Баба-яга костлявая, вот кто она такая!
Таисия вытирала руки о полотенце и смотрела в окно кухни, где за стеклом мелькали серые силуэты прохожих. Октябрь выдался промозглым, дождливым — такая погода, когда хочется завернуться в плед и забыться. Но ей не до покоя. Свекровь Зинаида Петровна объявилась с утра, даже не позвонив заранее, ввалилась в квартиру с видом генерала перед решающей битвой.
— Сынок! — рявкнула она еще в прихожей, сбрасывая мокрый плащ. — Где ты?
Муж Таисии, Борис, выглянул из комнаты с телефоном в руках. Лицо его вытянулось, как у провинившегося школяра.
— Мам, ты чего раньше не предупредила?
— А зачем предупреждать? Я что, чужая тут? — Зинаида Петровна прошла в кухню, окинув взглядом стол, где еще стояли чашки после завтрака. Поморщилась. — Таисия, ты бы хоть убрала. Борис на работу опаздывает из-за твоих разгильдяйств.
Таисия сжала зубы, но промолчала. Двадцать лет замужем — научилась. Свекровь присела на табурет, закинула ногу на ногу, демонстрируя новые лакированные туфли.
— Значит так, — начала она без предисловий. — Я тут подумала и решила: справедливости хочу! Раз вы Светкину семью содержите, значит, и мне помогать должны. Путевку в санаторий купите! В Кисловодск. На двадцать один день.
Таисия обернулась от раковины. В животе что-то оборвалось, как натянутая резинка.
— Какую родню? — переспросила она, хотя прекрасно знала ответ.
— Не прикидывайся. Максима и его жену Светку. Вот он молодец, сына родил, а вы с Борькой что? Помогаете им, да? Квартиру снимаете, продукты возите, с племянником сидите по выходным. А я что, не мать, что ли? Мне тоже помощь нужна! Я всю жизнь положила на этого балбеса, — она ткнула пальцем в сторону Бориса, — а теперь на пенсии сижу, на копейки!
Борис встал в дверном проеме. Молчал. Таисия видела, как у него дергается желвак на скуле — верный признак того, что он злится, но не может сказать матери ни слова. Никогда не мог.
— Мам, при чем тут Максим? — наконец выдавил он. — У него своя семья, мы просто помогаем немного...
— Немного?! — Зинаида вскочила. — Да ты квартиру им снимаешь за тридцать тысяч! Я знаю, мне Светка сама рассказала! Плюс каждую неделю деньги даешь, плюс вещи покупаешь для малого! А мне что? Пенсия четырнадцать тысяч, после оплаты коммуналки семь остается! На что жить?
Таисия чувствовала, как внутри нарастает волна — горячая, душащая. Она держала эту волну годами, давила, запихивала куда-то глубоко, но сейчас крышка готова была сорваться.
— Зинаида Петровна, — произнесла она тихо, слишком тихо. — Максим мой брат. И он сейчас не в простом положении, поэтому и помогаем.
— Ему помогаете, а меня кинули! — триумфально воскликнула свекровь. — Я мать! Значит, обязаны! Хватит на чужих тратиться, пора о родной матери подумать!
Таисия отвернулась. За окном дождь усилился, капли барабанили по подоконнику. Она вспомнила, как три года назад Борис привез Максима домой — небритого, пьяного, в разорванной куртке. Жена его бросила, забрав дочь. Борис тогда два месяца выхаживал его, как раненого птенца. Потом устроил на новую работу. Потом познакомил со Светланой. Потом помог им съехаться. А когда родился ребенок, свекровь вдруг объявилась с претензиями.
— Я не против помочь, мам, — Борис потер лицо ладонями. — Но санаторий... это дорого. Путевка тысяч восемьдесят стоит минимум.
— А Светке квартиру можно за тридцать снимать каждый месяц! — Зинаида скрестила руки на груди. — Значит, решено. Я уже выбрала санаторий, там сердце лечат. Мне врач велел ехать, а то совсем загнусь скоро.
Таисия обернулась.
— Какой врач? В поликлинике что-то сказали?
— При чем тут поликлиника? Я сама чувствую! Сердце болит, давление скачет! Вот съезжу, подлечусь — и вам легче будет. А то помру раньше времени, потом плакать будете.
— Господи... — прошептала Таисия.
Борис молчал, глядя в пол. Он всегда молчал, когда дело касалось матери. Словно боялся вступить с ней в открытый конфликт, словно в его душе сидел маленький мальчик, который до сих пор ждал материнского одобрения.
— Я пойду, — сказал он глухо. — На работу опаздываю. Мам, поговорим вечером, ладно?
— Да иди, иди! — махнула рукой Зинаида. — Только учти: я серьезно. Или путевка, или... или вообще разговаривать с вами не буду.
Борис исчез в коридоре. Через минуту хлопнула входная дверь.
Таисия осталась наедине со свекровью. Зинаида Петровна налила себе чаю из заварника, добавила три ложки сахара, помешала, прихлебнула.
— Что молчишь? — спросила она, не глядя на Таисию. — Думаешь, я дура? Я все вижу. Ты его настраиваешь против меня. Годами это делаешь.
— Я?
— Ты. Тихая такая, незаметная. А сама подкладываешь свинью за свиньей. Помню, как ты против моего переезда к вам была. Еще бы! Не хотела, чтобы я за вами приглядывала!
Таисия села на стул напротив. Посмотрела свекрови в глаза — карие, колючие, полные обиды на весь мир.
— Зинаида Петровна, — начала она медленно. — Мы предлагали вам переехать. Боря сам просил. Но вы отказались. Сказали, что не хотите мешать молодым.
— А что мне оставалось? Вы же с таким видом предлагали, будто одолжение делали! Я горда, понимаешь? Не пойду туда, где меня терпят из жалости!
Таисия встала. Подошла к окну. Дождь не прекращался. Где-то внизу, на мокрой улице, бежали люди с зонтами — чужие, далекие, не знающие о том, что здесь, в этой кухне, разворачивается очередной акт семейного театра абсурда.
— Ладно, — сказала Таисия. — Я поговорю с Борисом. Посмотрим, что можно сделать.
— То-то же! — Зинаида Петровна поднялась, забросила сумку на плечо. — Я вечером позвоню. И учти: я не шучу. Справедливость должна быть! Хватит на чужих работать!
Она ушла, оставив за собой запах дешевых духов и странное ощущение катастрофы. Таисия стояла у окна еще минут десять, не в силах пошевелиться. Потом взяла телефон, набрала номер Светланы.
— Света, это я, Тая. Можно к тебе заехать? Срочно надо поговорить.
Светлана жила на окраине, в панельной девятиэтажке, которую строили еще при Брежневе. Лифт не работал, пришлось топать на пятый этаж пешком. Таисия поднималась медленно, ловя дыхание, и думала о том, как же все запутано. Максим для нее был родным — она видела, как Борис спасал его, как вытаскивал из запоя, как возвращал к жизни. А Светлана... молодая, красивая, с длинными темными волосами и усталыми глазами. Она полюбила Максима таким, какой он есть, и родила ему сына Тимофея. Теперь вот сидела в декрете, а Максим работал дальнобойщиком — неделями пропадал в рейсах.
Дверь открылась сразу, как будто Светлана ждала.
— Тая! Заходи скорее!
В квартире пахло детской присыпкой и супом. Тимофей спал в кроватке, накрытый теплым пледом. Светлана выглядела измотанной — синяки под глазами, небрежно собранные волосы.
— Чай? Кофе? — предложила она, прикрывая дверь в комнату.
— Давай просто поговорим.
Они сели на кухне. За окном тоже шел дождь, только здесь, с пятого этажа, он казался не таким злым.
— Слушай, Света, — начала Таисия, — ты Зинаиде Петровне что-то говорила? Про то, что мы вам помогаем?
Светлана растерянно моргнула.
— Да она сама приехала неделю назад. Сказала, что хочет малыша увидеть. Я обрадовалась, думала, наконец-то семья... Ну, в общем, разговорились. Она спросила, как мы живем, я и рассказала. Что-то не так?
Таисия вздохнула.
— Теперь она требует, чтобы мы ей путевку в санаторий купили. Говорит, что раз вам помогаем, значит, и ей должны.
Лицо Светланы побледнело.
— Господи... Тая, я не хотела... Я просто думала, что она...
— Нет-нет, ты ни при чем. Просто такая она. Всегда найдет повод.
Они сидели молча. Тимофей захныкал во сне, и Светлана поднялась, чтобы проверить его.
— Знаешь, — сказала она, возвращаясь, — я иногда думаю: а правда, может, несправедливо получается? Вы на нас столько тратите, а она... она же мать Бориса.
— Света, не начинай.
— Нет, правда! Может, она и права? Мы же чужие, по сути. А она — родная кровь.
Таисия посмотрела на нее долгим взглядом.
— Если бы ты знала, сколько лет я терплю ее выпады... Сколько раз она говорила мне, что я недостойна ее сына. Что я плохая хозяйка. Что я загубила его жизнь. И знаешь что? Борис ни разу, слышишь, ни разу не встал на мою защиту. Потому что для него мать — святое. А я... я просто жена.
Голос ее дрогнул. Светлана протянула руку, накрыла ее ладонь.
— Прости.
— Ничего. Привыкла.
Таисия встала, подошла к окну. Внизу во дворе подростки гоняли мяч, не обращая внимания на дождь. Им было все равно — мокрые, грязные, счастливые.
— Света, скажи честно: вам сейчас хватает? Или нужно больше?
— Хватает, Тая. Честное слово. Максим получает нормально, мы копим даже понемногу. Через полгода я на работу выйду, там вообще полегче станет.
— Хорошо. Тогда я предложу Боре вот что: мы еще три месяца помогаем вам, а потом... потом все. Вы справитесь сами, правда?
Светлана кивнула.
— Справимся. Конечно.
— А с Зинаидой Петровной... придумаю что-нибудь.
Вечером Борис пришел поздно, усталый, молчаливый. Таисия встретила его на пороге.
— Ужин готов.
— Спасибо. Я не голоден.
Он прошел в комнату, рухнул на диван. Таисия села рядом.
— Боря, нам надо поговорить.
— О чем?
— О твоей матери.
Он закрыл глаза.
— Тая, я устал. Не сегодня.
— Сегодня, — твердо сказала она. — Потому что завтра она снова приедет, и все повторится. И через неделю. И через месяц. Пока мы не сделаем то, что она хочет.
Борис молчал.
— Она никогда не остановится, понимаешь? — продолжила Таисия. — Сначала путевка. Потом что-то еще. Потом еще. А мы... мы уже третий год живем без отпуска. Я не видела моря с две тысячи двадцать первого года. Мы откладываем на старость гроши, потому что всё уходит на Максима, на...
— Не надо про Максима! — резко оборвал он. — Я ему должен! Он меня когда-то спас!
— От чего спас?!
— От меня самого! — Борис вскочил. — Ты не знаешь! Ты не была там, в девяносто седьмом, когда я... когда я хотел...
Он замолчал. Таисия застыла.
— Что хотел? — тихо спросила она.
Но Борис уже ушел на балкон, захлопнув дверь.
Таисия осталась сидеть на диване. В голове крутилась одна мысль: девяносто седьмой. Тогда они были женаты всего год. Она работала в библиотеке, он — на заводе. Потом завод закрыли. Борис ушел в запой на два месяца. Она думала, что это просто слабость. А оказывается...
За окном город погружался в ночь. Дождь не прекращался.
Таисия поднялась, подошла к балконной двери. Увидела силуэт мужа, склоненного над перилами. Курил, хотя бросил пять лет назад.
— Боря, — позвала она.
Он не обернулся.
— Я люблю тебя. Но если ты не скажешь матери "нет", я не знаю, что будет дальше.
— Это шантаж? — спросил он хрипло.
— Нет. Это правда.
Она вернулась в комнату, легла на диван, накрылась пледом. Слышала, как он стоит там, на балконе, один. Слышала, как скрипнула дверь, как он прошел мимо, не останавливаясь. Лег в другой комнате.
В ту ночь они не разговаривали.
А утром все началось заново.
Утро началось с телефонного звонка.
Таисия еще спала, когда трель мобильного разорвала тишину. Борис уже ушел на работу — встал в шесть, оделся молча, хлопнул дверью. Она смотрела ему вслед из окна, как он идет по двору сгорбленный, постаревший, будто на плечи навалили мешок с камнями.
— Алло, — прохрипела она в трубку.
— Таисия? Это Римма Васильевна. Соседка Зинаиды Петровны.
Сердце екнуло. Римма Васильевна звонила только в экстренных случаях — когда у свекрови что-то случалось.
— Да, слушаю. Что-то случилось?
— Да вот... не знаю, как и сказать. Зинаида Петровна вчера вечером упала. Я услышала грохот через стену, прибежала. Она на полу лежала, в ванной. Скорую вызвала.
Таисия села на кровати. В животе все сжалось.
— И что? Где она сейчас?
— В седьмой больнице, в травматологии. Перелом шейки бедра. Врачи говорят, операция нужна, но она отказывается. Говорит, что подождет, пока вы с Борисом приедете. Вы же приедете?
— Конечно. Сейчас выезжаю.
Таисия кинулась одеваться. Руки дрожали — злость и страх перемешались в какой-то дикий коктейль. Господи, ну почему так? Вчера требовала санаторий, а сегодня лежит в травматологии. Набрала Борису — не взял. Еще раз. Сбросил. Написала: "Твоя мать в больнице. Перелом. Еду туда".
Ответ пришел через минуту: "Выйду, приеду".
Седьмая больница стояла на окраине, за промзоной — серое здание советской постройки с облупившейся штукатуркой. Таисия поднялась на третий этаж, нашла травматологическое отделение. В коридоре пахло хлоркой и чем-то горьким, медицинским. На скамейке сидела пожилая женщина с перевязанной рукой, рядом дремал мужик в грязной спецовке.
— Зинаида Петровна Кравцова? — спросила Таисия медсестру.
— Седьмая палата, но к ней нельзя сейчас. Врач осматривает.
Таисия села на скамейку. Ждала. Через полчаса появился Борис — бледный, с красными глазами. Сел рядом, ничего не сказал. Они сидели молча, как чужие люди.
Наконец вышел врач — молодой, с усталым лицом.
— Родственники Кравцовой?
— Мы, — поднялся Борис.
— Перелом шейки бедра, со смещением. Нужна операция, эндопротезирование. Но пациентка отказывается. Говорит, что у нее проблемы с сердцем, что не переживет наркоз.
— А это правда? — спросила Таисия.
Врач пожал плечами.
— Обследование не выявило серьезных патологий. Да, возраст, давление повышенное, но операбельная. Без операции она не встанет. Будет лежачей.
Борис провел рукой по лицу.
— Можно к ней?
— Заходите. Только недолго, она слабая.
Они вошли в палату. Зинаида Петровна лежала у окна, маленькая, сморщенная, совсем не похожая на ту воинственную женщину, что вчера требовала санаторий. Увидела их, и по лицу поползли слезы.
— Борька... сынок...
Он подошел, сел на край кровати, взял ее руку.
— Мам, ты чего? Надо операцию делать.
— Не надо, — прошептала она. — Я не переживу. Сердце больное, я же говорила. Лучше так... лучше умереть, чем лежачей быть.
— Мам, не говори глупости!
— Это не глупости! — Голос ее окреп. — Я знаю, что вы обо мне думаете. Что я обуза. Что я вам мешаю. Лучше я умру, вам легче будет!
Таисия стояла у двери. Смотрела на эту сцену — на плачущего Бориса, на свекровь, которая манипулирует им даже сейчас, даже здесь, в больничной палате. И вдруг почувствовала, как что-то внутри ломается окончательно. Не со злостью — с какой-то странной ясностью.
— Зинаида Петровна, хватит уже. — сказала она спокойно.
Свекровь посмотрела на нее с удивлением.
— Что ты сказала?
— Я сказала: хватит. Хватит играть в умирающую. Хватит давить на Бориса. Хватит требовать невозможного.
— Таисия! — одернул ее муж.
Но она не остановилась.
— Ты не умрешь от этой операции. Врач сказал, что у тебя все нормально. Ты просто боишься. И вместо того, чтобы признать это, ты манипулируешь. Как всегда.
Зинаида открыла рот, но Таисия продолжала:
— Знаешь, я двадцать лет терплю твои выпады. Двадцать лет слушаю, какая я плохая жена, плохая хозяйка. Ты никогда не говорила мне доброго слова. Ни разу. Но я терпела, потому что Боря тебя любит. Потому что ты его мать. Но теперь... теперь ты требуешь справедливости? Ты хочешь санаторий? Хорошо. Сделай операцию, встань на ноги — и мы купим тебе путевку. Куда хочешь. Хоть в Кисловодск, хоть на Черное море.
В палате повисло молчание. Зинаида смотрела на Таисию широко раскрытыми глазами. Борис застыл.
— Но если ты откажешься от операции, — продолжила Таисия тише, — если ты выберешь лежать и гнить заживо только для того, чтобы показать нам, какие мы плохие, — то мы уйдем. И не вернемся. Потому что я больше не могу смотреть, как ты разрушаешь моего мужа. Как ты вытягиваешь из него душу. Выбирай.
Она развернулась и вышла из палаты. Шла по коридору быстро, не оглядываясь. Спустилась на первый этаж, вышла на улицу. Дождь кончился, и над городом проглядывало осеннее солнце — холодное, бледное.
Через десять минут вышел Борис. Подошел к ней молча. Встал рядом.
— Зачем ты так? — спросил он хрипло.
— А как надо было?
— Она моя мать...
— Я знаю. И именно поэтому я сказала то, что сказала. Потому что если бы говорил ты, она бы не услышала. Она никогда тебя не слышит.
Он молчал. Смотрел куда-то вдаль.
— Она согласилась на операцию, — сказал он наконец.
Таисия обернулась.
— Правда?
— Да. Сказала, что подумает о санатории. Потом.
Они стояли возле больницы, два уставших человека, которые вдруг поняли, что прожили вместе больше двадцати лет, но только сейчас начинают учиться говорить правду.
— Боря, — произнесла Таисия. — Что ты хотел сказать вчера? Про девяносто седьмой?
Он вздохнул. Достал сигареты, закурил.
— Когда завод закрыли, я... я думал, что все кончено. Что я никчемный, ненужный. Стоял на балконе однажды ночью и думал: вот сейчас перелезу через перила...
— Господи...
— Максим приехал. Не знаю, как он узнал, но приехал. Втащил меня обратно в квартиру, а потом всю ночь сидел рядом. Говорил всякую чушь, травил анекдоты. А утром отвез на собеседование. К своему знакомому. Так я на новой работе и оказался. Вот почему я ему должен. Вот почему помогаю.
Таисия шагнула к нему, обняла. Крепко, так, что он вздрогнул.
— Ты мне ничего не рассказывал.
— Боялся. Думал, что ты по-другому на меня смотреть начнешь.
— Дурак, — прошептала она ему в плечо. — Дурак ты, Боря Кравцов.
Они стояли так долго, пока не замерзли. Потом сели в машину и поехали домой. По дороге остановились у супермаркета — купили продукты, хлеб, молоко. Обычные вещи, из которых состоит жизнь.
Операция прошла успешно. Зинаида Петровна провела в больнице две недели, потом ее перевели в реабилитационный центр. Таисия приезжала к ней через день — привозила фрукты, книги, свежее белье. Они почти не разговаривали — только о бытовых вещах, о погоде, о врачах. Но в глазах свекрови появилось что-то новое — не любовь, нет, но какое-то подобие уважения.
Борис приезжал по вечерам. Сидел рядом с матерью, держал ее за руку. И Таисия видела, как постепенно он меняется — становится тверже, спокойнее. Как будто груз, который он тащил годами, наконец начал таять.
С Максимом они поговорили. Объяснили, что помощь будет еще три месяца, а дальше — сами. Максим кивнул, сказал, что понимает. Светлана прислала длинное сообщение, благодарила, обещала, что вернут все до копейки. Таисия ответила: "Не надо. Ничего не надо. Это по дружбе".
А в декабре, когда выпал первый снег и город превратился в белую открытку, Зинаида Петровна вернулась домой. Ходила с палочкой, медленно, но ходила. Пришла к ним на ужин — впервые за много лет.
Сидела за столом, ела пироги, которые испекла Таисия — с капустой и грибами. И вдруг сказала:
— Знаешь, Тая... я тут подумала в больнице. Может, мне и не нужен этот санаторий. Денег жалко. Лучше вы с Борькой на море съездите. Давно не были.
Таисия замерла с чашкой в руках.
— Зинаида Петровна...
— Чего? Я серьезно говорю. Заработали, пора и отдохнуть. А я вон, свою подругу Люсю к себе позову, поживет со мной недельку. Она тоже одинокая, нам вдвоем веселее будет.
Борис посмотрел на мать, потом на жену. И вдруг рассмеялся — впервые за много месяцев. Таисия тоже засмеялась. Даже Зинаида улыбнулась — криво, неуверенно, но улыбнулась.
За окном падал снег. Город засыпал под белым одеялом. И в этой маленькой квартире, где столько лет кипели страсти и обиды, наступил странный, хрупкий мир.
Весной они действительно поехали на море — Таисия с Борисом. Сняли маленький домик в Абхазии, на берегу. Гуляли по набережной, ели чебуреки, купались в еще холодной воде. И однажды вечером, сидя на террасе и глядя на закат, Борис сказал:
— Знаешь, а мать-то изменилась.
— Да, — кивнула Таисия. — Немного.
— Думаешь, это надолго?
Она пожала плечами.
— Не знаю. Может быть. А может, через месяц снова начнется.
— И что тогда?
Таисия посмотрела на него. На его усталое лицо с первыми морщинами, на седину в волосах, на руки, которые столько лет держали ее, защищали, даже когда он сам не мог защитить себя.
— Тогда мы справимся. Как справляемся всегда.
Он обнял ее. Они сидели так, пока солнце не ушло за горизонт, а небо не окрасилось в фиолетовый. И Таисия думала о том, что жизнь — это не та история, где все заканчивается хорошо. Это история, где каждый день приходится выбирать: сдаться или продолжать. Промолчать или сказать правду. Уйти или остаться.
И она выбрала остаться.
А дома, в их городе, Зинаида Петровна сидела на кухне со своей подругой Люсей, пила чай и жаловалась на то, что молодежь нынче совсем избаловалась — на море укатили, бросили старую мать. Но в голосе ее не было прежней злости. Была просто привычка ворчать, привычка, от которой трудно отказаться после стольких лет.
— А ты бы поехала с ними? — спросила Люся.
Зинаида задумалась.
— Да нет, — сказала она наконец. — Зачем я им там нужна? Пусть отдохнут. Заслужили.
И это было правдой.
Через год Зинаида Петровна все-таки поехала в санаторий. Но не в Кисловодск — в местный, областной. Путевку ей оплатил Борис, но не как должное, а как подарок на день рождения. Она приняла его с неожиданной благодарностью.
А через год она умерла. Тихо, во сне. Без скандалов и требований. Просто заснула и не проснулась.
На похоронах Борис плакал долго. Таисия стояла рядом, держала его за руку. И когда все разошлись, когда осталась только земля и цветы на свежей могиле, он сказал:
— Я так и не успел ей сказать...
— Что?
— Что я ее любил. Несмотря ни на что.
Таисия молчала. Потому что знала: мать тоже любила его. Просто не умела показать. Не умела говорить. Всю жизнь боялась быть слабой, ненужной. И эта боязнь превратила ее в то, чего она боялась больше всего — в обузу, от которой хочется сбежать.
Но теперь это было неважно. Теперь осталась только память. И странное чувство — не облегчения, нет. Чувство того, что круг замкнулся. Что история закончилась не так, как планировалось, но закончилась честно.
Прошло еще несколько лет
Максим со Светланой родили второго ребенка — девочку. Борис с Таисией стали крестными. В день крещения они стояли в старой церкви, держали малышку на руках, и Таисия думала о том, как странно устроена жизнь.
Начинается с требований и претензий, продолжается через боль и непонимание, а заканчивается... чем? Прощением? Принятием? Или просто усталостью от борьбы?
Она не знала ответа.
Но когда вышли из церкви и Борис взял ее за руку, она поняла: ответ и не нужен. Важно просто идти дальше. День за днем. Год за годом. Вместе.
А где-то там, в небе или в земле, Зинаида Петровна, возможно, смотрела на них. И, возможно, впервые была довольна. Потому что ее сын нашел счастье. Пусть не такое, как она себе представляла. Пусть не с той женщиной, которую она выбрала бы. Но настоящее.
И это было справедливо.
Таисия иногда вспоминает тот осенний день, когда свекровь ворвалась в их жизнь с требованием санатория. И понимает: это был не конец. Это было начало. Начало разговора, который они откладывали двадцать лет. Начало правды, которую боялись произнести.
А правда оказалась проще, чем казалось.
Она была в том, что все мы ищем справедливости. Все мы хотим, чтобы нас любили, ценили, помнили. И все мы боимся остаться одни.
Даже свекрови. Даже те, кто всю жизнь строил стены.
Потому что под броней всегда прячется человек. Испуганный, одинокий, нуждающийся в тепле.
И если успеть разглядеть этого человека — можно успеть спасти. И себя, и его.
А если не успеть... что ж. Тогда остается только память. И вопросы без ответов.
Таисия выбрала успеть.
И не жалеет.