Дашутка физически ощущала: что-то с ней не так. Постоянное чувство нечистоты, участившиеся боли внизу живота, и самое пугающее — невозможность нормально помочиться — сводили ее с ума. Девки постарше научили ее: набрать в бутылку кипятка да положить ее между ног. Да и в ноги не мешало бы еще одну положить, для тепла.
Уля материлась, как мужик:
— Дурища ты! Дура! Без штанов на лесоповал поперлась! Кирдык тебе, не родишь ведь, чудА!
Днем она подкатила к одному из ребят, хилому на вид Петьке Полушкину, пошепталась с ним и пропала до конца работы. А вечером явилась злющая, как скотобаза, с выстиранными в реке холстинами. Высушила холст над печью, достала из торбочки ножницы и тюричёк ниток. Скроила что-то, наподобие панталон и на живульку сшила для Дашки исподние штанишки, которые завязывались веревочкой.
— Носи, — рявкнула Ульянка, — помни мою доброту. С таким пупырем пришлось погулять, тьфу, глаза бы мои на него не глядели! Просила исподники, он же из богатеньких, есть, поди, в запасе. Не дал, собака!
Улю передернуло даже от отвращения. Видно было, что дорого далась ей гулянка с прыщавым карапетиком Петькой Полушкиным. Немного отошла, улыбнулась сердечно:
— Да не моргуй ты, Дашутка. Стираное все, на морозе клепала. Мягенько, из портянок ведь ношеных. Еще лучше. Надевай, не стесняйся. Сил нет на твои муки смотреть.
Даша покорно натянула штанишки. Уля заботливо подложила ей бутылку с кипятком. Укрыла девчурку своим зипуном, (необъятным, целый чум им накрыть можно), вздохнула и принялась сворачивать цигарку. Запахло табаком. Дарья свернулась в клубочек, почувствовав уютное тепло, и заснула.
Титоренко прилип к ней, как банный лист. Ни дня без издевательств не проходило. Дашка физически не справлялась — поганец запретил ей помогать всякому, жалевшему кроху.
— Да чего тебе от нее надо? — Уля орала иерихонской трубой. — В ней, в шмакодявке, росточка — до лавки не запрыгнуть. Поимей совесть, Титоренко!
— Ты, Колесова, помалкивала бы, шал-лава, — с оттягом, с мерзейшей улыбочкой, отвечал Ульяне Титоренко, — знаем, знаем, как ты ребятам за портянки даешь!
Уля вздрогнула, будто ее по лицу плетью огрели. Она горделиво вскинула голову, высокая, сильная, красивая, и поискала взглядом в группе работников, хихикающих за спиной Титоренко, Петьку Полушкина. Того нигде не было. Презрительно сплюнув под ноги бригадиру, процедила с расстановочкой, свойственной бывалым сидельцам:
— А тебе, товарищ Титоренко, пороху не хватает, чтобы давали, а? Ты хоть золотом меня осыпь, а близко к себе не подпущу. Забыл, когда носяру тебе расквасила? Не за это ли? Завидуешь, поди, Петьке, что ему за портянки милость оказали, а тебя лесом отправили, а?
Теперь настала очередь смеяться девчатам-сучкорубщицам. Уж их начальничек милостью не обделил, как султан в гареме среди наложниц: угрозами склонял к близости. В общем, вел себя, как жандарм в околотке. Одна девочка уже сделала криминальный аборт у какой-то бабки, истекла кровью и чудо, что живою осталась. И одна только Ульяна, самая бедовая, да отчаянная, дала Титоренко от ворот поворот.
А он, назло ей, распускал по всей округе грязные сплетни. Правда, к Уле эти сплетни не прилипали — не тот человек Уля, чтобы к ней грязь приставала. Парни глаза уже сломали об ее дивную, богатырскую стать, но разве такую паву уговоришь? Так по лбу врежет — искры из глаз посыплются. Тем и удивительно им всем было — за какие заслуги удостоился чести Петька Полушкин, страшненький, корявый, кривоногий и косенький? Злость в отвергнутых кавалерах кипела со страшной силой. И Петька со сломанными ребрами и набок свернутым носом валялся в бараке — отмокал, как говорится.
Уля Дашку за ворот взяла и потащила к себе на делянку.
— Со мной будешь работать сегодня, змей этот сюда не придет, ссыт кипятком. Я ведь могу его под деревом похоронить — было дело, — сказала и, взявшись за пилу, принялась за ель.
Только она могла валить деревья в добрый мужской обхват толщиной.
Огромная лесина, протяжно застонав, рухнула в сугроб. А Дашка предварительно выгребла снег, притоптала его и только потом принялась за обрубку сучьев. И чудо — без презрительных окриков Титоренко дело у нее пошло ловчее. И топор уже не казался неподъемным, и не мерзла она так, как раньше.
На перекуре, подкрепившись Улиным салом с луковицей, Даша коснулась ее большой ладони:
— Спасибо тебе, Улечка, век тебе буду благодарна, милая моя… подружечка!
Ульяна рассматривала огромные, туповатые носы своих унт.
— Вот что, Дарья. Долго прикрывать я тебя не могу. Титоренко тут развел лавочку, как в лагере для политических. Он, падла, год работал на зоне. Научился издеваться над людьми. Думает, что и тут ему все с рук сойдет. Ты, голуба, прямо сейчас иди в Кордюково, к председателю тамошнему, да обстоятельно все расскажи. Пусть берет с собой милиционера, приезжает и разбирается. Пора эту лавочку прикрывать.
Ульяна заставила Дарью доесть оставшееся сало, навязала свой добротный шерстяной платок поверх ветхого Дарьиного.
— Сворачивай с деляны на первую развилку и бери левее, никуда больше не суйся. Место наезженное — добежишь. Если подвода какая догонит — не стесняйся, прыгай. Не бойся, на подводах бабы, ничего худого тебе не сделают. Спросят, куда идешь, скажешь: по женскому делу. Поймут и довезут с ветерком. А вот встречных подвод избегай — еще доложат Титоренке, худо будет. В конторе спроси Василия Степановича Кордюкова и ничего не скрывай. Он парень огневой, справедливый, так просто это дело не оставит, я его знаю. Хоть и бают про него всякое, а я скажу — честный он. И тебя пожалеет, такую махонькую!
— Так уж пожалеет?
— Пожалеет. Он — человек. Он… самый лучший на свете парень, — щеки Ульяны покрылись румянцем, — надо было ему раньше всю правду рассказать. Ждала его… Ай, ладно, что уставилась, беги!
Даша побежала — колея была хорошо наезжена, а ей, невеличке, удобно было двигаться по этой колее. День над тайгой разгорелся ясный, алый, морозный, безветренный — беги-знай, да радуйся. Теплый Улин платок ласково льнул к разрумянившимся щекам, ноги, обутые в валенки, деловито обрезанные ровно наполовину, были хорошо защищены от стужи, сквозь ветхие юбки просвечивали новые мяконькие штанишки, а на руках — теплые шубенки — разве плохо?
Дорога долгая, так ведь и Дашка сытая. Мигом домчит она до Кордюкова, к самому председателю. Все, все обскажет и расскажет, как обижает Титоренко девушек, как измывается над бригадой. Как хулу несет на красивую Ульяну. Какая Ульяна хорошая, честная. Как напраслину про нее говорят. А она не такая, не могут хорошие девушки шалавами быть. Пусть, пусть услышит Дашу председатель, пускай вызывает милицию и забирает Титоренко в тюрьму! Пусть расстреливают его, как самого злостного врага народа!
Даша бежала и воочию представляла себе неведомого молодого председателя. Он виделся ей этаким царевичем-королевичем из старой сказки бабушки Евдокии. Сядет царевич на доброго коня и спасет свою царевну от верной погибели, выдернет из лап страшного Кощея. Унесет он ее в дальние края, за синие моря, за высокие горы…
Пока мечтала, еще версты три пробежала. А потом вдруг остановилась, как вкопанная. Оглядела себя и прижмурилась даже от стыда.
Какая же из нее царевна? Голь перекатная! Грязная, вшивая, страшная! Станет председатель молодой связываться с этаким ремьем? Посмотрит на Дашу, скривится, ручкой эдак махнет, мол, прочь иди, оборванка, да на другой бочок перекатится.
Так обидно Даше стало, что слезы на глазах закипели. Подумала немного. А, может, для начала к мамане на другой берег Туры перебечь, да в баньке, как следоват, напариться. Хорошо по нынешнему морозу в баньке очутиться. Накатить шайку крутого кипятка, ошпарить веник березовый, духмяный, полежать на полке, вдохнуть поглубже чистый банный дух с толечкой пригаринки и томленой на пару древесины… Греться, греться, чтобы до косточек пробрало… Матушка встряхнет веник над каменкой, нагонит парку и начнет Дашу наглаживать, похлестывать, приговаривая:
— С гуся вода, с Даши — худоба.
А потом расчешет волосы льняные частым гребешком, заплетет в косу, повяжет алой лентой. Вот какая невеста из Даши получилась! Достанет из сундука нарядную юбку, кофточку расшитую васильками — красавица Даша будет! Вот когда к председателю идти надо!
Мечтала Дарья, мечтала, а между мечтами с тревогой примечала: ни одной подводы не встретилось на ее пути. И колея пропала среди леса. А между тем солнышко к закату приклонилось, и в тайге мрачно стало и темно… Где же подводы — будний день же, и работы кипят…
Ахнула в ужасе — заплутала, не на ту дорогу ступила. Не на общественную, а на частную тропу. Может, какие мужики по заявке дрова заготавливали для себя лично, или хитники просто лес у государства воровали. Все одно — надо возвращаться. А куда, как? Скоро волки с дневной лежки подымутся. Учуют Дашу и поминай как ее звали. После первой же метели и косточек не найдут.
Она вдруг закричала сильно. То ли от страха, то ли от злости на саму себя. Потом, горько заплакав, в панике уже, побежала назад, искать нужную дорогу. И пока Даша бежала, эхо ее злого и отчаянного крика долго, долго разносилось по суровой, стылой и неласковой ко всяким дурам нерасторопным тайге.
Анна Лебедева
---
Уважаемые читатели! Напоминаем, что обе книги романа уже полностью опубликованы на Бусти, так что если хотите избежать ежедневного ожидания каждой новой главы здесь на Дзене, милости просим на Бусти. Вот ссылка на начало романа. Чтобы полностью читать все главы, вам надо подписаться, это можно сделать по этой ссылке. С сегодняшнего дня действует скидка 40%! Всего лишь 30 руб. Отписаться можно в любой момент. Время акции ограничено!