Прочла две книги из серии ЖЗЛ.
Читала даже не так ради знакомства с биографией авторов - а чтобы прочувствовать ту сложную эпоху, когда им пришлось жить и творить.
Популярные писатели. Люди приблизительно одного поколения. Из "бывших" оба.
Один был выгнан за неуспеваемость из гимназии, другой с трудом её закончил: по сочинению получил кол! была пересдача.
Один покинул большевистскую Россию, другой в ней остался.
Однако оба подстраивали своё творчество под новые реалии.
Состоявшийся в довоенном "Сатириконе" Саша Чёрный нашёл отдушину в детской литературе.
Ему, конечно, жилось не без сложностей. Пришлось скитаться, пока не нормализовалась жизнь во Франции. Но это всё не сравнимо со взлётом и падением Михаила Зощенко.
Политические разногласия если случались, то без катастрофических последствий.
Например, такое происшествие на ёлке - Саша Чёрный устраивал детям праздники.
Пока взрослые расстроенно шушукались, из уст вышедшего выступать
мальчугана Сережи прозвучало знакомое имя Корнея Чуковского — он выучил
отрывок из его «Бармалея». Черный услышал, как хмыкнул рядом с ним
фельетонист газеты «Возрождение» Ренников, и вряд ли удивился, прочитав пару дней спустя его фельетон про того же Чуковского. Обращаясь к мальчику, читавшему стихотворение, а на самом деле, конечно, к его родителям, Ренников восклицал: «Сережа! Твое стихотворение, которое написал в советской России дядя Корней Чуковский, мне совсем не понравилось. Что это такое, в самом деле: „Маленькие дети, Ни за что на свете Не ходите в Африку“. <…> Ты напрасно пугаешь детей Африкой, Сережа. В Африке сейчас не менее тысячи русских людей, и все очень недурно живут и даже гуляют. Крокодилы, гориллы и акулы, безусловно, в Африке есть. Но зато нет там кусающихся, бьющих и обижающих большевиков, среди которых почему-то до сих пор живет и гуляет дядя Чуковский.
(Ренников А. Медон Кламарская няня // Возрождение. 1926. 12 марта).
Надо сказать, в те же самые годы советские дети не знали, что такое рождественская (или новогодняя) ёлка. Возвращение ёлки в Россию состоялось в 1936 году.
В 1918 начинающему писателю Михаилу Зощенко пришёл ответ из редакции: Нам нужен ржаной хлеб, а не сыр брю.
Михаил понял: стал писать про "новое общество" его же языком и для него же.
Общество ухахатывалось от рассказов Зощенко, было ли ему самому смешно?..
Мне лично грустно их читать.
Зощенко любил женщин. И это было взаимно.
С ним дружила Нина Лекаренко-Носкович. Я отреагировала на это имя, так как знаю её творчество.
Мы читали в рисунках Носкович, например, "Детство Никиты" и "Мы на острове Сальткрока".
Её потомки как реликвию хранят письмо Зощенко, датированное 1 мая 1937 года. В нём он нежно интересуется её делами. А ведь на этот момент муж художницы был арестован. И это был смелый жест со стороны Зощенко - поддержать Нину! Вскоре и её саму ждал арест.
Благородства души Зощенко хватило на то, чтоб приютить двух подростков-детей бывшего любовника жены после ареста их родителей. Девочка (Нинель Авдашева) оставила тёплые воспоминания о ММ.
Дочка моя не любит часто советские детские книги за "прорабатывание" хулиганов и двоечников. Но как же "прорабатывали" самих авторов!
Все эти съезды писателей, критика в газетах... и не считаться с этим было невозможно, будь твои книги самыми читаемыми в стране (за один 1934 год ММ получил более 6 тыс писем!), а в ценителях твоего творчества Маяковский и Горький. Зощенко и за границей печатали - а это для советской власти большой минус.
Эмигрантам в парижах, может, материально было сложно (хотя прошлась я по кварталу Пасси, где они в основном обитали... ну, жить можно:)), но советским литераторам как жилось под идеологическим прессингом, который мог раздавить не просто благополучный быт, а саму жизнь! Так ещё приходилось предавать вчерашних приятелей, участвовать в разрушении чей-то судьбы или публично это одобрять.
Зощенко вроде не подписывал разоблачительных коллективных писем или статей (как ему это удалось?), но в собраниях, конечно, участвовал - какие-то речи говорил. И был в составе пропагандистского турне писателей на Беломорканал.
Первый съезд писателей СССР состоялся в 1934 году.
Судьбы делегатов сложились по-разному. Из 582 делегатов 218 были репрессированы, среди них — Бабель, Кольцов, Пильняк, Табидзе, Яшвили. Стали большими начальниками (берем только из братьев-«серапионов») Тихонов, Федин. Довольно близкий друг Зощенко «серапион» Всеволод Иванов вскоре сделался руководителем Литфонда (...)
В "Литературной газете" за 26 января 1937 года напечатали обращение писателей "НЕТ ПОЩАДЫ ИЗМЕННИКАМ!".
"Раздавить троцкистскую гадину, уничтожить врагов народа!"
"Советские писатели, вместе со всем великим советским народом, одобряют расстрел фашистских шпионов, предателей Родины…"
Обратите внимание на анонс справа: какие имена и заголовки.
Я полистала газету за 1937 год. Впечатляет.
Наткнулась, в частности, на покаянное письмо уже очень больного Куприна по его возвращении в Москву. Без этого никак...
В это время страха, кстати, Зощенко взялся за рассказы для детей. И про дедушку Ленина писал. Ох, как это благоразумие, кажется, ему аукнется в 1946!
Зощенко пережил несколько волн травли.
В 1943 он был не понят после публикации глав его повести "Перед восходом солнца", но репрессий не последовало. Были, скажем, мелкие неприятности (лишился работы и продуктового пайка).
В 1945 журнал "Мурзилка" опубликовал рассказ "Приключения обезьянки".
Думаю, сам Зощенко менее всего ожидал такой яростной реакции именно на этот безобидный рассказ для малышей. Видимо, это уже предлог - раздражал Зощенко власть.
Если вы повнимательнее вчитаетесь и вдумаетесь в рассказ «Приключения обезьяны», то вы увидите, что Зощенко наделяет обезьяну ролью высшего судьи наших общественных порядков и заставляет читать нечто вроде морали советским людям. Обезьяна представлена как некое разумное начало, которой дано устанавливать оценки поведения людей. Изображение жизни советских людей, нарочито уродливое, карикатурное и пошлое, понадобилось Зощенко для того, чтобы вложить в уста обезьяне гаденькую, отравленную антисоветскую сентенцию насчет того, что в зоопарке жить лучше, чем на воле, и что в клетке легче дышится, чем среди советских людей.
Можно ли дойти до более низкой степени морального и политического
падения, и как могут ленинградцы терпеть на страницах своих журналов подобное пакостничество и непотребство?
В голове не укладывается, что вот это вот всё серьёзно) Более чем серьёзно.
Это из длинной разгромной (даже оскорбительной) речи в адрес Зощенко и Ахматовой, с которой выступил в августе 1946 года товарищ А.А. Жданов.
Причём Зощенко на это мероприятие не пригласили. Он вынужден был выуживать информацию у приятелей-литераторов.
Ему вспомнили всё. И "дезертирство" из блокадного Ленинграда, и "пошлую и низкую душонку", которую он "выворачивал со смакованием" в книге «Перед восходом солнца», "изображая людей и самого себя как гнусных похотливых зверей". И шуточную автобиографию 1922 года: "Вообще писателем быть очень трудновато. Скажем, та же идеология … Требуется нынче от писателя идеология … Этакая, право, мне неприятность". "Какая, скажите, может быть у меня «точная идеология», если ни одна партия в целом меня не привлекает?". "С точки зрения людей партийных я беспринципный человек. Пусть. Сам же я про себя скажу: я не коммунист, не эс-эр, не монархист, а просто русский и к тому же политически безнравственный".
Доклад Жданова был опубликован в сентябре в "Литературной газете".
К этой теме , разумеется, обращались и другие важные функционеры от литературы.
После - исключение Зощенко из союза писателей, что означало лишение права на продовольственные карточки. В Ленинграде 1946 года это равносильно было если не блокадному, то всё же голоду.
Помогали друзья. Зощенко жили распродажей своего имущества. Поменяли квартиру на более скромную с доплатой. Один писатель, купивший у Зощенко его дорогой диван, не дотащил его до дома - умер от инфаркта по пути.
ММ вспоминает ремесло, которым овладел в молодые годы. Он чинит обувь.
С ним иной раз происходят вещи, достойные описания в его юмористических рассказах. И смех, и грех. Но ему теперь не до юмора.
В его окружении были всё таки порядочные люди (разумеется, предательство и трусость тоже были). Даже среди больших начальников.
Симонов (роль этого человека двоякая в судьбе Зощенко) получает от Сталина разрешение напечатать в журнале "Партизанские рассказы". Фадеев подбрасывает переводы с финского (ММ написал ему письмо: как ему жить дальше, чтоб "не быть лишним человеком в государстве"?).
Попытки писать пьесы - сатиру на Америку, где ММ никогда не бывал) - только театров, где бы поставили, не нашлось.
В 1949 Зощенко получает предложение от "Крокодила" (это единственный сатирический журнал на тот момент; в 20е их было более двух сотен!) писать политические фельетоны. Нет, это уже не для него)
В 1953 Михаила Зощенко снова принимают в союз писателей. Там дебаты целые: восстановить или принять, т.к. восстановить предполагает, что исключили несправедливо.
т. ТВАРДОВСКИЙ.
Если употребить выражение «восстановить», это значит отменить решение об исключении из Союза. Восстанавливают тогда, когда признают неправильным исключение, тогда восстанавливают.
Возьмем даже более серьезное дело: исключение из партии. Восстанавливают только в случае признания высшим органом неправильности исключения.
Стенограмма заседания Президиума ССП от 23.VI.1953 г. сохранилась.
В 1954 - новый скандал. Организовали встречу писателей с английскими студентами. И Зощенко попался на провокацию (Ахматова умело её обошла).
Опять Зощенко "разбирают", но на этот раз ему дают слово - он может высказаться в свою защиту.
На этом собрании присутствовал молодой Даниил Гранин. Он был ошарашен произошедшим. И потом постарался описать: и речь Зощенко, и реакцию присутствующих (он нашёл стенограмму).
Прочтите, это действительно впечатляет.
Все эти годы проработок, анафем, отлучения, оказалось, ничего с ним сделать не смогли, и, как только ему предоставили слово, он отстоял свою честь. Впервые кто-то осмелился выступить против одного из Верных Учеников Продолжателя. Еще не было XX съезда. И слово каждого из них не подлежало сомнению!
Это была победа. Ясно было, что она дорого обойдется ему. Но цена его не занимала. Его уже ничто не останавливало, впечатление было такое, словно он отплывал куда-то — невесомый, легкий, свободный, все привязи, скрепы рухнули, и нечем было остановить его. Те, кто только что угрожали ему изгнанием, смотрели ему вслед с неясным еще предчувствием великой потери…
Но это Гранин напишет годы спустя.
Тогда же газета "Правда" помещает пафосную статью главного советского критика Вл. Ермилова.
(...) И только тогда, когда стало вполне ясно, что Вы, несмотря на некоторые обнадеживающие тенденции в Ваших произведениях, стоите на позициях той самой безыдейности и аполитичности, которую Вы проповедовали еще в начале двадцатых годов. Только после того, как Вы в самую грозную годину во всей исторической жизни нашей Родины, в годы героического народного напряжения, сочли позволительным выступить с гнилой повестью, проникнутой цинизмом самовлюбленности, где Вы всерьез на все лады толковали о том, как Вы спасали свое драгоценное для всего человечества здоровье в то время, когда миллионы тех самых людей, которых, как оказалось, Вы считаете ниже обезьяны, отдавали и свое здоровье, и самую свою жизнь, — только после того, как Вы своеобразно поздравили их с победой, противопоставив им обезьяну в качестве морального образца, — только после всего этого наша общественность напомнила Вам устами покойного А.А. Жданова о Вашем гнилом прошлом, к которому Вы не только вернулись, но которое Вы превзошли еще большей гнилью. И вот теперь Вы попрекаете тех, кто надеялся на то, что Вы станете человеком — чем, однако, Вы их попрекаете? Вы стремитесь запачкать проявленное в свое время искреннее, столь свойственное советским людям, стремление помочь Вам, вовлечь Вас в круг работников культуры, служащих народу. Вы хотите запачкать их радость — пусть оказавшуюся, может быть, наивной, — их радость за то, что, как им показалось, Вы сможете быть вместе с народом!
Вот в такой общественной атмосфере проходили последние годы писателя.
В его частной жизни осталось несколько близких людей.
И случилась ещё парочка ярких событий.
Но это или смелые иностранцы-поклонники его таланта,
В полном восхищении от прочитанного, Назым вскричал: “Товарищ Зощенко, брат! Дайте мне вашу книгу, я ее сейчас же напечатаю!”
И взял рукопись.
Зощенко помолчал, а потом тихо спросил:
— А каким образом вы, Назым, собираетесь это сделать?
— О, не беспокойтесь, брат, у меня есть друг, который сейчас же это напечатает.
— Кто он? — так же негромко спросил Зощенко.
— Симонов! У него журнал, вы знаете…
— Симонов? Ну уж нет, — твердо сказал Зощенко и взял у Назыма рукопись. И, видя недоумение Назыма, Михаил Михайлович пояснил:
— А вы знаете, что ваш друг приезжал сюда стыдить меня за мою литературу?! А вскоре встретил меня в окружении молодых столичных литераторов и как ни в чем не бывало: “О, Михал Михалыч! Что вы тут? Идемте ко мне!” И руку мне на спину. Я руку стряхнул. Тяжелой оказалась его рука…
или случайность - как это произошло с юной Евгенией Путиловой на юбилее Маршака в 1957.
Через несколько дней я встретила знакомого, известного литературоведа и хорошего человека. Он тоже был на вечере Маршака.
— Слушай, — схватил он меня за руку, — как ты решилась сесть к Зощенко? Как ты решилась? Ведь весь зал видел, что рядом с ним есть место, но никто не посмел…
Боже мой! Я представила себе ощущение человека, который видит, что в зале нет мест, что люди кругом стоят, а место рядом с ним никто не занимает…
— Нет, — ответила я своему знакомому, — я не проявила никакой решимости, это получилось совершенно случайно.
Но про себя я возблагодарила судьбу за эту случайность, за то, что я оказалась кем-то, кто занял пустовавшее место, кем-то, благодаря кому Зощенко не почувствовал своей отторгнутости от людей. Может быть, поэтому он сразу, с первого мгновения, был так доверителен ко мне?
Как свидетельствуют очевидцы, вернувшись в гостиницу, Маршак вспомнил, что видел Зощенко в зале и тот почему-то к нему не подошел. Он позвонил Зощенко по телефону и спросил, почему он не был на сцене. В передаче Маршака ответ Зощенко прозвучал так:
— Он говорит, что устал переучиваться.
В книге ЖЗЛ много цитируется воспоминаний современников из сборника "Вспоминая Михаила Зощенко". Посмотрела - это издание 1990 г.
***
Саша Чёрный умер от инфаркта в 51 год - в своём домике у моря.
Михаил Зощенко тоже имел больное сердце - после отравлениями газами в ПМВ. В 1958 году, ему было 63 года, он хлопотал о пенсии: семь лет были вычеркнуты из его стажа. Его стали снова издавать. Возникали люди из прошлого, желающие теперь с ним общаться. Но у него уже не было на то ни сил, ни желания. Он угасал. На Чуковского он произвёл такое впечатление, что тот приложил усилия, чтобы Зощенко не пришёл на юбилей Горького. Персональную пенсию летом назначили, но Зощенко она уже не понадобилась. Но уходил он с мыслью, что обеспечил старость жены. Вообще, их последние дни и часы вместе были полны нежности, хотя в супружеской жизни бывало всякое.
***
ПС. Знаете, что меня поражает... И сегодня вы найдёте не мало людей, которые считают, что "Зощенко это заслужил" (так сказал публично Константин Симонов). В интернете не редко подобное пишут о людях, по которым прошлась вся суровость той власти. Зощенко ещё не был репрессирован (сам он ждал ареста в 1946, жил с чемоданчиком), но оправдывают и репрессии... причём против таких людей как, например, Сергей Королёв.