирюша, — сказала я. — Кажется, я знаю, где мы завтра будем в 10 утра».
ЧАСТЬ 7
Мы не поехали домой. Мы поехали в круглосуточное интернет-кафе на Лиговском. Грязное, прокуренное, с липкими столами. Самое безопасное место, чтобы посмотреть, что именно хранится на флешке.
Кирилл вставил ее в компьютер. На экране появилось видео.
Кабинет Семена Борисовича. Вот он. Вот отец. Бледный, но в своем уме.
«Паша, ты уверен? — говорит Семен Борисович. — Может, всё-таки...»
«Уверен, — хрипит отец. — Андрей... он как с цепи сорвался. Эти долги... он меня в могилу вгонит. Я люблю его, Семен, он мой сын. Но я не могу... я не могу позволить ему уничтожить всё. И Ольгу. Она... она мой ангел».
Камера крупным планом берет руки отца. Они дрожат. Но он подписывает.
«Пятьдесят на пятьдесят, — говорит он в камеру. — Это моя воля. Андрей получит свое. Но и Ольга... Ольга должна быть защищена. Семен, если со мной что-то случится... если Андрей начнет... ты знаешь, что делать».
«Знаю, Паша. Архив — вещь упрямая».
Видео закончилось.
Мы сидели молча. Это было... всё. Это было не просто доказательство. Это было завещание. Не юридическое, но моральное.
«Мам, — Кирилл скопировал файл на "облако", на три разных сервера, и отправил себе на почту. — Что теперь?»
«Теперь, — сказала я, — мы идем на встречу».
Ровно в 10 утра мы были у нашей квартиры. Дверь, выбитая и наскоро приставленная к косяку, выглядела жутко.
Подъехал черный «Мерседес». Из него вышел Андрей. Выглядел он помято, но самоуверенно. Рядом с ним — тот самый лощеный нотариус, Аркадий Львович. А за ними — двое риэлторов, мужчина и женщина, с папками.
«О, — скривился Андрей, увидев нас. — Еще не съехали? Я же предупреждал. Сейчас...»
«Подожди, Андрей, — сказала я громко. Так, чтобы слышали риэлторы. — Мы просто хотели... попрощаться. И показать тебе кое-что».
«Мне не интересно, Оля. Убирайтесь».
«Тебе будет интересно. Это... привет от отца».
Я достала телефон. Кирилл стоял рядом и держал свой. На всякий случай.
Я включила видео. Громко.
Хриплый голос отца заполнил гулкую парадную.
«...Андрей... он как с цепи сорвался... эти долги...»
Лицо Андрея... я бы дорого дала, чтобы его сфотографировать. Оно стало цвета того самого питерского ноябрьского неба. Серым.
Аркадий Львович дернулся. «Что это? Что за... монтаж?»
«...Пятьдесят на пятьдесят. Это моя воля...» — гремел голос отца.
Риэлторы переглянулись. Женщина сделала шаг назад. «Андрей Павлович, — сказала она. — Что это значит? У нас... у нас сделка».
«...Ольга должна быть защищена...»
«Выключи это!» — взвизгнул Андрей. Он бросился на меня, пытаясь выхватить телефон.
Кирилл шагнул вперед и просто отстранил его. Не ударил. Просто... отодвинул, как что-то мешающее.
«Аркадий Львович, — сказала я, не выключая видео. — Кажется, это называется "Статья 159. Мошенничество". И "Статья 327. Подделка документов". А еще, — я посмотрела на Аркадия, — "угроза убийством" и "похищение человека". Куда, кстати, вы дели Семена Борисовича?»
Нотариус побелел. Он понял, что это — не блеф. Что Семен Борисович не просто "исчез", он оставил... архив.
«Я... я... я к этому не имею отношения!» — он схватил свой портфель. — «Андрей Павлович, вы ввели меня в заблуждение!»
И он... он побежал. Буквально. Бросив своего клиента. Побежал вниз по лестнице, роняя достоинство и, вероятно, свою лицензию.
Риэлторы испарились следом. «Мы вам перезвоним... Кажется, не тот объект...»
Мы остались втроем на лестничной площадке. Я, Кирилл и Андрей.
Андрей сполз по стенке. Он сидел на грязном полу, обхватив голову руками.
«Дура, — прошептал он. — Дура... Ты всё испортила... Они же меня... они меня теперь убьют...»
«Кто? — спросила я, выключая запись. — Твои друзья? Те, что ломали нам дверь?»
«У меня долг... Огромный... Я заложил им... я им обещал эту квартиру... Я думал, продам, отдам...»
«И дачу. И счет».
«Они меня найдут...»
Он плакал. Шестидесятитрехлетний мужчина плакал, как ребенок. Не от раскаяния. От страха.
Мне не было его жаль. Совсем.
«Знаешь, Андрей, — сказала я, присаживаясь перед ним на корточки. — Отец... он до последнего верил, что ты — "непутевый". Он не знал, что ты — "конченый". А я теперь знаю».
Я достала из кармана два листа.
«Что это?» — он с недоверием посмотрел на меня.
«Это — твой выбор, Андрей. Вот это, — я показала первый лист, — это заявление в прокуратуру. На тебя. На Аркадия Львовича. На тех, кто ломал дверь. Здесь всё — и подделка завещания, и угрозы, и нападение. С этой флешкой, — я похлопала по карману, — тебе дадут лет восемь. Минимум. Твоим друзьям-кредиторам это очень не понравится. Они не любят, когда их "активы" сажают».
Он в ужасе смотрел на бумагу.
«А это, — я показала второй лист, — это дарственная. Ты отказываешься от всего, что "унаследовал" по фальшивому завещанию. В мою пользу. Ты отдаешь мне и Кириллу всё, что украл у нас. А мы...»
«Что "вы"?»
«А мы... забываем о твоем существовании. Мы не подаем в полицию. Ты просто исчезаешь. Едешь в свою Лугу, или куда ты там хотел. И больше никогда не появляешься в нашей жизни».
«Но... долг!»
«Это твои проблемы, Андрей. Не мои. Ты сам влез в это дерьме. Сам и вылезай. Я даю тебе... то, чего ты не дал мне. Я даю тебе шанс».
Он смотрел то на заявление в полицию, то на дарственную.
«Я... я не могу...»
«Можешь. — Я положила перед ним ручку. — Подписывай. Или мы прямо сейчас с Кириллом идем в отделение. И поверь, после ночного нападения нас там очень ждут с этой флешкой».
Он взял ручку. Его рука тряслась так, что он не мог попасть в строчку.
«Подписывай», — повторила я.
Он подписал.
ЧАСТЬ 8 (ФИНАЛ)
Он подписал. Я забрала бумагу. Не глядя на него, я взяла лист с заявлением в прокуратуру... и медленно разорвала его. На мелкие-мелкие кусочки.
Андрей смотрел на летящий белый снег бумаги. В его глазах не было благодарности. Только... пустота.
«Уходи», — сказала я.
Он встал. Отряхнул свои дорогие брюки. Не сказал ни «прости», ни «спасибо». Он просто развернулся и пошел вниз по лестнице. Я смотрела ему в спину. Мой брат. Старший брат. Теперь — просто чужой, жалкий старик.
Мы с Кирилллом вернулись в разгромленную квартиру.
«Мам, — сказал он, обнимая меня за плечи. — Мы... мы победили?»
Я посмотрела на разбросанные книги, на разбитую посуду, на вырванный косяк двери.
«Не знаю, Кирюша. Мы... выжили».
Это была горькая победа. Очень горькая.
Процесс восстановления прав занял еще несколько месяцев. Дарственная Андрея, подкрепленная «неофициально» показанной следователю флешкой, сделала свое дело. Фальшивое завещание было аннулировано.
Мы продали квартиру на Васильевском. И дачу в Комарово. Как и хотел отец, мы разделили всё... но Андрея в этой сделке уже не было.
Я не знаю, что с ним стало. Говорят, его "кредиторы" всё-таки нашли его. Говорят, он теперь живет где-то в Псковской области, в развалюхе, и работает на лесопилке за еду. Мне его не жаль. Я свой «сыновний долг» выполнила.
На деньги от продажи я погасила Кириллу ипотеку. А себе... себе я купила маленькую студию. В новостройке, в Девяткино. Далеко от центра. Далеко от воспоминаний.
Той квартиры, которую мне «подарил» Семен Борисович, мы так и не коснулись. Она так и стоит, пустая. Как памятник. Памятник честности и... предвидению.
Я сижу сейчас на своей новой кухне. Она крошечная, всего пять метров. Но она — моя. Я смотрю в окно. Там не Нева и не шпили. Там — тысячи таких же окон.
Я работаю всё в той же библиотеке. Коллеги удивляются: «Ольга Павловна, у вас же "наследство", зачем вам это?» А я не знаю, как им объяснить. Что эти книги, эта тишина, эта пыль... это единственное, что держало меня на плаву.
Я потеряла брата. Я потеряла дом, в котором выросла. Я потеряла... я чуть не потеряла сына.
Но знаете... Я не чувствую себя проигравшей.
Я смотрю на фотографию. На ней — отец и я. Мы на даче. Он смеется. Я протягиваю ему чашку чая. Не из «Мадонны». Из простой, походной кружки.
Андрей забрал у меня брата. Но он не смог забрать у меня отца. Он не смог растоптать его волю. И он не смог сломать меня.
Иногда справедливость — это не когда все счастливы. Иногда справедливость — это просто возможность... дышать. Спокойно дышать. И знать, что ты сделал всё правильно.
Я допиваю свой чай. Впереди — новый день. И я к нему готова.