— Убирайся вон из моей квартиры! Немедленно! — голос Кати сорвался на крик, и она даже не узнала его. Звучало так, будто внутри нее что-то лопнуло, и наружу хлынуло все то, что копилось месяцами.
Она стояла посреди кухни в старом свитере, босая, с растрепанными волосами, и смотрела на мужа так, будто видела его впервые. Андрей молчал, уткнувшись взглядом в пол, а за его спиной маячила фигура свекрови — Римма Павловна, как всегда, при полном параде: темно-синее пальто, туфли на низком каблуке, губы сжаты в тонкую линию.
— Катенька, милая, — начала было свекровь, но Катя перебила ее резким взмахом руки.
— Нет! Хватит! Я больше не могу!
А началось все три часа назад. Катя вернулась с дежурства в больнице — санитаркой работала, ноги гудели, спина ныла, хотелось только упасть и не шевелиться. Открыла дверь своим ключом и замерла на пороге. В прихожей стоял чемодан. Большой, старый, обитый дерматином чемодан, какие еще в советские времена в дальнюю дорогу брали.
— Это что? — спросила она, стягивая куртку.
Андрей вышел из комнаты, лицо у него было виноватое, и Катя сразу поняла — опять.
— Мама приехала. Ненадолго.
— На сколько?
— Ну... пару недель. Может, три. Ей в Серпухове сейчас неудобно, там ремонт у соседей, шум, она не высыпается.
Катя закрыла глаза. Их однокомнатная квартира на Речном вокзале и без того трещала по швам. Тридцать восемь метров на двоих — это еще терпимо. На троих — уже катастрофа. А теперь еще и Римма Павловна со своими привычками, замечаниями, советами.
— Андрей, мы же договаривались.
— Катюнь, ну что я мог сделать? Она уже в поезде сидела, когда позвонила.
Разговор прервала сама виновница торжества. Римма Павловна вышла из комнаты, разглядывая квартиру оценивающим взглядом, будто прикидывала, что здесь переставить, выбросить или заменить.
— Катенька, не волнуйся так. Я постараюсь не мешать. Только вот тут немножко прибраться надо, и холодильник посмотреть — чем вы вообще питаетесь? И кухню бы помыть, плита-то у вас в каком виде...
Следующие три часа превратились в кошмар. Катя пыталась заснуть на раскладушке в кухне, но свекровь то шуршала пакетами, то включала воду, то звонила кому-то и громко обсуждала, как у нее тут все запущено. А потом появилась сестра Андрея — Людка.
Людка всегда приезжала без предупреждения, и всегда в самый неподходящий момент. Сорок пять лет, дважды разведенная, с фигурой, которую она старательно утягивала в джинсы на два размера меньше, и с претензией на мнение по любому вопросу.
— Мамочка! — взвизгнула она, едва открыв дверь своим ключом. (Это был еще один больной вопрос — почему у родни Андрея были ключи от их квартиры, а у Катиной матери — нет.) — Как я рада! Андрюш, а ты что такой унылый? Катька, чай поставь, я замерзла.
И началось. Сестра со свекровью устроились в комнате, выгнав оттуда Андрея, и принялись обсуждать жизнь. Голоса доносились отчетливо — в хрущевке стены картонные.
— Римма Павловна, ну надо же что-то решать, — говорила Людка. — Смотри, какая она нервная стала. И одета как? Халат какой-то застиранный. Андрюша, конечно, безвольный, но и ей бы женщиной быть.
— Ты права, доченька. Я всегда говорила — не наша она. Помнишь, как на свадьбе себя вела? Даже платье нормальное не купила, в каком-то простом замуж вышла.
Катя сидела на кухне и смотрела в окно. За стеклом моросил противный октябрьский дождь, фонари отражались в лужах на асфальте, и все вокруг казалось серым, холодным, чужим. Она вспоминала себя пятилетней давности — ту Катю, которая влюбилась в тихого, застенчивого Андрея. Он тогда работал в их больнице электриком, пришел розетку чинить в ординаторской, и они разговорились. Он показался ей надежным. Спокойным. Таким, с которым можно жить.
А оказалось — с которым нельзя. Потому что Андрей был не один. Он был приложением к своей матери, к сестре, к тетке Вале, которая тоже периодически наведывалась с указаниями.
— Закрой свой рот, транжира и дверь нам открой! Не то стену проломим! — заворчала Римма Павловна, и Катя резко обернулась.
Оказывается, она в сердцах закрыла дверь на защелку, когда вышла на кухню. И теперь свекровь с Людкой стучали, требуя впустить их обратно.
— Транжира?! — переспросила Катя, распахивая дверь. — Я — транжира?!
— А кто же еще! — подбоченилась Людка. — Андрюша всю зарплату тебе отдает, а живете как нищие! На что ты их тратишь?
Что-то щелкнуло в голове Кати. Может, усталость. Может, обида, накопившаяся за годы. А может, просто чаша терпения переполнилась.
— Вон, — сказала она тихо. — Все. Вон отсюда.
— Ты что себе позволяешь?! — Римма Павловна раскраснелась. — Андрей! Ты слышишь, как она с матерью твоей разговаривает?!
Андрей появился в дверях комнаты, бледный, растерянный.
— Кать, ну что ты...
— Убирайтесь вон из моей квартиры! Немедленно! — И тут Катя сорвалась окончательно.
Дальше помнилось смутно. Римма Павловна кричала что-то про неблагодарность и про то, что она всегда знала. Людка названивала кому-то по телефону, сообщая, что Катька совсем умом тронулась. Андрей метался между женщинами, пытаясь всех успокоить и только усугубляя ситуацию.
А Катя вдруг поймала себя на мысли, что ей все равно. Совершенно. Она смотрела на этот балаган, на эти лица, и чувствовала странную легкость. Будто сбросила с себя огромный груз.
— Я ухожу, — сказала она. — Сегодня. Сейчас.
— Куда?! — опомнился Андрей. — Кать, ну ты что? Уже поздно, на улице дождь...
— Мне все равно.
Она прошла в прихожую, схватила первую попавшуюся сумку, натолкала туда джинсы, свитер, документы. Руки дрожали, но в голове было ясно. Впервые за долгое время — ясно.
— Андрюша, отпусти ее, — велела Римма Павловна. — Пусть идет, раз такая гордая. Поживет у подруг, образумится, вернется.
Катя натягивала куртку, когда Андрей схватил ее за руку.
— Не надо. Давай поговорим.
— О чем? — Она посмотрела ему в глаза. — О чем нам говорить, Андрей? О том, что я последние три года живу в твоей семье, а не в своей? О том, что ты ни разу не встал на мою сторону? О том, что твоя мать считает меня неудачницей?
— Я не так думаю...
— Ты никак не думаешь. В этом и проблема.
Она вышла на лестничную клетку, хлопнув дверью. Лифт, как назло, застрял на девятом этаже, пришлось спускаться пешком. Восемь пролетов вниз, и Катя почувствовала, как слезы, наконец, подступают к горлу. Но сдержалась. Не сейчас. Потом.
На улице действительно лил дождь. Холодный, осенний, пробирающий до костей. Катя стояла под козырьком подъезда и соображала, куда идти. К подруге Светке? Та живет в Бутове, на другом конце Москвы, да и с мужем у нее недавно скандал вышел, не до гостей ей сейчас. К матери? Но мать в Костроме, и билет на поезд денег стоит...
Телефон завибрировал. Андрей. Катя сбросила звонок. Потом еще один. И еще.
Она достала телефон, посмотрела на экран. Четырнадцать пропущенных. Так. Надо думать. Надо...
— Катя?
Она обернулась. У подъезда притормозила темная "Лада", за рулем сидела женщина лет пятидесяти, в очках, с короткой стрижкой. Катя присмотрелась — Нина Сергеевна, соседка с пятого этажа.
— Ты куда это в такой дождь? Садись, подвезу.
— Спасибо, не надо...
— Садись, говорю. Видела я тут недавно, как твоя свекровь приперлась. По лицу твоему все понятно. Садись давай, замерзнешь ведь.
Катя села. Салон пах елочкой-ароматизатором и чуть-чуть бензином. Нина Сергеевна молча тронулась с места, включив дворники.
— Куда везти-то?
Катя открыла рот и поняла, что не знает, что ответить.
Нина Сергеевна терпеливо ждала ответа, поглядывая на Катю сквозь очки. Дворники мерно скрипели по стеклу, размазывая дождь.
— В центр, — наконец выдавила Катя. — На Тверскую.
— Что там забыла в такое время?
— Посижу где-нибудь. В кафе.
Нина Сергеевна хмыкнула, но ничего не сказала. Ехали молча, только радио тихо бормотало что-то про пробки на Кутузовском. Катя смотрела в окно — мимо проплывали дома, витрины магазинов, редкие прохожие под зонтами. Город жил своей жизнью, и ему не было дела до ее проблем.
У метро "Маяковская" Катя попросила остановить.
— Спасибо большое.
— Ты того, — Нина Сергеевна придержала ее за рукав. — Телефон мой возьми. Если что — звони, не стесняйся. У меня дочка в твоем возрасте, тоже со свекровью воевала. Знаю я эти дела.
Катя кивнула, сохранила номер и вышла под дождь. Деньги в кошельке были — тысячи полторы, зарплату недавно выдали. Значит, хватит на вечер. А дальше... дальше как-нибудь.
Первый попавшийся бар назывался "Контакт" и выглядел вполне прилично — не кабак какой-нибудь подвальный, а нормальное заведение с мягким светом, барной стойкой из темного дерева и столиками у окон. Катя устроилась в дальнем углу, заказала чай с лимоном и круассан, который все равно не смогла съесть.
Сидела, грела ладони о горячую чашку и пыталась не думать. Но мысли лезли сами — настойчиво, больно, как заноза под кожей. Что она наделала? Куда теперь? И главное — зачем вообще все это? Можно было стерпеть. Промолчать. Переждать, пока свекровь уедет. Она же всегда так делала — молчала, терпела, глотала обиды.
Телефон разрывался от звонков. Андрей писал сообщения одно за другим: "Вернись", "Давай поговорим", "Мама уже успокоилась". А потом и Римма Павловна подключилась: "Екатерина, ты совсем обнаглела. Мы с Людмилой к тебе с добром, а ты устроила истерику. Стыдно должно быть!"
Катя выключила звук и положила телефон экраном вниз.
— Одна сидишь? — Голос прозвучал слева, и она вздрогнула.
Рядом стояли трое — двое парней лет тридцати с небольшим и девушка в леопардовом платье, явно выпившая. Один из парней улыбался, другой держал в руке бокал с пивом.
— Можно к тебе? Скучно же сидеть одной в таком месте!
— Спасибо, не надо, — Катя отвернулась к окну.
— Да ладно тебе! — Девушка в леопардовом уже плюхнулась на соседний стул. — Меня Дашка зовут. Это Коля и Вадик. Мы тут компанией отмечаем — у Вадика день рождения был на прошлой неделе, решили добавить. Присоединяйся!
— Я правда не могу...
— А че не можешь? — Вадик пододвинулся ближе, и Катя почувствовала запах перегара. — Мужика ждешь? Так не придет он, судя по всему. Давай с нами посидишь, расслабишься.
— Ребята, отстаньте, пожалуйста.
— Ой, какая гордая! — Дашка хихикнула. — Вадь, смотри, она гордая!
Коля, который молчал все это время, вдруг протянул руку и попытался взять Катю за запястье:
— Ну не бойся ты так. Мы же не кусаемся. Просто выпить предлагаем по-человечески...
Катя резко дернулась, стул скрипнул, чашка опрокинулась, и чай разлился по столу. Бармен обернулся на шум, но ничего не сказал — видимо, привык к таким сценам.
— Я сказала — отстаньте!
Голос прозвучал громче, чем она хотела. В баре стало тихо, несколько человек обернулись. Вадик поднял руки в примирительном жесте:
— Ладно-ладно, че ты сразу кричишь? Пошли, ребята, тут дурдом какой-то.
Они отошли к барной стойке, и Дашка еще долго что-то говорила, показывая в сторону Кати и смеясь. Катя наскоро вытерла стол салфетками, бросила деньги на столик и выскочила на улицу.
Дождь усилился. Она пошла наугад, просто прочь от бара, сворачивая в переулки, петляя между домами. Ноги несли ее сами, а в голове крутилась одна мысль: я одна. Совсем одна в этом городе, и никому до меня нет дела.
Очнулась она только когда увидела вывеску торгового центра "Галерея" — огромного, многоэтажного, сверкающего витринами. Внутри было тепло, людно, играла какая-то ненавязчивая музыка. Катя поднялась на эскалаторе на третий этаж, прошла мимо магазинов одежды, обуви, косметики. Куклы в витринах улыбались застывшими улыбками, манекены смотрели в никуда.
Она забилась в угол возле фуд-корта, там стояли мягкие кресла для посетителей. Села, обхватив себя руками. Вокруг сновали люди — парочки, семьи с детьми, компании подростков. Все куда-то спешили, что-то выбирали, смеялись, говорили. Жили.
А она сидела в углу и не понимала, что делать дальше.
Охранник прошел мимо, покосился на нее, но ничего не сказал. Время тянулось бесконечно медленно. Катя смотрела в телефон — двадцать три пропущенных звонка, тридцать семь сообщений. Последнее было от Людки: "Ты где шляешься? Андрей весь извелся. Позвони немедленно!"
Извелся. Хорошее слово. А она что — не извелась за эти годы? Не извелась от постоянного ощущения, что она чужая в собственном доме? Что все, что она делает — неправильно, не так, не то?
— Девушка, вы не заснули? — Охранник вернулся, на этот раз с напарником.
— Нет, я просто отдыхаю.
— Мы скоро закрываемся. Еще полчаса.
Катя кивнула. Встала, поплелась к выходу. На улице дождь наконец прекратился, но асфальт блестел от воды, и воздух был таким влажным, что дышать было трудно.
Она достала телефон, посмотрела на экран. Набрала номер Андрея — и сбросила, не дождавшись ответа. Потом еще раз. И еще.
На третий раз он ответил сразу:
— Катя! Слава богу! Ты где?
— Я... не знаю. На Тверской где-то.
— Оставайся там. Я сейчас приеду. Только скажи точно где.
— Не надо.
— Катюнь, ну пожалуйста. Давай приеду, заберу тебя. Мама с Людкой уехали, дома никого нет. Поговорим спокойно.
Уехали. Значит, добились своего — выгнали ее из собственной квартиры, а теперь можно и съехать, миссия выполнена.
— Катя, ты меня слышишь?
— Слышу.
— Я сейчас выхожу. Жди меня у метро "Пушкинская", хорошо?
Она молчала, потому что не знала, что ответить. А потом тихо сказала:
— Хорошо.
И пошла к метро. Медленно, будто вязла в чем-то липком и тяжелом. Мимо проносились машины, люди спешили по своим делам, где-то играла музыка, где-то смеялись. А Катя шла и думала только об одном: она возвращается. Опять. Как всегда.
Потому что деваться некуда.
Андрей стоял у выхода из метро, в той самой синей куртке, которую она ему купила два года назад на день рождения. Увидел ее, шагнул навстречу, и лицо его было таким измученным, таким виноватым, что Катя почувствовала — сейчас она не выдержит. Сейчас согласится вернуться, и все пойдет по кругу.
— Кать, — он обнял ее, прижал к себе, и она стояла как деревянная. — Прости меня. Прости за все. Я идиот, я все понимаю.
— Понимаешь, — повторила она тихо.
— Да. Мама неправа. Людка тоже. Я им все сказал, когда ты ушла. Сказал, что больше так не пойдет.
Катя отстранилась, посмотрела ему в глаза. И вдруг увидела то, что не замечала раньше: он говорил правильные слова, но глаза оставались пустыми. Он хотел, чтобы проблема решилась. Чтобы она вернулась, чтобы все стало как прежде. Но он не хотел меняться.
— Поехали домой, — попросил он. — Замерзла же. Я чай сделаю, поговорим нормально.
Она кивнула. Села в его машину — старенькую "Приору", которую они вместе покупали когда-то, радовались как дети. Ехали молча, и только на светофоре у Белорусского вокзала Андрей снова заговорил:
— Я правда все понял, Кать. Давай начнем сначала. Съездим куда-нибудь вдвоем, как раньше. На выходных махнем в Суздаль, как давно собирались.
Катя смотрела в окно. Вокзал светился огнями, на перроне стояли поезда. Люди садились, выходили, обнимались при встрече, махали руками на прощание. И вдруг ей вспомнилось: Суздаль. Они действительно собирались туда поехать три года назад, но потом Римма Павловна заболела, и Андрей отвез ее в санаторий. Потом у Людки развод случился, и все выходные они помогали ей с переездом. Потом еще что-то, и еще, и еще...
— Не надо, — сказала она.
— Что — не надо?
— В Суздаль не надо. И домой не надо.
Андрей свернул во двор их дома, заглушил машину.
— Ты о чем?
Катя повернулась к нему. Посмотрела на его растерянное лицо, на руки, сжимающие руль, на синюю куртку. И поняла, что больше не любит. Нет, она не злилась на него, не ненавидела. Просто — не любила. Это чувство высохло где-то между скандалами со свекровью и бесконечными молчаливыми ужинами.
— Я хочу развестись, — произнесла она и удивилась, как легко прозвучали эти слова.
— Что?! Кать, ты не в себе! Из-за одной ссоры...
— Не из-за одной. Из-за сотни. Из-за того, что я устала быть лишней в твоей семье.
— Ты не лишняя! Ты моя жена!
— Нет, Андрей. Я приложение к твоей матери. Так было всегда, и ты это знаешь.
Он схватил ее за руку:
— Подожди. Давай все обсудим. Ты просто устала, нервы на пределе. Я понимаю. Давай зайдем, чай попьем...
— Нет.
Катя высвободила руку, открыла дверь машины.
— Я заберу вещи завтра, когда ты на работе. Ключи оставлю на столе.
Она шла к подъезду, а он догнал ее у двери:
— Куда ты пойдешь?! У тебя же никого нет в Москве!
— Найду, — она обернулась. — Знаешь, Андрей, я всю жизнь к кому-то прилепляюсь. Сначала к родителям, потом к тебе. А теперь попробую просто пожить. Одна. Как получится.
Поднялась в квартиру, собрала вещи по-быстрому — одежду, документы, фотографии матери. Андрей сидел на кухне, уткнувшись лбом в ладони. Не говорил ничего. Может, наконец понял.
Ночевать пришлось у Светки в Бутове. Подруга не задавала лишних вопросов, просто постелила на диване и сунула в руки кружку с горячим какао.
— Давай завтра разберемся, — сказала она. — Сейчас спи.
Но Катя не спала. Лежала, смотрела в потолок и думала. О том, что жизнь прожита зря. О том, что ей тридцать три года, а за плечами — только чужие желания и чужие решения. О том, что она не знает, кто она такая на самом деле.
Утром позвонила матери в Кострому.
— Мам, я к тебе приеду.
— Когда?
— Насовсем.
На том конце линии повисла пауза.
— С Андреем что-то случилось?
— Разводимся.
— Господи... Ладно. Приезжай. Место у меня есть.
Катя уволилась из больницы через неделю. Главврач попытался отговорить — хорошие санитарки на вес золота, — но она была непреклонна. Собрала вещи, продала по объявлению диван и телевизор, которые когда-то покупали с Андреем. Развод оформили быстро — имущества особо не было, делить нечего.
Римма Павловна звонила раз пять, кричала что-то про неблагодарность и про то, что Катя пожалеет. Людка написала длинное сообщение о том, какая она дура и что таких мужей, как Андрей, еще поискать надо. Катя читала и удаляла, не отвечая.
В Кострому приехала в начале ноября. Мать встретила на вокзале, обняла крепко, ничего не спрашивая. Они сели в автобус и поехали в деревню Красново, где у матери был старый дом, оставшийся от бабушки.
Деревня оказалась маленькой — домов двадцать, магазин один, клуб закрытый. Дом стоял на отшибе, рядом лес и речка. Зима только начиналась, снег еще не лег, но по утрам траву уже прихватывало морозцем.
— Тут тихо, — сказала мать, открывая дверь. — Соседи есть, но близко не лезут. Огород небольшой, но на лето хватает. Дрова я заготовила, печка топится хорошо.
Катя переступила порог и вдохнула запах дерева, печного дыма, чего-то давно забытого и родного. Дом был простой — две комнаты, кухня, сени. Обои выцветшие, полы скрипучие, но чистые. На окнах ситцевые занавески, на столе клеенка в цветочек.
— Располагайся, — мать поставила чайник на плиту. — Будешь жить в той комнате, где сама раньше летом спала.
Катя прошла в комнату. Узкая кровать, старый комод, стул у окна. Из окна виден был лес — сосны стояли плотной стеной, темные и молчаливые.
Первые недели были странными. Катя просыпалась рано — в деревне все рано вставали, и она тоже подстроилась. Топила печку, таскала воду из колодца, помогала матери по хозяйству. Вечерами сидела у окна с книгой или просто смотрела в темноту.
Телефон молчал. Андрей написал пару раз, потом перестал. Светка звонила раз в неделю, спрашивала, как дела, и Катя честно отвечала: нормально.
К декабрю выпал снег. Деревня утонула в белых сугробах, и тишина стала какой-то особенной — плотной, обволакивающей. Катя надевала валенки, старую шубу матери и шла гулять в лес. Ходила долго, до онемения щек, до звона в ушах от мороза. А потом возвращалась, и мать уже ждала ее с горячим чаем и пирогами.
— Не скучаешь? — спросила как-то мать.
Катя задумалась:
— Нет. Странно, но нет.
— А по Москве?
— И по Москве тоже нет.
Она устроилась работать в соседнюю деревню — в маленькую амбулаторию нужна была медсестра. Платили немного, но Кате хватало. На жизнь, на продукты, даже на книги оставалось.
Весной начала копать огород. Мать учила ее сажать картошку, морковь, огурцы. Катя возилась в земле, и руки у нее болели, спина ныла, но было какое-то странное удовлетворение. Будто она что-то создавала. Что-то свое, настоящее.
Как-то вечером, когда заходило солнце и небо окрасилось в розовый, она сидела на крыльце и смотрела на свой огород. Маленькие зеленые росточки пробивались сквозь землю. Совсем крошечные, но упрямые.
И вдруг поняла: она больше не та Катя, которая жила в однокомнатной квартире на Речном вокзале. Не та, которая терпела и молчала. Не та, которая боялась остаться одна.
Она — другая. Новая. Незнакомая даже себе самой.
Телефон завибрировал. Сообщение от неизвестного номера: "Катя, это Андрей. Мама умерла. Похороны послезавтра. Если хочешь приехать..."
Катя прочитала, посмотрела на экран. Потом на огород, на лес вдалеке, на небо, где уже всходили первые звезды. И удалила сообщение.
— Мам, — позвала она. — Пойдем чай пить.
Мать вышла на крыльцо, вытирая руки о фартук:
— Уже темнеет. Ты чего тут сидишь?
— Смотрю, — Катя улыбнулась. — Красиво как.
Они зашли в дом, и за ними закрылась дверь. В окне зажегся свет, теплый и желтый. А снаружи медленно опускалась ночь, и было так тихо, что слышно было, как шумит в лесу ветер, как где-то вдалеке лает собака, как живет своей неспешной, простой жизнью маленькая деревня Красново.
И Катя была частью этой жизни. Наконец-то — своей собственной.